Неизвестно - Черняев 1984
Пришел 27 том Достоевского. Дневник писателя за 1881 год - читаешь, будто это дневник за 1984 год, только иносказательно написанный и немножко архаичным языком. Неужели и правда - Россия, меняясь, неизменна по глубинной своей природе?!
20 декабря 84 г.
Большой перерыв, так как была Прага, потом Испания.
В Праге по ПМС. Б.Н. в своем длинном дидактическом стиле. Но намек на совещание был «понят» и поддержан многими, некоторыми очень активно.
Японец опять потребовал закрыть журнал, который превратился «в пропагандистскую машину КПСС» и «во второй Коминформ». На него обрушились почти все. Особенно осуждали его призыв отказаться от борьбы против антисоветизма.
В целом же собрание было более лояльное по отношению к нам, чем многие другие многосторонние встречи за последние годы.
Безвылазно привязан к заседаниям и писанию бумаг. Отчеты в «Правду» каждый день, шифровки в Москву, речи для Пономарева по ТУ, перед Гусаком на приеме.
Испания. Съезд социалистов (с 13-16 декабря). Мадрид. Встреча: Дубинин Ю.В. и весь основной посольский состав. Прием по случаю представления книги Черненко.
Открытие съезда - Гонсалес. Проблемы НАТО. Гонсалес в перерыве подошел ко мне. Вспомнил, как три года назад кутили на вилле у посла.
Прадо. Улицы Мадрида. Гостиница «Кастельяно». В «Мерседесе» по городу и на съезд и без песеты в кармане: Дубинин попросил все представительские себе.
Две жесткие беседы с лидерами, созданной нами новой КП.
Прогулка по вечернему Мадриду с послом и другими.
Барселона. Собор и дома Гауди.
Безденежье. Унизительно.
Париж. Посол Воронцов Ю.М. Ужин.
Возвращение в Москву.
23 декабря 84 г.
Умер Устинов. Хоронят обыденно. Видно, не хотят «акцентировать». Загладин рассказал сплетню: Александров слышал разговор своего шефа с кем-то о том, кем можно было бы заменить Тихонова. Черненко «выступил» со статьей в «Коммунисте» № 18, теоретической, предсъездовской. Я пока слышал ее только по радио. Производит впечатление - корреспондирует с его выступлением на ПБ по поводу того, что апрельский Пленум должен будет принять решение о XXVII съезде - ноябре-декабре 1985-го и как к нему готовиться. «Самобытно». Дать делегатам выговориться, против парадности и формализма, «съезд реалистов и новаторов». Статья, действительно, в пафосе реализма. Дай Бог! Но не корреспондирует с личными данными Генсека, это настораживает.
На школьной встрече у Алины по случаю дня рождения покойника Вадьки, я очень отстаивал значение слов, которые будут сказаны на съезде. Это было в субботу вечером, а в пятницу Загладин затащил меня к себе беседовать с Уинцингером (зав. международным отделом ЦК французской соцпартии). Загладин ведет серьезные переговоры с социалистами Франции, а по мне это пустое занятие. Я был раздражен, торопился, поэтому не удержался и порассуждал о пользе подобных визитов, но вежливо, намеками. Переговоры шли по- французски. Я с этим справился, но когда произносил что-то длинное, делал это через переводчика, впрочем, неплохого.
Читаю «Дети Арбата», вторую часть, первую читал два года назад. Говорят, что вмешался Горбачев и будто разрешили печатать в начале 1985 года в «Октябре». Очень сомневаюсь. Сталин у Рыбакова идет как литературный герой, с внутренним монологом, в котором все время контрастирует себя с Лениным. Роман этот - попытка разгадать, что такое Сталин психологически и философски и почему он стал возможен. Но последнее - смесь Достоевского с Медведевым.
Роман большого таланта.
Послесловие к 1984 году.
Это - год становления Горбачева как государственного деятеля общесоюзного и международного масштаба. Еще при больном Андропове на этой необычной для советских верхов фигуре концентрировались надежды социально и физически уставшего, идейно обессмысленного общества, которому опротивели фарисейство, ложь и показуха, давно ставшие характерными приметами режима.
Разочарование, что не Горбачев, а Черненко был избран Генеральным секретарем после смерти Андропова, окончательно убедило в безнадежности и государственной безответственности высшего руководства страны, пораженного маразмом и старческим эгоизмом. Горбачев хорошо воспользовался этим, наращивая свою активность и демонстрируя интеллектуальное и политическое превосходство над «коллегами».
Объективная обстановка благоприятствовала его восхождению. Сгущались краски всеобщего застоя (этот термин употребляется в записях задолго до того, как он стал официально «партийным»). Экономика деградировала. Сельское хозяйство окончательно лишилось способности накормить страну: треть хлеба импортировалось, истощая золотой запас и поглощая большую часть нефтедолларов. Утаиваемый от населения колоссальный государственный долг - в условиях падения мировых цен на нефть - грозил вот-вот финансовым крахом.
Рычаги управления отказывали. Вопиющая картина бездарности, серости и лживости, перерождения обюрократившихся начальников демонстрировались каждый раз при отчетах министров и секретарей обкомов на заседаниях Секретариата ЦК КПСС и в Политбюро.
По роду занятий автора записок ему особенно была видна губительная неадекватность главных персон, ведавших международными делами. Громыко и его замы , Устинов, Пономарев, Русаков, Рахманин. являли собой полную неспособность реагировать на перемены во внешнем мире - на социально-политические последствия НТР в западном обществе, на «мирное наступление Рейгана», на недовольство социалистических союзников своим положением сателлитов, на фактический «уход от нас» и распад большинства звеньев международного коммунистического движения, который начался задолго до того, как мы, КПСС, прекратили оплачивать «братские партии».
«Узбекское дело» во главе с первым секретарем компартии союзной республики Рашидовым обнаружило не только «трансформацию» социалистического порядка в восточную квазидеспотию, но и полный провал национальной политики искоренения ислама с помощью окультуривания на европейско-русский манер и насаждения интернационалистской атеистической идеологии.
Тем не менее, вряд ли можно было найти в СССР человека, который в состоянии был бы предвидеть, что члены ЦК КПСС, а некоторые потом и члены Политбюро, возглавят в бывших советских республиках самодержавные и даже профашистские режимы.
Цинизм, раболепие, погоня за должностями, званиями, орденами поразили большую часть т.наз. «творческой» интеллигенции и научную среду. Более того, в этом году отчетливо стали проступать - и в номенклатуре партийно-государственной, и в среде интеллигенции, да и в духовно обесточенной широкой массе «простого народа» - последствия того копившегося десятилетиями морально-политического разложения, которое потом, когда был снят тоталитарный колпак, позволило так легко загубить Перестройку, а разрушительной и воровской ельцинской «элите» - овладеть властью и собственностью нации.
Наряду с этим очевидны были также и признаки идеологической оппозиционности среди части интеллигенции, требования свободы мысли (под прикрытием возвращения к «ленинским нормам»). Ползучее, неоформленное, часто не осознанное диссидентство становилось все более влиятельным в художественной и научной литературе, в кино, в живописи. Оно проникало и в верхний эшелон интеллигентского партийного аппарата. Это находило отражение, в частности, в «творчестве» спичрайтеров. Генсек (и другие «вожди») публично и в беседах с иностранцами говорили такое, с чем никогда бы не согласились, если бы понимали суть красиво написанного для них. Произносимые ими тексты и «культурно» оформленные заявления расходились с их взглядами и догмами, противоречили самому их менталитету и всему тому, что они делали и как себя вели на своих постах. В результате еще более явной становилась лживость власти и ее интеллектуальная беспомощность.
Горбачев все это видел. Понимал, что страна потеряла ориентировку, что идейная и физическая болезнь общества достигли высокой степени. Однако в том, что он делал и говорил, по крайней мере в этот период, невозможно различить сомнений в основах системы, порочной в самой ее сталинистской природе. Он верил, что болезнь излечима и что лекарем может стать (как бывало не раз за 70 лет) и будет партия,.. очищенная от скверны, налепившейся на ней после Ленина. Он верил в чистоту и нравственную силу идей ленинизма, в притягательность и авторитет иконизированного образа Ленина. И, конечно, полагался на дисциплину, проще говоря, покорность кадров, привыкших делать то, что придумает и прикажет «Центральный Комитет». в лице Генерального секретаря. Надеялся и на энтузиазм, который может вызвать новизна замыслов и «больших целей».
Записки этого года проникнуты отчаянием автора перед лицом глупости, подлости, бездарности и своекорыстия стоявших над ним и рядом с ним разных деятелей, так или иначе влиявших на положение в стране, на политику. Его угнетало безразличие к судьбам страны в близкой ему среде, среди его коллег и «подчиненных», их цинизм и стремление увильнуть от своих обязанностей. Местами он выглядит почти единственно «хорошим» среди них. Это не от нескромности, а от безнадежности, которая толкала его с энтузиазмом воспринимать малейшие обнадеживающие признаки, одно время - даже видеть их в текстах, произносимых Черненко. Суждения автора о своих коллегах резки и порой несправедливы, хотя и опираются на факты. Теперь-то ему ясно, что их поведение и отношение к «делу» объяснялось нежеланием «выкладываться» ради того, во что они не верили и что по заслугам презирали (как и главных носителей этого «дела»). Но они, доктора и кандидаты наук, продолжали ему служить, как и автор записок, у которого, наверное, было более обостренное «чувство ремесла»: если что-то делаешь, делай хорошо, независимо от того, куда пойдет твой продукт.
