Артур Хейли - На высотах твоих
– Меня все же больше заботит утреннее сообщение об этой встрече Хаудена с президентом в Вашингтоне. Говорят, что ее целью будут торговые переговоры, но я-то чувствую, что здесь нечто куда более серьезное. Я подумываю потребовать исчерпывающих разъяснений по поводу того, что они намерены обсуждать.
– Настоятельнейше вас прошу не делать этого, – сенатор Деверо отчаянно затряс головой. – Симпатий общественности нам такой шаг не добавит, а в глазах определенных кругов вы можете показаться просто вечно всем недовольным склочником. Ну, что вам жалко, что Хауден время от времени немного проветрится в увеселительной поездке на казенный счет? Это одна из прерогатив власти. Когда-нибудь сами будете так поступать.
– Если и взаправду для торговых переговоров, – медленно проговорил Бонар Дейтц, – то почему именно в это время? Никаких неотложных проблем не существует; нет ничего нового, что вызывало бы споры и разногласия.
– Совершенно верно! – в голосе сенатора зазвучали триумфальные нотки. – Более подходящего времени – когда в его собственном логове все спокойно – Хаудену и не найти, чтобы заработать пару-другую газетных заголовков крупным шрифтом да попасть на фото в такой почетной компании. Нет, мальчик мой, атака в этом направлении вам ничего не даст. Кроме того, если они собираются обсуждать торговлю, то кого это волнует, помимо нескольких импортеров-экспортеров?
– Меня это волнует, – возразил Бонар Дейтц. – Всех это должно волновать.
– Ах-ах! Между тем, что люди должны делать, и тем, что делают на самом деле, большая разница. Нам приходится думать об обычных, средних избирателях, а средние избиратели не разбираются в международной торговле и, более того, не имеют никакого к этому желания. Их волнует то, что поддается их пониманию, – человеческие проблемы, которые будоражат их чувства, чтобы они могли всплакнуть или посмеяться. Что-нибудь вроде вот этого одинокого юноши Анри Дюваля, который так нуждается в друге. Вы ведь станете ему другом, мальчик мой?
– А что, – задумчиво проговорил Бонар Дейтц, – может быть, в этом что-то есть.
Он помолчал, размышляя. Старик Деверо прав в одном: оппозиции необходим хороший, доходчивый для массового сознания повод, чтобы дать крепкого тумака правительству, поскольку в последнее время такие возможности выпадали слишком редко.
Существовала и еще одна причина. Бонар Дейтц остро осознавал, что и среди сторонников с недавнего времени начала усиливаться критика в его адрес. Слишком он умерен, заявляли они, как лидер оппозиции в своих атаках против правительства. Ладно, здесь, возможно, критики правы: он действительно порой проявлял сдержанность и умеренность, которые, по его мнению, были следствием его способности всегда понять точку зрения оппонента. В политических стычках подобное благоразумие может оказаться помехой.
Но ярко выраженная проблема из области прав человека – если, конечно, этот эпизод вписывается в нее, а, похоже, он вписывается – совершенно другое дело. Тут он может сражаться жестоко, нанося правительству удары в уязвимые и болезненные места, и, возможно, поправить свою репутацию. Что еще более важно: схватка такого рода обязательно захватит внимание и вызовет одобрение прессы и публики.
Но поможет ли это его партии на следующих выборах? Они станут подлинным испытанием, прежде всего для него самого. Он вспомнил вопрос, который сегодня днем ему задал юноша-американец. “И как вы думаете, вам это когда-нибудь удастся?” Правдивый ответ на него заключался в том, что все решит следующая избирательная кампания. Бонар Дейтц уже возглавлял оппозицию в ходе одних выборов, которые закончились для нее поражением. Новое ощутимое поражение будет означать конец его пребыванию в лидерах и его амбициям стать премьер-министром.
Так выгодно ли ему ввязываться в бой, как предлагает сенатор? “Да, – решил он, – вероятнее всего, выгодно”.
– Благодарю, сенатор, – произнес вслух Бонар Дейтц. – Весьма ценное предложение. Если только есть шанс, мы раздуем из инцидента с этим Дювалем целую проблему; к тому же одновременно мы можем поднять множество других неприятных вопросов, связанных с иммиграцией.
– Вот теперь вы дело говорите. – расцвел сенатор.
– Придется подумать о кое-каких мерах предосторожности, – предупредил Дейтц. Он оглядел гостиную, убеждаясь, что его никто не услышит. – Мы должны быть уверены, что этот малый в Ванкувере на самом деле тот, за кого себя выдает, и что у него действительно неплохая репутация. Это, надеюсь, ясно?
– Естественно, мальчик мой, естественно.
– С чего, по-вашему, следует начать?
– В первую очередь нужно найти этому молодому человеку адвоката. Этим завтра в Ванкувере я займусь сам. Затем мы предпримем ряд юридических шагов, которые, будем надеяться, иммиграционное ведомство встретит со своим обычным и губительным бессердечием. А потом… Все остальное за вами.
Лидер оппозиции кивнул в знак согласия.
– Что ж, пока все звучит логично. Хотя по поводу адвоката есть одно соображение.
– Я найду подходящего человека – такого, чтобы мы могли на него положиться. Будьте уверены.
– Лучше всего, чтобы адвокат не принадлежал к нашей партии, – Бонар Дейтц медленно ронял слова, словно размышляя вслух. – В таком случае, когда мы выйдем на сцену, не будет столь очевидно, что все это подстроено. Вообще говоря, желательно, чтобы адвокат не принадлежал ни к какой партии.
– Разумно. Проблема, однако, в том, что большинство адвокатов поддерживает ту или иную партию.
– Но не все, – осторожно возразил Бонар Дейтц. – Новички, например. Те, кто только-только начинает практиковать, прямо со студенческой скамьи.
– Блестяще! – Лицо сенатора Деверо расплылось в широкой улыбке. – Вот это вы молодец! Мы отыщем непорочного девственника. Этакого ягненочка – и будем водить его на веревочке.
Глава 4
Когда Брайан Ричардсон, натянув боты, плотно обмотав шею шарфом и подняв воротник пальто, вышел из своего офиса на Спаркс-стрит и направился пешком к Парламентскому холму, по-прежнему шел снег, теперь, правда, он падал тяжелыми мокрыми хлопьями. Премьер-министр все-таки позвонил наконец и пригласил: “Вам лучше бы зайти. Есть о чем поговорить”. Проталкиваясь сквозь толпы алчущих рождественских покупок, Ричардсон дрожал от холода, который, казалось, еще усиливался свинцово-серыми сумерками, опускавшимися на город.
Ричардсон в равной степени не любил ни зиму, ни Рождество – первую из-за природной физической тяги к теплу, второе по причине агностицизма, который, по его убеждению, разделяло большинство других людей, не желающих, однако, в этом признаться. Однажды он даже заявил Джеймсу Хаудену: “В этом вашем Рождестве в десять раз больше фальши, нежели в политике – в любом из известных вам ее проявлений, только об этом никто не смеет сказать вслух. Знай себе бубнят: “Рождество слишком коммерциализировано”. Какого черта! Как раз лишь коммерческая сторона и имеет во всем этом хоть какой-то смысл”.
Эта мысль не случайно пришла сейчас на ум Ричардсону – он оказался рядом с ослепительно освещенными витринами, убранство которых было выдержано в традиционном рождественском духе. Вспомнив попавшееся ему на глаза сочетание рекламных объявлений, он улыбнулся. В витрине магазина электротоваров ярко-зелеными неоновыми буквами горело: “Мир земле, добро людям”. Ниже его не менее ярко сияло: “Купите сейчас – заплатите потом”.
Кроме нескольких подарков, в том числе и для Милли Фридмэн, которые ему предстояло приобрести сегодня вечером, ничто более, к великой радости Брайана Ричардсона, не обязывало его принимать участие в этом рождественском действе. Не в пример, скажем, Джеймсу Хаудену, который должен завтра утром – впрочем, как и почти каждое воскресенье – непременно показаться в церкви, несмотря на едва ли не столь же полное отсутствие у него религиозных убеждений, как и у самого Ричардсона.
Когда-то, несколько лет назад, еще в бытность Ричардсона сотрудником рекламного агентства, один из крупных клиентов-промышленников заказал ему проведение кампании под лозунгом “Идите в церкви”. В какой-то момент заказчик настоятельно предложил, чтобы Ричардсон сам последовал призыву собственной блестяще составленной рекламы и начал посещать церковь. Он уступил – рисковать потерять такого важного клиента он не решился. Потом, когда деловые связи агентства с промышленником прекратились, Ричардсон почувствовал тайное облегчение от того, что ему не требовалось более ублажать этого привередливого клиента.
Поэтому-то Ричардсону так нравилась его нынешняя работа. Ему лично не приходилось никого ублажать, а если возникала такая необходимость, то этим по его указанию занимались другие. Не вставала перед ним и необходимость постоянно заботиться о том, как он выглядит в глазах публики, – это дело политиков. У избавленного от подобных хлопот партийного лидера оставалась одна обязанность – держаться в тени, и под ее покровом он вполне мог жить так, как ему нравилось.
