Неизвестно - Разумихин Трое из сумы
…Воспоминания мои приближаются к концу, потому как остались лишь два критика, о которых мне хотелось бы сказать. Это Володя Бондаренко и Серёжа Куняев – два по сию пору действующих критика, пара оставшихся в числе реальных фигурантов критического цеха.
Изобразить, не прибегая к шаржу, упрямого и самоуверенного Володю Бондаренко легко было всегда, ничуть не труднее и сегодня. Достаточно представить на одну минуту, что его тёзка Владимир Вольфович Жириновский решил сменить свой политический смокинг на телогрейку литературного критика, и портрет нынешнего Бондаренко будет мгновенно готов.
Что и говорить, Володя не эстет и изящным стилистом никогда не слыл, но труженик. Ядовит, но яд его работ какого-то непродолжительного действия – смертные случаи в литературе от него что-то не наблюдались. Парадоксален бывает, но никогда лаконичен. Платон ему, уверен Володя, друг, но и с истиной можно, он считает, вполне обходиться по-свойски.
Стремясь постоянно быть в центре «неких интриг и разгула страстей», Бондаренко любит ради красного словца философски обронить о «вечном пути познания человеком самого себя и всего человечества», но предпочитает не углубляться в глубины философии.
Он критик, не знающий границ простору своего творческого воображения, однако среди обладателей гамбургского чутья на художественно-литературное слово замечать Володю не доводилось. Потому как из богатого арсенала критического инструмента он предпочитает и гусиному перу, и шариковой ручке, и пишущей машинке, и клавиатуре компьютера старую проверенную временем казацкую шашку, которой можно рубануть и справа, и слева.
Так я думал до тех пор, пока однажды сам Володя не уточнил, что, став с возрастом доброжелательней, но, оставаясь критиком «на главных путях, на острие», он всё же желает быть «критиком с мечом». Значит, шашка – инструмент, понял я, для него чересчур деликатный и тонкий.
Наверное, он прав. Потому что образцом литературного джентльменства Володя никогда не признавался. В принципиальности и последовательности он тоже не Владимир Бондаренкозамечен. В старые добрые времена на одном из пленумов Союза писателей, проходивших в помещении напротив театра тогда ещё Советской армии, помню, он метал громы и молнии в адрес коммунистов. Как про это позже можно было прочитать у летописца Семанова: «Лучше всех выступил В.Бондаренко, который прямо отказался от «коммунизма», о который спотыкается Союз России, и призвал к примирению, помянув даже Д.Лихачёва; его не поддержал никто».
Позже Бондаренко сменил гнев на милость и с коммунистами побратался, потом, кажется, поссорился. С кем он сейчас, знать не знаю, ведать не ведаю. Можно, конечно, спросить у него, да давно не виделись. А газету «День литературы», где он главный редактор, увы, а может, к счастью, не читаю. Лишь иногда, если попадётся в Интернете, проглядываю его заметки и интервью. По-прежнему Володя пишет про всех и про всё: бесконечно вспоминает о своём открытии «сорокалетних», лихо раскручивает новый бренд – «поколение обочины» и с превеликой нежностью превозносит «неуклюжего и находчивого, и тоже сироту» Эдуарда Успенского, которого обожает зверьё и чьих героев полюбил маленький читатель. Пишет о писателе, который в советское время «мог бы занять место Маршака», в перестроечные годы «в демократическом угаре» воспевал западные инициативы Лжедмитрия, оказавшегося для Успенского героем для подражания, а сегодня он ратует за семьи, которые живут под знаком гражданского идеала, и подвергает критике многое, пришедшее в Россию из так называемого цивилизованного мира. Очень душевно Володя пишет – до слезы!
А главное – размашисто. Точь-в-точь как в заключительном слове в книге Игоря Штокмана «Дворы», когда заявляет, что московские дворы исчезли одновременно с Советским Союзом. Кому, как не ему, рождённому в Петрозаводске в 1946 году, окончившему лесотехнический институт в Ленинграде в 1969 году и лишь затем объявившемуся в столице, знавать про московские дворы и рассуждать с непоколебимой уверенностью коренного москвича! Ну подумаешь, каких-то там несколько десятков лет разницы! Для Володи это не срок.
Попробуй упрекни его за подобные «оговорки» – многие почтут за великий грех. Потому что, «будучи одним из организаторов литературного процесса, Владимир Бондаренко просто эстетически хорош. Он как витязь. Последний из витязей. Благородная снисходительность и твёрдость. Выверенность и пылкость. Верность идеям и открытость всем ветрам», – вот как о нём писать-то надобно. Так ведь именно такими словесами и пишут, не сознавая, каково подобное читать.
Понимаю, что имею дело с почти классиком в своём критическом ремесле. Но в ремесле! Искусства что-то в его заметках не много. Как, впрочем, и справедливости в им написанном.
Резче других об этом в лицо «ученику» сказал тот, кого Володя почему-то счёл возможным назвать «учителем и другом», – Анатолий Ланщиков: «Бондаренко, словно коршун, зависает в воздухе, высматривая добычу, камнем летит к земле, хватает жертву и улетает, чтобы потом расправиться с ней по собственному усмотрению». И ещё добавил про Володину продукцию, как говорится, специально для тех, кто не понимает с первого раза: «Нет, это не литературная критика, а всего лишь её имитация». Должен подчеркнуть, если кто раньше не заметил, что в ответе Анатолий Петрович особо выделил своё отношение к Володиному обращению – в «последнем уроке» семинаристу Бондаренко он алаверды «дорогой друг и ученик» взял в кавычки. Со своей стороны могу засвидетельствовать: в одном из наших разговоров Ланщиков сказал без всяких кавычек: «Я его этому не учил, и друзьями мы не были!» Такие вот дела, Володя.
Однако это смотря на чей вкус. Баранова-Гонченко, полагаю, остаётся при своём некогда высказанном печатно мнении, что «только Владимир Бондаренко в неиссякаемом молодом азарте продолжает заниматься делом сугубо интеллигентским – литературной критикой… В современной русской патриотической критике вы скорее найдёте «три пары стройных женских ног», чем второго Бондаренко. Он – уникален. Он – штучен». (Прошу простить за реплику в сторону. Сам факт, что о невозможности найти «три пары стройных женских ног» вспоминает женщина, чрезвычайно мил. И я вновь задаю себе вопрос: с какой Ларисой я имею дело. С вечно молодой Ларисой Барановой-Гонченко или с Ларисой Рейснер на пенсии?)
Тем не менее, Бондаренко-критик, увлекающийся беглым чтением несравненно больше других, упрямо претендует на нечто большее, нежели литературная критика. Чего тут больше: политической наивности, эстетической заскорузлости или стремления взобраться на литературный Олимп в мантии гуру, затрудняюсь сказать. Но, когда его читаешь, нередко написанное немного смешит, а куда чаще удручает. И всё же, чем чёрт не шутит, возьмёт да и войдёт Бондаренко в критические хрестоматии. Если не сам, то непременно найдутся такие, кто захочет внести его туда.
Он тоже из когорты тех, чья судьба удалась. Правда, для одних он юродивый, для других пророк. Поэтому его ненавидят, его восхваляют, с ним спорят, с ним соглашаются, но главное… предел мечтаний, ему завидуют. Как же, «красивые книги Бондаренко красуются на книжных полках по всей стране, в рейтингах российских критиков – он на первых позициях»! Как же, ведь он монархист, сторонник возведения на престол внука маршала Г. К. Жукова Егора (сына дочери маршала Марии). Кто ещё кроме Володи такое выдумает!
Вроде бы и впрямь сегодня не время критики, а Бондаренко-критик, как о нём говорят, «вечно молодой, вечно любопытствующий, вечно ищущий», вот он, есть! Хотя тоже уже вспоминает былые годы: «Вот говорят: «Бондаренко и Бондаренко, один Бондаренко». А мне уже надоело быть одному, я уже старик. Где эти молодые Бондаренки, которые режут головы направо и налево, и которым 25 лет? Обо мне в эти годы уже писала «Правда» – «об антиленинской позиции молодого критика Бондаренко», а я ещё в Союзе писателей не был. Так же и сегодня должны появиться такие же острые, непримиримые, что «слева», что «справа»!»
И я сочувствую – тяжело ему, боевому соратнику легендарного А. Проханова, остаться одному, особенно сознавая, что «те, кто могли стать хорошими критиками, ушли из критики, потому что выбор был простой: или уйти в академическую литературу, достичь званий, высот – или уйти куда угодно, хоть в торговлю. А остаются критиками безнадёжные идеалисты, которые верят, что повлияют на литературу, на мнения». Получается, энергичный Володя со своим замахом на энциклопедический масштаб – последний идеалист.
Кто бы сомневался! Ибо только безнадёжный идеалист-пессимист может увидеть, а разглядев, жёстко высказаться по поводу «незамеченного юбилея» Льва Толстого: «Ни в модном рейтинге «Имя Россия», ни в цитатах наших политиков Толстого нет. Государство сливается с официальной церковью – Толстой не нужен, государство ведёт войны – Толстой не нужен, а когда государство обворовывает свой народ – Толстой тем более не нужен. Властям по-прежнему Лев Толстой неудобен…»
