Висенте Бласко-Ибаньес - Димони
Димони погрузился съ головою въ новое счастье, какъ будто передъ его глазами открылась какаято незнакомая дверь, показавъ ему столь же безграничное, сколь невѣдомое счастье. Вино и гобой задушили въ немъ съ дѣтства всѣ остальныя страсти. А теперь, въ двадцать восемь лѣтъ онъ потерялъ стыдливость безчувственнаго пьяницы и подобно свѣчкамъ изъ тонкаго воска, горящимъ во время процессій, онъ таялъ въ объятіяхъ Пьяницы, блѣдной, безобразной, жалкой бабы, почернѣвшей отъ огня алкоголя, который пылалъ внутри ея, и до того страстной, что она вся трепетала, какъ струна. Но въ глазахъ Димони она была образцомъ красоты.
Ихъ счастье было такъ велико, что вырывалось даже за предѣлы домишки. Они обнимались посреди улицъ, съ невиннымъ безстыдствомъ двухъ собакъ; много разъ, отправляясь въ деревню на какое-нибудь торжество, они забѣгали въ поле, и ихъ застигали въ высшемъ порывѣ страсти крики проѣзжихъ, отмѣчавшихъ это открытіе громкими насмѣшками. Димони располнѣлъ отъ вина и любви; у него выросъ животъ, и одѣтъ онъ былъ такъ тщательно, какъ никогда. Онъ чувствовалъ себя спокойнымъ и довольнымъ въ обществѣ Пьяницы, а эта женщина все худѣла и чернѣла, и сосредоточивъ всѣ свои заботы исключительно на немъ, не занималась починкою грязныхъ юбокъ, окутывавшихъ ея впавшія бедра.
Она не покидала его. Простодушный парень, какъ онъ, былъ подверженъ всевозможному риску. И не довольствуясь сопровожденіемъ его въ артистическихъ турнэ, она шествовала рядомъ съ нимъ во главѣ процессіи, не боясь насмѣшекъ и поглядывая на всѣхъ женщинъ съ нѣкоторою враждебнстью.
Когда Пьяница забеременѣла, народъ сталъ чуть не помирать отъ смѣха, потому что она компрометировала торжественность процессій.
Посрединѣ шелъ онъ съ торжествующимъ выраженіемъ лица и поднятымъ кверху гобоемъ, напоминающимъ огромный носъ, направленный въ небо. По одну сторону отъ него шелъ парень, игравшій на барабанѣ, по другую сторону Пьяница, выставлявшая съ наслажденіемъ на показъ, точно второй барабанъ, свой вздутый животъ, похожій на шаръ, готовый лопнуть. Этотъ животъ заставлялъ ее идти медленною и неувѣренною походкою и скандально поднималъ дерзкою округлостью передъ юбки, обнажая распухшія ступни, хлябавшія въ старыхъ башмакахъ, и черныя, сухія и грязныя ноги, похожія на палочки барабанщика.
Это было настоящимъ позоромъ, надруганіемъ надъ святынею, и деревенскіе священники читали наставленія гобоисту:
– Но чортъ тебя побери! Женись ты по крайней мѣрѣ, разъ уже эта погибшая душа не желаетъ разставаться съ тобою даже въ процессіи. Я беру на себя хлопогы относительно вашихъ бумагъ.
Но несмотря на высказываемое всѣми согласіе, Димони и не думалъ слушаться этихъ совѣтовъ. Вѣнчаться! Конечно… а какъ посмѣялись бы люди! Лучше пусть все останется попрежнему.
И, ввиду упорнаго нежеланія Димони, его, хотя и продолжали приглашать на праздники, такъ какъ онъ былъ дешевле и лучше всѣхъ остальныхъ гобоистовъ, но лишили всѣхъ присущихъ его должности почестей. Его перестали допускать къ почетному столу, перестали давать ему освященный хлѣбъ и зарретили имъ обоимъ доступъ въ церковь въ дни праздниковъ, точно они были еретики.
III
Она не сдѣлалась матерью. Когда насталъ моментъ, изъ ея горячихъ внутренностей вырвали по кускамъ несчастный плодъ пьянства. А вслѣдъ за чудовищнымъ зародышемъ умерла и мать подъ изумленнымъ взоромъ Димони. Видя, какъ угасаетъ эта жизнь безъ агоніи и судорогъ, онъ не зналъ, ушла ли его подруга навсегда или заснула, какъ въ тѣ дни, когда у ея ногъ валялась пустая бутылка.
Извѣстіе объ этомъ происшествіи разнеслось по деревнѣ, и Беникофарскія кумушки столпились у двери домика, чтобы поглядѣть издали на Пьяницу, лежащую въ гробу бѣдныхъ, и на громадную фигуру Димони, стоявшаго на корточкахъ около трупа, всхлипывая съ опущенною головою, точно печальный быкъ.
Ни одинъ человѣкъ въ деревнѣ не снизошелъ до того, чтобы войти въ домъ. Траурный кортежъ состоялъ изъ Беникофарскаго могильщика и полудюжины друзей Димони, оборванныхъ и пьяныхъ, какъ онъ, просившихъ милостыню на большихъ дорогахъ.
Они провели ночь у тѣла покойной, выходя по очереди каждые два часа, чтобы постучаться въ дверь трактира и попросить наполнить имъ огромную бутыль. Когда солнце заглянуло въ домъ черезъ трещины въ крышѣ, они проснулись всѣ на полу вокругъ умершей, точь въ точь, какъ въ ночь послѣ воскресенья, когда они валились съ братскою довѣрчивостью гдѣ нибудь на соломѣ по выходѣ изъ трактира.
Какъ они плакали всѣ! А бѣдняжка лежала въ гробу бѣдныхъ, спокойно, точно спала, и не могла встать, чтобы попросить свою долю вина. О, что значитъ жизнь! И всѣ мы кончимъ такимъ образомъ!
И пьяницы расплакались такъ, что растроганность и опьяненіе не прошли у нихъ и по пути на кладбище.
Все населеніе глядѣло издали на похороны. Люди смѣялись, какъ сумасшедшіе, при видѣ такого небывалаго зрѣлища.
Пріятели Димони шествовали, неся гробъ на плечахъ, спотыкаясь и встряхивая при этомъ зловѣщій ящикъ, словно старое судно безъ мачтъ. И за этими нищими шелъ Димони со своимъ неразлучнымъ инструментомъ подъ мышкой и съ прежнимъ видомъ умирающаго быка, который только что получилъ ужасный ударъ въ затылокъ. Ребятишки кричали и скакали передъ гробомъ, точно на праздникѣ, а народъ смѣялся, увѣряя, что исторія съ родами была чистою выдумкою, и Пьяница умерла просто отъ пресыщенія водкой.
Обильныя слезы Димони тоже вызывали смѣхъ. Славный парень! Онъ былъ еще подъ хмѣлькомъ послѣ ночи и проливалъ слезы изъ вина при мысли, что у него не будетъ больше подруги для ночныхъ попоекъ.
Всѣ видѣли, какъ онъ возвращался съ кладбища, гдѣ позволили изъ состраданія похоронить эту погибшую душу. Всѣ видѣли также, какъ онъ вошелъ въ трактиръ со своими пріятелями, включая могильщика, и схватилъ кружку грязными отъ могильной земли руками.
Съ этого дня въ немъ произошла коренная перемѣна. Прощайте, славныя прогулки, успѣхъ въ трактирѣ, серенады на площадяхъ и громкая музыка въ процессіяхъ! Димони не желалъ выходить изъ Беникофара или участвовать въ празднествахъ. Работать?.. Это дѣло дураковъ. Пусть не разсчитываютъ на него во время праздниковъ. И для подтвержденія этого рѣшенія, онъ отпустилъ послѣдняго барабанщика, присутствіе котораго раздражало его.
Можетъ-быть, мечтая иногда, какъ пьяный меланхвликъ, Димони думалъ при видѣ вздутаго живота Пьяницы о возможности того, что со временемъ пузатый мальчуганъ съ плутоватой мордочкой, маленькій Димони, будетъ аккомпанироваіь на барабанѣ трепещущимъ гаммамъ его гобоя. Теперь же онъ былъ одинокъ. Онъ узналъ счастье только для того, чтобы его положеніе стало еще грустнѣе. Онъ узналъ, что такое любовь, чтобы узнать отчаяніе. О существованіи этихъ двухъ вещей онъ не подозрѣвалъ до того, что натолкнулся на Пьяницу.
Онъ отдался водкѣ съ такимъ рвеніемъ, точно воздавалъ посмертную почесть покойной Пьяницѣ. Онъ ходилъ грязный и засаленый и не могъ повернуться въ домишкѣ безъ того, чтобы не почувствовать отсутствія этихъ рукъ колдуньи, сухихъ и острыхъ, словно когти, ходившихъ за нимъ съ материнскою заботливостью.
Онъ сидѣлъ, запрятавшись въ глубь своей берлоги, въ то время, какъ сіяло солнце. По наступленіи вечера онъ осторожно выходилъ изъ деревни, точно воръ, который прокрадывается въ засаду, и тихонько пролѣзалъ черезъ трещину въ оградѣ на кладбище съ волнистою почвою, которую природа сравняла кустарниками, кишѣвшими бабочками.
А по ночамъ, когда запоздалые батраки возвращались въ деревню съ киркою на плечѣ, они слышали нѣжную, тихую, несмолкаемую музыку, которая лилась, казалось, изъ могилъ.
– Димони? Это ты?
Музыка смолкала вслѣдъ за окрикомъ суевѣрныхъ людей, спрашивавшихъ только, чтобы отогнать страхъ.
А какъ только шаги удалялись и въ безпредѣльной равнинѣ возстановлялась шепчущая тишина ночи, тихая музыка снова начиналась, грустная, какъ жалоба, какъ далекое всхлипыванье ребенка, зовущаго мать, которой никогда не суждено вернуться.
