Владимир Шилкин - Ветер истории
— Добрый день, Сергей Алексеевич. Как ваши занятия? Надеюсь не забросили?
— Здравствуйте, Александра Александровна. Конечно, нет! Каждый день по вашим учебникам упражняюсь. А я и не знал, что вы тоже в Петербург едете.
— Ох, Сергей Алексеевич, это папа настоял. Все из за этого несчастного германца, который забрел к нашему госпиталю.
— Ну, его можно понять. Я бы тоже перепугался, если бы узнал, что рядом с моей дочерью стрельба шла.
— Ну какая там стрельба, скажете тоже. Это просто случайность и не было никаких причин думать, что это повторится.
— Причин думать, что не повторится, тоже нет.
— Ну вот, и вы туда же! Мне совершенно ничего не угрожало! Уж вы-то это знаете.
— Я-то знаю, а толку-то от моего знания? Ваш отец моего мнения не спрашивал, а если бы и спросил, я бы с ним согласился.
— Это еще почему?! — возмутилась Саша. — Я такая же дочь России, как и миллионы мужчин, сражающихся сейчас за нее и у меня такое же право служить Отечеству, как и у них.
Наверное, она бы еще долго читала эту проповедь, если бы я не догадался подкинуть ей новую идею.
— Александра Александровна, помните, вы постоянно мне говорили, что я должен учиться и стать офицером?
— Да? — удивилась она смене темы.
— Так вот сейчас я хочу вам сказать то же самое. Работа сестры милосердия не для вас. Вы способны на большее и у вас явно есть стремление помогать людям. Поэтому я считаю, что вы должны учиться на врача.
Саша изумленно смотрела на меня, проникаясь этой новой мыслью. Тут прибежал какой-то железнодорожник и велел лезть в вагон, так как паровоз уже заправился и скоро тронемся. Я вежливо расшаркался перед Сашей, все еще пребывающей в глубокой задумчивости и с помощью железнодорожника забрался обратно в вагон. Ну вот, сходил за газетами.
Вечером, засыпая, я вспомнил, как Саша назвала "миллионы сражающихся мужчин" дочерьми России и долго смеялся, отмахиваясь от расспросов любопытных соседей, которым тоже хотелось посмеяться. Однако, непривередлив я стал в юморе. Раньше бы я над этим даже не улыбнулся. Информационный голод так действует, что ли.
Ничего особо примечательного в поездке больше не произошло. Разве что, мужики представили мне одноногого посыльного, которого Клим сагитировал доставить семье Терентия помощь от отряда. Сашеньку я больше не видел, видимо ехала в вагоне персонала.
Наконец, поезд прибыл в Питер. Из окна вагона были видны только какие-то хозяйственные постройки, переплетения путей и суетящихся людей. Выгрузка заняла весь день. До нашего вагона очередь дошла часам к четырем. Два крепких мужика-санитара поставили возле койки носилки и отработанным движением закинули меня на них. Мое заявление, что я могу и сам дойти до телеги, было проигнорировано. Санитары, так же молча и безразлично, накрыли меня двумя одеялами и вынесли в тамбур. Там они спустили носилки на руки таким же мужикам на земле и взяв новые носилки, ушли обратно в вагон.
Новые носильщики, решительно пресекли мою попытку встать и отволокли меня на телегу. Вскоре рядом бухнулся здоровенный баул с моими вещами. Хм, а много вещей у меня накопилось, однако. Хотя там одних кожанок две и шинель ни разу не одетая. Да еще и сапог две пары: те что на складе выдали и трофейные, которые я снял с офицера при захвате "Минерв". Так что объем баула впечатлял. Рядом усадили еще одного раненого и телега тронулась.
— Сергей Алексеевич!
Я обернулся на крик и увидел запыхавшуюся Сашеньку.
— Ой, чуть не опоздала! Сергей Алексеевич, я подумала и решила, что вы правы! Я пойду учиться в училище фельдшериц! И доктор Курбатов эту идею одобряет!
— Здравствуйте, Александра Александровна, — прервал я поток слов. — А кто такой доктор Курбатов?
— Ой, здравствуйте! Это начальник поезда. Он прекрасный врач и замечательный человек. — Сашенька выдернула из сумочки книжку – он даже подарил мне учебник по оказанию первой медицинской помощи!
— Барышня, звиняйте. Нам трогаться надо пока раненые не простудились, — влез в разговор возница.
— Ой, извините! — Сашенька отшагнула в сторону, чем водитель кобылы незамедлительно воспользовался. — До свидания, Сергей Алексеевич! Выздоравливайте скорее!
Сашенька радостно махала рукой и я тоже помахал в ответ.
Только выехав на улицу, я понял, что приехали мы на Московский вокзал, а не Варшавский или Балтийский, как я ожидал. Вскоре стало понятно, почему поезд сделал такой крюк – госпиталь располагался на Суворовском проспекте. Правда, сейчас он не был Суворовским и даже не был проспектом, а был Слоновой улицей. Почему Слоновой, я не знал.
В госпитале усталый врач не глядя на меня, просмотрел по диагонали медкарту, спросил нет ли жалоб и велел нести в двадцать шестую палату. Больше меня в этот день не беспокоили, только ужин принесли.
Доктор пришел с обходом утром. Осмотрел разбинтованные раны, послушал легкие зачем-то и выписал пирамидон. Сразу за доктором по выходу доктора в палату заехал столик с завтраком. Величественного вида санитар раздал всем обитателям по тарелке пшенной каши, куску хлеба и стакану чая в подстаканнике.
Так за завтраком я и познакомился с соседями. Один поручик-драгун прибыл вместе со мной на поезде и активно расспрашивал о возможности встречи с женщинами. Его иронично просвещал старожил-прапорщик. Говорил он неторопливо и часто уводил разговор в сторону. Четвертый обитатель палаты тоже был старожилом, но общения избегал. Подпоручик потерял обе ноги и теперь пребывал в депрессии.
Освоился в госпитале я быстро. Удивила меня практически неприкрытая работа агитаторов среди солдат. Я, конечно, догадывался, что в Питере должен уже начинаться тот бардак, который в итоге закончился революцией, но то, что местные власти его игнорируют, меня поразило. Еще больше меня поразило, что не просто игнорируют. Некоторые врачи еще и сами активно участвовали в политических диспутах. Я в них участвовал в качестве слушателя. Мне было важно разобраться, кто к чему призывал и за что выступал. Уж очень много было всяческих партий и течений с самыми разными программами, а некоторые ничтоже сумняшеся бунтовали и вовсе без всяких программ.
Главным моим достижением стало нахождение пути для самоволок в город. Так что теперь я мог политически образовываться самостоятельно. Это было важно по одной причине – я искал большевиков. Кроме того, драгунский поручик уже порядком заколебал своими эротическими фантазиями вслух и воспоминаниями о прошлых победах и приключениях. Поначалу, я слушал его с интересом. Ведь здесь у меня еще никого не было, а привычные методы знакомства XXI-го века могли сработать только с проститутками. Нет, здешние дамы не были монахинями, тем более столичные. Гуляли здесь не хуже чем в наших клубах, но подходы и ключевые фразы были другие. Так что, я старательно перенимал опыт драгуна и местные шаблоны, в надежде использовать их в ближайшее время. Однако, очень скоро все варианты были перебраны и начали повторяться. Так что я при первой возможности, сбежал.
Вырвавшись на волю, я сперва дисциплинированно прошелся по чайным и трактирам, слушая споры политически активных граждан. Большевиков по-прежнему не нашел. Зато узнал, наконец, что за пистолет я взял с германского пилота. Это был браунинг. Я просто нашел его на витрине оружейной лавки. В них я тоже заглядывал из любопытства. Персонал набрасывался на меня с порога и даже магическая фраза "я только посмотреть" не помогала. Продавец делал шаг в сторону, но стоило мне задержать взгляд на чем-то, как он сразу начинал бубнить под ухо
— Сразу видно боевого офицера! Прекрасный выбор!
Заканчивалась презентация всегда одинаково – мне сообщалось, что данное оружие рекомендовано для армейских офицеров. Кем рекомендовано, я не спрашивал.
В очередной самоволке я задержался допоздна. На улице шел мерзкий мельчайший дождик, будто кто-то невидимый преследовал меня с пульверизатором. Кожанка позволяла игнорировать эту пакость и я спокойно шел по Невскому, опираясь на трость и сравнивая его с Невским будущего. Дойдя до Екатерининского канала, я остановился на мосту и оглянулся. Вид на Спаса-на-Крови был неизменен. По крайней мере в темноте отличий было не видно. Хмурое небо и дождь-спрей добавляли антуражности классическому питерскому виду. Меня накрыла ностальгия. Я смотрел на храм и представлял, что не было никакого переноса, не было моего участия в войне, что через несколько часов откроется метро и можно будет спокойно поехать домой.
— О, какой у вас одухотворенный взгляд, — раздалось откуда-то сбоку. — В наше время так трудно встретить молодого человека способного к глубоким чувствам. Тем более офицера!
Я раздраженно оглянулся. Рядом стоял какой-то хлыщ в цилиндре, пальто с меховым воротником и длинным белым шарфом, конец которого был, перекинут через плечо. Лицо его было подозрительно бледным, а тонкие брови вызывали сомнение в их подлинности.
