О. Генри - На выбор (сборник)
– Что ж, – говорю я, отхлебнув глоточек этого царского напитка, – для железнодорожного налетчика не так уж глупо придумано – укрыться на время в здешней глуши. Овечья ферма, пожалуй, самое подходящее для этого место. Кому придет в голову искать такого отпетого бандита среди певчих птичек, барашков и полевых цветочков? А что, – говорю я, скосив глаза на Огдена и как бы приглядываясь к нему, – в газетах не было дано примет этого единоборца? Что-нибудь насчет объема, веса, линейных измерений, покроя жилета или количества запломбированных зубов?
– Нет, – говорит Огден. – Он был в маске, и никто не мог его хорошенько рассмотреть. Но установлено, что это известный железнодорожный налетчик по кличке Черный Билл, потому что тот всегда работает один и, кроме того, в почтовом вагоне нашли платок с его меткой.
– Я одобряю Черного Билла, – говорю я. – Он правильно сделал, что спрятался на овечьем ранчо. Думаю, им его не найти.
– Объявили награду в тысячу долларов за его поимку, – говорит Огден.
– На черта мне эти деньги, – говорю я, глядя мистеру овцеводу прямо в глаза. – Хватит с меня и двенадцати долларов в месяц, которые я у вас получаю. Я нуждаюсь в отдыхе. Мне бы только наскрести деньжат, чтоб оплатить билет до Тексарканы, где проживает моя вдовствующая матушка. Если Черный Билл, – говорю я, многозначительно глядя на Огдена, – этак месяц назад подался в эти края… и купил себе небольшое овечье ранчо и…
– Стойте, – говорит Огден и с довольно-таки свирепой рожей подымается со стула, – это что за намеки?
– Никаких намеков, – говорю я. – Я беру чисто гипотонический случай. Если бы, – говорю я, – Черный Билл забрел сюда и купил себе овечье ранчо и нанял бы меня нянчить его овец и играть им на дудочке, да поступал бы при этом со мной честно и по-товарищески, вот как вы, – ему бы не пришлось меня опасаться. Человек для меня всегда человек, какие бы ни случались у него осложнения с железнодорожными поездами или с овцами. Теперь вы знаете, чего от меня ждать.
Лицо у Огдена стало черней кофейной гущи. Секунд девять он молчал, а потом рассмеялся.
– Вот вы какой, Сент-Клер, – говорит он. – Что ж, будь я Черным Биллом, я бы не побоялся довериться вам. А теперь давайте перекинемся в картишки… если, конечно, вам не претит играть с налетчиком.
– Я уже выразил вам свои чувства в словесной форме, – говорю я, – и притом без всякой задней мысли.
Тасуя карты после первой сдачи, я, как бы невзначай, спрашиваю Огдена, откуда он.
– О, – говорит Огден, – я с Миссисипи.
– Хорошенькое местечко, – говорю я. – Мне не раз приходилось там останавливаться. Только простыни немного сыроваты и насчет жратвы не густо. Верно, да? А я вот, – говорю я ему, – с побережья Тихого океана. Может, бывали когда?
– Сплошные сквозняки, – говорит Огден. – Но если вам случится попасть на Средний Запад, сошлитесь на меня, и вам нальют кофе через ситечко и положат грелку в постель.
– Ладно, – говорю я. – Я ведь не хотел выведать у вас номер вашего личного телефона или девичью фамилию вашей тетушки, которая умыкнула пресвитерианского священника из Кэмберленда. Мне-то что. Я стараюсь только втолковать вам, что в руках у вашего овчара вы в полной безопасности. Ну, бросьте нервничать, червы пиками не кроют.
– Втемяшится же человеку, – говорит Огден и опять смеется. – А не кажется ли вам, что, будь я Черный Билл и явись у меня мысль, что вы меня подозреваете, я давно угостил бы вас пулей из винчестера и тем успокоил бы свои нервы, если бы они у меня расшалились?
– Не кажется, – говорю я. – Тот, у кого хватило духу в одиночку ограбить поезд, никогда такой штуки не выкинет. Я не зря пошатался по свету – знаю, что у них там насчет дружбы крепко. Не то чтобы я, мистер Огден, – говорю я ему, – состоя при вас овечьим пастухом, набивался вам в друзья. Но при менее малоблагоприятных обстоятельствах мы, может, и сошлись бы поближе.
– Забудьте на время овец, прошу вас, – говорит Огден, – и снимите – мне сдавать.
Дня четыре спустя, когда мои барашки мирно полдничали у речки, а я был погружен в превратности приготовления кофе, передо мной появилась некая загадочная личность, стремившаяся изобразить из себя то, что ей хотелось изобразить. Она неслышно подкралась по траве, верхом на лошади. По одеянию это было нечто среднее между сыщиком из Канзаса, собачником из Батон-Ружа и небезызвестным вам разведчиком Буффало Биллом. Глаза и подбородок этого субъекта не свидетельствовали о боевом опыте, и я смекнул, что это всего-навсего ищейка.
– Пасешь овец? – спрашивает он меня.
– Увы, – говорю я, – перед лицом такой несокрушимой проницательности, как ваша, у меня не хватает нахальства утверждать, что я тут реставрирую старинную бронзу или смазываю велосипедные колеса.
– Что-то ты, сдается мне, не похож на пастуха: и одет не так и говоришь не так.
– А вы зато говорите так, что очень похожи на то, что мне сдается.
Тут он спросил меня, у кого я работаю, и я показал ему на ранчо Чикито в тени небольшого холма, милях в двух от моего выгона. После этого он сообщил мне, что я разговариваю с помощником шерифа.
– Где-то в этих краях скрывается железнодорожный налетчик по кличке Черный Билл, – рапортует мне эта ищейка. – Его уже проследили до Сан-Антонио, а может, и дальше. Ты здесь не видал ли каких пришлых людей за истекший месяц, или, может, слыхал, что появился кто?
– Нет, – отвечаю я, – если не считать того, который появился, говорят, в мексиканском поселке на ранчо Люмис, на Фрио.
– Что тебе известно про него? – спрашивает шериф.
– Ему три дня от роду, – говорю я.
– А каков с виду человек, у которого ты работаешь? – допытывается он. – Старик Джордж Рэми все еще хозяйничает на своем ранчо? Он тут уже лет десять разводит овец, да что-то ему никогда не везло.
– Старик продал ранчо и подался на Запад, – сообщил я. – Другой любитель овец купил у него это хозяйство с месяц назад.
– А каков он с виду? – снова спрашивает тот.
– О, – говорю я, – он-то? Такой здоровенный, толстенный датчанин с усищами и в синих очках. Не поручусь, что он сумеет отличить овцу от суслика. Похоже, что старина Джордж крепко обставил его на этом деле.
Подкрепившись еще целой кучей столь же ценных сведений и львиной долей моего обеда, шериф отъехал прочь.
В тот же вечер я докладываю об этом посещении Огдену.
– Они оплетают Черного Билла цепкими щупальцами спрута, – говорю я. И рассказываю ему о шерифе и о том, как я расписал его этому шерифу, и что тот сказал.
– Э, что нам до Черного Билла, – говорит Огден. – У нас и своих забот довольно. Достаньте-ка из шкафа бутылочку, и выпьем за его здоровье. Если, – добавляет он со смешком, – вы не слишком предубеждены против железнодорожных налетчиков.
– Я готов выпить, – говорю я, – за всякого, кто умеет постоять за друга. А Черный Билл, – говорю я, – как раз, мне кажется, из таких. Итак, за Черного Билла и за удачу.
И мы выпили.
А недельки через две подошло время стрижки овец. Мне надо было пригнать их в усадьбу, где кучка кудлатых мексиканцев должна была наброситься на них с садовыми ножницами и остричь их наголо. И вот вечером, накануне прибытия парикмахеров, я погнал своих недожаренных баранов по зеленому лужку, по крутому бережку и доставил прямо в усадьбу. Там я запер их в корраль и пожелал им спокойной ночи.
После этого я направился к дому. Г. Огден, эсквайр, спал, растянувшись на своей узенькой походной койке. Как видно, его свалила с ног антибессонница или одолело противободрствование или еще какой-нибудь недуг, возникающий от тесного соприкосновения с овцами. Рот у него был разинут, жилет расстегнут, и он сопел, как старый велосипедный насос. Вид его навел меня на некоторые размышления.
«Великий Цезарь, – подумалось мне, – спи, захлопнув рот, и ветер внутрь тебя не попадет. Тобою кто-нибудь замажет щели, чтоб червяки чего-нибудь не съели».
Спящий мужчина – это зрелище, от которого могут прослезиться ангелы. Чего стоят сейчас его мозги, бицепсы, чековая книжка, апломб, протекции и семейные связи? Он – игрушка в руках врага, а тем паче – друга. И так же привлекателен, как наемная кляча, когда она стоит, привалясь к стене оперного театра в половине первого ночи и грезит просторами аравийских пустынь. Вот спящая женщина – совсем другое дело. Плевать нам на то, как она выглядит, лишь бы подольше находилась в этом состоянии.
Ну, выпил я две порции бурбонского – свою и Огдена и расположился с приятностью провести время, пока он почивает. На столе у него нашлись кое-какие книжицы на разные местные темы – о Японии, об осушке болот, о физическом воспитании – и немного табаку, что было особенно кстати.
