Алекс Мустейкис - Здание
С этих пор я смело заходил в двери, но не задерживался ни в одной из них, как бы привлекательна она не казалась. Я мог почувствовать, является ли эта дверь Выходом, и, как только убеждался, что это не так, вновь выходил в Школу-коридор. Свободно мыслить я мог только в нем, а вне его я был обычно наблюдателем, и редко - участником каких-либо событий. Пока во всех комнатах я попадал в замкнутое с точки зрения смысла пространства.
Передо мной проходила параллельно вереница похожих одна на другую комнат, не запоминающихся особо.
Помню одну из них, стерильную до хрустящего блеска. Hа холодных фарфоровых столах лежали различные существа, их резали, разрывали на части, извлекали из них бьющиеся сердца, удивлялись тому, что они бьются, чтобы выяснить то, их протыкали иголками, обливали кислотой, но так ничего и не могли узнать, и всего лишь умильно восторгались, что они все-таки бьются. В одной из соседних комнат на похожих столах лежали люди, и по ним ползали другие, крохотные, как муравьи, и такие же ненасытные в своем желании разодрать все на мелкие клеточки и унести в свой муравейник. Впрочем, некоторые люди на столах сами помогали им, разрывая себя на кусочки и постепенно уменьшаясь.
Все эти комнаты не вызывали никакого желания остаться, даже задержаться там. Hе было ли это следствием моего желания найти Выход? Быть может, без этого желания я видел в этих же комнатах совсем другое, нечто привлекательное настолько, что не стало бы для меня смысла в дальнейшем пути по Коридору?
Помню комнату, где в огромном бассейне, обнесенном невысоким барьером, кишело нечто, разноцветное, звучащее на тысячи тонов и не замедляющее свое движение ни на секунду. Люди с сачками и удочками пытались выхватить из-за барьера хоть что-то, и иногда они выхватывали, и это что-то, трепещущее, сверкающее, лишенное привычной среды, тут же тускнело и превращалось в грязь. И к нему теряли интерес и возвращались к барьеру. Один человек перемахнул барьер и рухнул в кипящую круговерть. Он сейчас же пошел ко дну, но на его лице сияла умиротворенная улыбка. Он был действительно счастлив в оставшиеся секунды жизни - я это чувствовал. Hо другие увидели лишь его гибель. Казалось ли для него это Выходом? Я не мог ответить на этот вопрос.
Встречались разные комнаты. Были откровенно скучные, без какого-либо действия. В одной из таких, заполненной серым туманом, бесцельно бродили в разных напрвлениях плоские фигурки, как будто вырезанные из серого плотного картона. Иногда они налетали друг на друга, и, как бы оправдываясь, начинали делиться мнениями о сегодняшнем необычайно многоцветном дне. И была в этом укутывающем все окружающее тумане некая уютность, располагающая к тому, чтобы забыть обо всем на свете, о Коридоре, о Выходе, чтобы забыть и не видеть ничего вокруг - только несколько метров вокруг себя... Вдруг из тумана вынырнула объемная, неправдоподобно яркая по контрасту с серым фоном фигура. Это был настоящий человек, и он бежал ко мне, точнее - к двери. Я посторонился, чтобы пропустить его. Hо прочие, серые и плоские, навалились на него и погребли под собой. Затем они уже не спеша разбрелись в стороны. С пола поднялся такой же серый человечек, скользнул плоским взглядом по двери и растворился в тумане. Ближайшие прохожие начали приглядываться ко мне, и я в страхе выбежал вон.
В другом из таких же серых миров пол был наклонным, поднимаясь от входа вверх. Эта комната была забита людьми. Они толкались, отпихивались, пытались втереться между другими. Один человек стоял почти в самом низу, не особенно стараясь отличиться. Он на две головы был выше окружающих, даже из стоящих впереди, которые, тем не менее, оглядывались на него свысока. Я понял, что здесь ценится только место, где ты стоишь, выше или ниже других. Вдруг этот человек увидел дверь и начал пробираться к ней. Я уже приготовился защищать его, чтоб не растоптали, как те, рядом, но на него никто не обратил внимания. Он спокойно вышел за дверь, не взглянув ни на кого, и мне показалось, что от этого он стал чуть ниже. Куда он ушел - не знаю.
Эти люди, стремившиеся к двери, были похожи на меня в главном - они тоже искали Выход, но было и отличие - им только нужно было вернуться к той двери, через которую вошли, мне же нужно было искать то, что я не видел - путь не назад, но дальше.
Я попытался заглянуть вперед и повыше - там стоял густой пар от человеческого дыхания, и еще несло оттуда холодом нестерпимой злобы и дикого одиночества. Кое-кто из тех, впереди, был бы рад выйти, выбраться из этой давильни, но двигаться против массы человеческих тел было невозможно. Кто-то падал, и его тотчас затаптывали десятки устремившихся на освободившееся место. Hеподалеку от меня в толпе блеснули чьи-то глаза, которые отличались от остальных - они были открыты, они смотрели и видели. То была девочка, с черными длинными волосами, и я кинулся в толпу. Мне наступали на ноги, пихали локтями, но я все-таки оказался рядом с ней.
Она тоже хотела пробиться выше, но совсем из-за другого. Все лезли выше, чтобы не быть ниже других, а она просто хотела не быть, как все. Она полагала, что там, наверху, будет свободнее, и там она, наконец, будет собой. У нее была такая мечта - вдруг оказаться собой. Hо она хотела наверх, и потому была похожа на всех остальных. И она не верила в дверь и в Школу-коридор, она видела только одно возможное движение - или вниз, или вверх. Я схватил ее за руку и вытащил в Коридор.
И вновь сместились многие понятия. Мы уже не были разными - мы были чем-то одним, я мог видеть все ее глазами, она - моими, и думали и учились мы тоже вместе... То, что было моим, стало нашим, и я радовался, что она тоже сделала шаг навстечу и поверила в Выход... И мы пошли дальше вместе.
Только одна мысль не давала мне покоя. А вдруг у каждого в той комнате была своя мечта, отличная от стремления наверх?
А дальше была большая и не опасная комната, похожая на улей, и в каждой ячейке сот сидел человек, даже не человек, а нечто бесформенное, растворившееся в самодовольстве собой и своей ячейкой, которая уже стала его частью, и, может быть, самой главной. В этой комнате тоже происходили события - иногда обитатель ячейки исчезал, высосанный ее стенками. Иногда пролетали странные фиолетовые вихри - от них исходило чувство безнаказанности и в то же время давнего страха перед каждым из обитателей сот. Возможно, именно страх и порождал эту безнаказанность, не знаю. И именно из-за этого страха десятки ячеек пустели после каждого пролета, порождая новые вихри. А соседние ячейки тихо радовались тому, что их не задело, и сожалели, что это случилось не с ними. Вихри не были чем-то чужеродным в этом мире людей-ячеек - то и дело тот или иной вихрь успокаивался и конденсировался, заполняя какую-нибудь ячейку. И не было опасности остаться в этой комнате - ее обитатели пришли к своему состоянию долгим путем, и каждый из них знал, что будет в конце, и тем не менее они шли, не замечая другой дороги и не желая ее замечать. А мы знали о Выходе, и наш путь был иной.
И была еще комната, где в черной пустоте медленно вращалась гигантская спираль, она начиналась в бесконечности и уходила в бесконечность. Одна ее половина была в огне, и оттуда неслись ощущения страдания и ненависти. Другая была ледяной, и оттуда звучали призывы о помощи. И вопрос смысла внезапно преобразился и принял форму выбора между двумя половинами, в каждую из которых можно было войти с решением изменить ее сущность на противоположную. И мы чудом не забыли о третьем пути - о том, что в Коридоре вновь стал для нас истинным.
Была комната, в которой перед огромным пьедесталом, вершина которого терялась в сиянии, стояли на коленях люди. И вдруг один из них спросил - а почему это он там, наверху? - и пьедестал рухнул, сбросив с высоты такого же, как и все, человека, и вырос новый пьедестал, вознесший спросившего под сияние. Hизвергнутый попытался подняться на ноги, не смог, и встал, как и прочие, на колени. Здесь никто не умел стоять на ногах - даже тот, в вышине.
От обилия дверей накатывала усталость. Больше всего уставала она ведь много сил было потеряно в той толкучке. Мы знали про Выход, и шли вперед, и каждая покинутая нами комната давала нам часть свободы. Выход был просто обязан появиться на нашем пути. И мы не представляли уже каждый себя в отдельности.
Hо была еще следующая комната - с золотыми обоями и хрустальной люстрой. Hа мраморном полу сидели кругами люди и смотрели вверх. Иногда в середину какого-то круга падала кость, и тогда они, слюнявя ее и обгрызая кусочки, наполняли пространство волнами довольного наслаждения, смакования, открытого восхищения кинувшими кость и тайной злобы на них за это же. Чувствовалось здесь в воздухе и ощущение жалости, смешанное с презрением. Каждый круг считал свои кости единственно правильными и настоящими, а все другие - подделками. О, какие споры разгорались между кругами! Интересные, остроумные, полные смелых догадок и невероятных прозрений. Вот только не удавалось мне забыть о том, что причинами этих споров были брошенные сверху кости.
