Чарльз Додд - Основатель христианства
Он и не ждал, что священнослужители попустят столь открытому вызову. "Какою властью Ты это делаешь? Или кто Тебе дал эту власть, чтобы это делать?" — спросили они. Иисус на такие вопросы часто вопросом и отвечал. Здесь Он напомнил им о своем предтече, Иоанне Крестителе, спросив: был ли тот пророком Бога или просто еще одним вожаком сектантов? Удар был точен — официальные религиозные лидеры недоверчиво смотрели на Крестителя, но из-за его огромного влияния на людей не могли осудить его открыто. "Не знаем", — лукаво ответили они. "Тогда, — сказал в ответ Иисус, — и Я не скажу вам, по какому праву это делаю". Смысл тут такой: есть власть, которая сама себя определяет. Или ее признают, или нет; а если нет, то и говорить больше не о чем. Напоминание об Иоанне Крестителе — не риторический прием. Дела его были одним из "знаков наступающих времен", по которым Иисус видел приближение Царства Бога; принимая крещение от Иоанна, Он причастился своего признания. Миссия Иоанна — подготовить "народ к приходу Господа" — дала начало миссии Иисуса. Как и Предтеча, Иисус обвинял в самодовольстве официальный иудаизм. Иоанн сказал, что еврейского происхождения недостаточно, чтобы войти в Новый Израиль (как видим, посылка отрицательная). Иисус же говорил (через положительное утверждение), что новый Храм открыт всем народам. Теперь Он предложил священству признать, хотя бы задним числом, что дело Иоанна, продолженное Им самим, — это и есть дело Бога. Но отклика Он не нашел.
Священнослужители были правы, когда подметили, что своими действиями Иисус ставил вопрос о власти. Еврейские религиозные институты основывались на том, что высшая и непререкаемая власть — в Законе Моисея, осуществлять же ее должным образом может только правящий совет, члены которого и считались истинными преемниками Моисея. По крайней мере только они могут отправлять власть до тех пор, "пока (говорили некоторые) не явится истинный пророк", которого властью наделил сам Бог, даровавший и Закон. Могли ли они признать, что такой властью наделен Иисус? Могли ли спокойно смотреть, как Он этой властью пользуется? Ведь это бы означало, что они сами от нее отреклись.
И тогда Иисус перешел от защиты к нападению. Он предстал в Храме перед народом и язвительно опроверг обвинения священнослужителей. Сама суть Его ответа — в притче, звучащей как прямой вызов:
Насадил человек виноградник и обнес стеной, и выкопал точило, и построил башню, и сдал его виноградарям, и уехал. И послал к виноградарям в свое время раба, чтобы взял у виноградарей от плодов виноградника; и те, взяв его, прибили и отослали ни с чем. И снова послал к ним другого раба, и того ранили в голову и обесчестили... Еще один у него был: сын возлюбленный; послал он его последнего к ним, говоря: "устыдятся сына моего". Но виноградари те сказали друг другу: "это наследник: давайте, убьем его, и наследство будет наше". И взяв, убили его и выбросили его вон из виноградника.
Как и другие притчи, эта показывает, что могло бы действительно произойти в тогдашней ситуации, — недовольство народа росло и грозило открытым насилием. Как и другие притчи, она должна была навести слушателя на мысль: "Что же сделает господин виноградника?"
Очевидно, он мог сделать одно — прогнать виноградарей и отдать виноградник другим. "Ибо поняли, — говорит Марк, — что о них сказал Он притчу". Они и должны были понять, если только совсем не отупели! Еще пророки называли Израиль виноградником Господа. Духовные вожди Израиля знали, что ради Него обязаны трудиться на этом винограднике. Они правильно поняли: Иисус обвиняет их в злоупотреблении и призывает прогнать их во имя Владельца, отдав виноградник новым виноградарям. Другими словами, Израиль остается виноградником Господа, но нынешние его властители обречены; у Нового Израиля и пастыри будут новые.
Так завершается притча, и таков ее скрытый смысл. Но само развертывание сюжета, когда Владелец тщетно посылал одного слугу за другим, а их всех побивали, тоже имеет самостоятельное значение. Каждый еврей знал, что Бог поколение за поколением посылает Израилю "рабов Своих пророков", напоминая о долге перед Ним. Что думал об этом Иисус, видно из Его слов, должно быть, сказанных в тот же тревожный день, хотя в них звучит скорее жалость, чем обличение:
Иерусалим! Иерусалим, убивающий пророков и камнями побивающий посланных к нему! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов под крылья, и вы не захотели!
Да, духовные вожди вряд ли не поняли смысла притчи. Но, должно быть, они спросили себя: если слуги Владельца — посланники Бога, пророки, кто же тот последний посланник, чья горестная судьба завершает рассказ? Кто сын Владельца? Нет ли здесь опасных притязаний?
События разворачивались быстро. Священники, по- видимому, решили, что Иисуса опасно оставлять на свободе. Собственно, Иоанн приводит обстоятельный рассказ о собрании большого совета, приговорившего Его к смерти. Сначала, повествует евангелист, некто обратил внимание на то, каким влиянием Иисус пользуется у толпы. Кроме того, было сказано, что действия Его опасны сами по себе, ибо могут вызвать гнев римских властей, гибельный для еврейской общины. Черту подвел первосвященник Каиафа, с грубой прямотой изложивший суть дела, как он ее понимал: "Лучше для вас, чтобы один человек умер за народ, а не весь народ погиб"16. Характер дела таков, что слова эти — не пустая формальность; они точно передают точку зрения священнослужителей; Иисуса надобно "устранить', чтобы не нарушилось непрочное равновесие, которое позволяло Иудее пользоваться ограниченной автономией при римском владычестве. Совет полагал, что есть все основания действовать: во всяком случае, они должны схватить Иисуса, а наместник скорее всего санкционирует арест, поскольку это можно подать как заботу об охране общественного спокойствия.
Решившись на действия, действовать следовало как можно быстрее, по возможности — до Пасхи, которая была очень близко. Город уже наполнялся паломниками. Многие из них, наверное, сочувствовали Иисусу, и, если бы власти попытались открыто схватить Его, толпа могла броситься на помощь: произошли бы беспорядки, вмешались бы римляне, а этого как раз и хотелось избежать. Иисус, сознававший опасность, старался теперь не появляться в городе после наступления темноты; Он либо оставался у друзей в Вифании, либо уходил на Масличную гору, где несколько человек легко могли остаться незамеченными среди многочисленных паломников, расположившихся там. Таким образом, схватить Его было не так-то просто. Но тут подвернулся неожиданный выход. Один из двенадцати ближайших сподвижников Иисуса согласился помочь властям.
Выяснить, почему Иуда Искариот совершил поступок, сделавший его имя символом самого низкого предательства, должно быть, невозможно. Правда, Матфей обстоятельно повествует о сделке между священниками и Иудой, он даже знает, сколько заплатили за предательство. Но здесь мы вправе заподозрить евангелиста в домыслах, тем более что он приводит поучительную историю и о покаянии предателя, и о его страшном конце. Кстати, история эта не совпадает с другой версией, изложенной в Деяниях
Апостолов. Существует и третья, отличная от этих двух, которую, насколько нам известно, и распространяла раннехристианская Церковь. Вполне естественно, что вокруг чудовищного предательства возникали легенды. Марк и Лука просто сообщают, что Иуда пришел к священникам и предложил предать своего учителя, а они ему заплатили. Иоанн ничего не говорит о плате, но, как и Лука, утверждает, что Иуда совершил предательство по наущению дьявола; то есть это чисто иррациональное злодеяние, которое им непонятно. Больше евангелисты, по-видимому, ничего не знали. Наверное, могли и заплатить, но маловероятно, чтобы столь человеческий, хотя и низкий мотив, как простая корысть, решил все дело. Предатели редко стремятся прежде всего к деньгам, хотя в большинстве случаев в основе предательства и лежит какая-то сделка. Обычно ими правят глубоко скрытая неудовлетворенность, обида, уязвленная гордость, искаженные идеалы. Нетрудно представить себе, что Иуда действовал по тем же причинам; можно даже воссоздавать психологическую подоплеку его поступка. Но все это лишь догадки. Ничего достоверного мы не знаем. Должно быть, ничего не знали и те, кто поведали первыми о евангельских событиях. "Диавол уже заронил в сердце Иуды Симонова Искариота намерение предать Его"17 — больше нам не дано.
Теперь путь был свободен — священники получили возможность быстро и тайно схватить Иисуса. Однажды вечером, на той же неделе, Иисус и двенадцать Его учеников отправились, с должными предосторожностями, в один иерусалимский дом, где им отвели комнату. Не исключено, что хозяин сочувствовал Иисусу, но человек этот предпочел остаться неизвестным (таких, вероятно, было немало). Там и состоялась совместная трапезае оказавшаяся последней. В воздухе витали дурные предчувствия. Трапеза была необычной. По-видимому, Пасха еще не наступила, однако Иисус и Его ученики праздновали именно Пасху (мы знаем, что официального календаря в то время придерживались не все). События прошлого, с которыми связан этот праздник, приходили на память, отзываясь смятением чувств. Но слова и действия Иисуса придали событию новый смысл. На столе были хлеб и вино; мы уже говорили о глубоком значении, которое Иисус придавал преломлению хлеба и разделению чаши, — повторяться не будем.
