Джон Грин - Многочисленные Катерины
Она взяла квадратную картонную коробочку, и они снова вышли в поле, перемахнув через забор.
С видом эксперта Линдси раскрыла ружье и зарядила его двумя патронами из коробочки.
– Только не тычь в меня этой штукой, когда она заряжена, усек?
Закрыв затвор, Линдси осторожно передала ружье Колину, встала позади него и помогла прижать приклад к плечу. Он почувствовал, как она коснулась грудью его лопаток, животом – спины, а стопами – его стоп.
– Прижми к плечу, – сказала она, и он так и сделал. – Вот предохранитель. – Она направила его руку к стальному рычажку сбоку ружья.
Колин никогда еще не держал в руках ружье. В этом было что-то волнующее и порочное.
– Когда будешь стрелять, – сказала она, дыша ему прямо в затылок, – не дергай за спусковой крючок. Просто осторожно надави. Я сейчас отойду, а ты попробуй, ладно?
– Куда целиться?
– Да ты и в слона не попадешь, так что целься прямо.
Колин почувствовал, что Линдси больше не стоит за его спиной, и – очень осторожно – надавил на спусковой крючок.
Взрыв оглушил его в ту же секунду, когда ружье ударило в плечо, его рука дернулась вверх, ноги подкосились, и он плюхнулся на попу прямо посреди диких цветов, нацелив ствол в небо.
– Ух ты, – сказал он. – Весело!
Линдси рассмеялась:
– Вот для того мы и здесь, чтобы ты не плюхнулся на задницу перед Колином, Чейсом и остальными. К отдаче надо готовиться.
Следующий час Колин посвятил зверскому расстрелу ближайших дубов, прервавшись только на то, чтобы перезарядить ружье и позвонить родителям. Он выпустил в лес сорок четыре патрона, а потом, когда его правая рука онемела, а плечо ныло так, будто он выдержал серию ударов от чемпиона по боксу, он сказал:
– Попробуй сама.
Линдси мотнула головой и села на траву. Колин сел рядом с ней.
– Не, сама я стрелять боюсь, – сказала она.
– Шутишь?
– Нет. Плюс это десятый калибр. Из ружья десятого калибра я ни за какие коврижки стрелять не стану. Они лягаются, как чертовы мулы.
– Тогда почему…
– Я же сказала, не хочу, чтобы ты опозорился.
Колин хотел продолжить разговор, но не знал как, поэтому лег и потер ноющее плечо. Гатшот был к нему неласков: вздувшийся шрам над глазом, сорок четыре синяка на плече и, конечно, дыра в животе, все еще причинявшая жуткую боль. Но все же ему почему-то здесь нравилось.
Он заметил, что Линдси лежит рядом, подложив руки под голову. Она игриво лягнула его, чтобы привлечь внимание.
– Чего тебе? – спросил он.
– Я думаю о той девочке, которую ты так сильно любишь, – сказала она, – и об этом городе, который так люблю я. И о том, как это бывает. Как иногда накатывает это чувство. Насчет этой земли, которую продает Холлис… Я злюсь не только потому, что не хочу, чтобы там построили какую-то дурацкую недвижимость, но еще и потому что там у меня есть тайное убежище.
– Чего?
– Мое секретное убежище. Суперсекретное укрытие, о котором никто на свете не знает. – Линдси умолкла и, оторвав взгляд от звездного неба, повернулась к Колину: – Хочешь увидеть?
Конец середины
– Не думай, что я зазналась, – сказала Катерина I между глотками кофе в «Кафе Сель Мари», – но мне очень льстит то, что все началось с меня.
– Ну, – сказал Колин, который пил молоко с добавлением кофе, – на это можно посмотреть с трех сторон. Либо 1) то, что всех девочек, которые мне нравились, объединяли восемь букв – большое совпадение, 2) мне просто нравится имя «Катерина», либо же 3) я так и не разлюбил тебя после нашего двух-с-половиной-минутного романа.
– Знаешь, ты тогда был очень милым, – сказала она и подула на кофе, сложив губы трубочкой. – Я помню, что тогда так подумала. Ты был хипстером раньше хипстеров.
– Мне кажется, дело все же в третьей причине.
Колин улыбнулся. Вокруг них гремела посуда. Посетителей было множество. Официант курил на кухне длинную тонкую сигарету.
– Мне кажется, ты нарочно пытаешься быть странным. Тебе это нравится. Это делает тебя собой, а не кем-то другим.
– Ты говоришь, как твой отец, – сказал он, вспомнив о Безумном Ките.
– Я подумала, что ты безумно привлекательный, еще тогда, когда переживала из-за контрольной по французскому, – ответила она.
Она не отвела от него глаз и даже не моргнула. Ее глаза были голубыми, как небо. А потом она улыбнулась:
– А сейчас я тоже говорю, как папа?
– Как ни странно, да. У него тоже ужасный французский.
Она засмеялась. Официант потушил сигарету и подошел к их столику, чтобы спросить, не нужно ли им чего-нибудь еще. Катерина I сказала, что нет, а потом повернулась к Колину и спросила:
– Ты знаешь что-нибудь о Пифагоре?
– Да, я знаю его теорему, – сказал Колин.
А она сказала:
– Нет, про самого Пифагора. Странный был мужик. Он считал, что математика – ключ к тайнам мира и все на свете можно выразить числами. То есть вообще все.
– Что, даже любовь? – спросил Колин, чуть расстроившись из-за того, что она знала то, чего не знал он.
– И особенно любовь, – сказала Катерина I. – Ты научил меня французскому, так что я уже могу сказать: 10-5 пробел 16-5-14-19-5 пробел 17-21-5 пробел 10-5 пробел 20-1-9-13-5.
Колин долго смотрел на нее молча. Шифр он разгадал быстро, но молчал, пытаясь понять, когда она его придумала и успела запомнить. Даже он не мог так быстро переводить французские буквы в арабские цифры. Je pense que je t’aime, сказала она числами: мне кажется, ты мне нравишься. Или: мне кажется, я тебя люблю. У французского глагола aimer два значения. И поэтому она ему и нравилась, поэтому он ее и любил. Она говорила с ним на языке, понять который до конца невозможно, сколько его ни изучай.
Он молчал до тех пор, пока не сформулировал готовый ответ, который помог бы ему сохранить ее интерес к себе, не удовлетворив его до конца. Колин Одинец еще ни разу не выстоял в финальном раунде отношений, но в первом раунде всегда сражался как настоящий чемпион.
– Ты так говоришь, потому что я участвовал в телешоу, которое никто не смотрит, – сказал он.
– Возможно.
– Или, может быть, – сказал он, – потому что тебе льстит, что я восемь лет жизни гонялся за буквами твоего имени.
– Может быть, – признала она.
А потом у Колина зазвонил телефон. Мама. Их вылазка была окончена. Но было уже слишком поздно. Катерина I уже начала превращаться в Катерину XIX. Она собиралась вернуть себе по праву принадлежавшее ей место на троне.
[четырнадцать]
– С твоими историями вот какая штука, – сказала Линдси в сумерках, когда они с Колином подошли к лесу. – В них до сих пор нет морали, ты не умеешь разговаривать за девочек, да и вообще ни о ком, кроме себя, почти не рассказываешь – все истории только о тебе. Но я уже представляю твою Катерину. Она умная. И немножечко вредная. Мальчикам это нравится. Почти всем. Я сама так заполучила Колина. Катрина была привлекательней и сильнее хотела быть с ним. Они даже недолго встречались перед тем, как он влюбился в меня. Но она слишком простая. Я знаю, что она моя подруга и, возможно, даже девушка Гассана и все такое, но Катрина проще пазла из четырех кусочков. – Колин засмеялся, и Линдси продолжила: – Нравиться людям – это так легко. Даже странно, почему не у всех получается.
– Для меня это не так уж легко.
– Да ну, фигня. Мне ты нравишься, хотя обычно мне не нравится никто. И Гассану, я вижу, тоже никто не нравится, но ты – исключение. Тебе просто нужно больше людей, которым не нравятся другие люди.
– Значит, тебе вообще никто не нравится?
Они зашли в лес; узкая тропинка то и дело пропадала из виду. Линдси махнула рукой в сторону деревьев и сказала:
– Ты круто расстрелял лес, умник. Вот было бы круто, если б ты завалил кабана!
– Я не хочу убивать свинью, – признался Колин. Он конечно же читал «Паутинку Шарлотты», про поросенка, которого спасла девочка.
– Значит, тебе вообще никто не нравится? – повторил он свой вопрос.
– Ну, это преувеличение, – ответила она. – Просто я давно уже поняла, что лучший способ нравиться людям – не очень-то их любить.
– Но тебе же на многих не наплевать. Например, на старичье, – напомнил Колин.
– Ну, старичье – это другое, – сказала она, а потом остановилась и повернулась к Колину, который запыхался, взбираясь по крутому склону. – Со старичьем такая штука: они меня ни разу в жизни не подводили, так что за них я не переживаю. Так что да, младенцы и старичье – исключение.
Они долго шли в тишине. Всюду вокруг них высились тонкие прямые стволы деревьев. Тропинка становилась все круче, петляя по склону холма, и наконец впереди показалась скала футов в пятнадцать высотой.
– А теперь придется заняться альпинизмом, – сказала Линдси.
