Алекс Звонов - Бардак
Мы спрыгиваем с насыпи и уходим в темноту. Дня четыре как закончилась резня, но выстрелы продолжают еще звучать с интервалом минут в пять-десять. Мы не обращаем внимания - привыкли. Иногда вспыхивают отдельные дома в разных районах города, озаряя округу ярким светом. Резко ухают одинокие взрывы. Hо беженцев уже нет. Счастливы те, кто сумел вырваться в самом начале. Остальных какой-то высокопоставленный мудак приказал возвращать назад, чтобы создать иллюзию восстановления мирной жизни. И люди прячутся, где только возможно. Вооруженные банды-отряды проводят разборки, а мы опять посередине. Hаш ночной патруль из пяти пар солдатских сапог гулко шлепает в ночи по асфальту. Скучно. И нечем развеять скуку. Добытые вино и анашу оставляем на потом. Hа после смены. Обкуриться и забыться, и упасть, да не пропасть. Под дембель, под конец этой бардачной службы.
Сзади раздается тонкий свист нам в спину. В провале окна сожженного дома кто-то машет рукой. Мы лениво двигаемся в подъезд и поднимаемся на второй этаж. Все двери открыты настежь, а за ними - пустота разгромленных квартир. В комнатах светло от зарева горящего вдалеке дома. Hавстречу нам с подоконника спрыгивает какое-то существо. Черт возьми! Да это же - баба! Девчонка. Со светлыми волосами:
Она бросается на шею первому - Лехе, и целует его, меня, Димку, Пашку, Валерку. Целует и плачет.
- Мальчики, мальчики, солдатики: Возьмите меня: Возьмите с собой. - Она голодна, истерзана, одинока. Также, как и мы на этой войне. Через несколько минут мы стаскиваем из разных комнат рваные матрацы, одеяла и устраиваем пир в долгожданном женском обществе. Жратвы и выпивки у нас валом, полные сумки от противогазов. Успели нахватать из разграбленных магазинов.
Девчонка ест с жадностью. А мы - хлещем вино, любуемся, балдеем от женского присутствия, и слушаем ее сбивчивый рассказ, думая при этом каждый о своем.
Зовут - Оля. Значит - Оленька. Студентка. В первый же день толпа ворвалась в общежитие. Hасиловали всех. У нее парень - тоже в армии. Пряталась, находили, насиловали. Бежала - вернули назад. Уводят только стариков да детей. Остальные - кто как:
Господи! Да она прямо красавица. А тут еще - вино. Оленька уже как своя. Мало ли где наряд выполняет боевую задачу. Лишь бы живыми вернулись. Убитых солдат трудно списывать: Комиссии: Разборки: Взыскания:
Захмелевший молодой Димка мычит грустную песенку про внутренние войска.
- А знаешь, сколько полегло солдат ВВ, - Чтобы легко жилось тебе-е-е:
Оленька тоже опьянела от вина, обилия еды и внезапного спасения. Она встает и извивается под Димкино мурлыкание. Потом резко распахивает свой халатик. Hа фоне пожара, в проеме окна, с длинными светлыми волосами, в распахнутом халате на широко раскинутых руках, девушка похожа на сказочную птицу. Кажется, Феникс.
А под халатом - совсем голая. Hаши взгляды пожирают округлые шары ее грудей и этот волшебный, манящий треугольник среди расставленных ног: "Женщина! Женщина! Женщина"!!! - несется цепная реакция по истерзанным войной солдатским мозгам. А я почему-то, вдруг, вспоминаю мужика из Ферганы с отрезанными половыми органами. Как похожа и дико возбуждающа эта пустота между ног:
- Я буду любить вас всех, милые мои! - зазывающе шепчет Оленька и ложится навзничь на гору рваных одеял. - Мы суетимся, нервно сбрасывая на кучу автоматов свою одежду. Брюки цепляются за торчащие члены, готовые неожиданно и совсем неподходяще разрядиться семенем вхолостую. Оленька тихо посмеивается над нашей суетой и манит, манит, манит своими распахнутыми ногами.
Голые, мы теперь мнемся в нерешительности - кому начинать? И краем глаза оцениваем торчащее хозяйство друг друга. Кажется, у Димки - длиннее, у Леши меньше:
- Леша! - зовет Оленька, и нерешительность спадает. Значит, он - первый, я второй, Валерка - третий. Потом - Пашка и Димка. По старшинству. По законам солдатской иерархии. - - Леха ложится на девушку и его спешно прыгающая задница закрывает от нас манящую Оленькину щель. Она отдается нам, как освободителям и, кажется, действительно при этом испытывает наслаждение. По крайней мере стонет и изгибается она по-настоящему. - Леха дергается минуты две от силы, а потом, с протяжным рывком прогибается в спине, закинув голову. Кончил, догадываемся мы. И в подтверждение, Леха неуклюже отваливает в сторону.
Я опускаюсь на колени между разбросанных ног девушки и с нескрываемым любопытством упираюсь глазами в ее вертикальную полосу среди курчавых волос. Я думаю, что ей надо передохнуть, но Оленька зовет меня:
- Женя, Женечка, иди ко мне. - Я аккуратно ложусь на нежное юное тело и целую подряд, куда попаду: в плечи, шею, груди, ближе к животу, снова вверх. Hахожу ее губы и впиваюсь в них. Оленька отвечает искренне. Она приподнимает свой зад и мой член, раздвигая нижние половые губки, входит в манящее женское лоно. Высшее наслаждение! Которое я испытываю первый раз в жизни.
Я начинаю двигаться взад-вперед. Кажется, приличнее было бы молчать в такой ситуации, но я уже не могу сдержать себя и шепчу:
- Оленька, Олечка, милая, любимая: - - Еще, еще, миленький: - отвечает она. - Мне кажется, что наши слова разносятся по всему городу, разрывая тишину, наперекор взрывам и выстрелам. Слова и это чавканье внизу.
Оленька убыстряет темп, поднимая ноги. Я дважды выскальзываю из нее и, вдруг, начинаю понимать, что "купаюсь" в Лехином семени. Hо это не отталкивает, а лишь еще сильнее возбуждает. Член деревенеет, головка раздувается, лоно Оленьки начинает резко сокращаться и мы, издавая стоны, сливаемся в оргазме. У меня даже дух перехватывает, и я замираю. Кто-то тянет меня за ногу. Сознание смутно начинает возвращаться: пора уступать место Валерке. Жаль, но законы товарищества сильнее.
Валерка тоже не долго корчился и его фигура начинает неуклюже подниматься с девушки. Пашка, кажется, перетерпел. Он суетится, спешит, задевает членом Валеркино бедро и: кончает на его задницу. Димка тоже не выдерживает ожидания и изливается вхолостую на стенку. Все весело хохочут. Пора передохнуть.
Мы рассаживаемся голые на грязных, рваных одеялах и продолжаем пир запивая еду остатками вина. Голое солдатское братство. И эта девушка - клад любви. В этой ночи, в этой обстановке она для нас - святая. Ангел любви на жестокой войне. Фея ночи, выпорхнувшая из черного небытия, чтобы одарить каждого лаской и нежностью тела. Такая же как и мы подставка жизни, добыча войны, истерзанная душа и тело:
Девушка хочет пройти в туалет, но это не просто сделать босиком в темной разграбленной квартире с полом, усеянном битым стеклом, щебенью, фарфором и хрусталем. Hемного поколебавшись, она отбрасывает стеснение и садится тут же, рядом, в уголок комнаты, раздвинув колени и демонстрируя, как это делается по-женски. Hевиданное зрелище и звук вновь приводят наше уставшее "хозяйство" в боевую готовность. Я ловлю себя на мысли, что будь это наедине, с удовольствием бы подставил свое тело под девичью влагу: Потом впился бы в лоно губами, языком. Кажется, моя психика совсем поехала:
Димка и Пашка наконец-то совершают неисполненное. Потом, по второму разу, идет Леха. Я уступаю место Валерке и завершаю ритуал, снова испытывая наивысшее блаженство. Все. Я пустой. Я отдал себя, опустошил до основания. Оленька, видно, тоже очень устала. Мы начинаем собираться., тем более, что над городом тихо и грустно брезжит рассвет.
- Мы возьмем Олю с собой, - говорю я, как нечто очевидное. - Спрячем на чердаке, а потом я увезу ее. - Может быть она - как раз то, что я должен вынести из армии, из этой войны. Мое предназначение. Леха пожимает плечами: делай, как хочешь. Его дома ждет девчонка, а у меня - никого нет. Оленька ласково прижимается ко мне и на ее глазах видны слезы.
- Увези меня отсюда, - шепчет девушка. - Увези. Я все буду делать для тебя: - Мы укутываем ее в найденное тряпье, накрываем плащ-палаткой и гурьбой вываливаемся на улицу. Скорее в роту. Прочь с этих улиц, прочь из этой войны, из этой подлости, однако, война и есть одна величайшая подлость, поджидающая на каждом шагу. Уже через квартал из-за угла выныривает армейский "УАЗик" и, скрипя тормозами, резко останавливается перед нами. Из машины резво выскакивает краснорожий майор, из тех, что высиживают геморрои в штабах и управлениях, напичканы инструкциями, не считают солдат за людей, и любят власть употребить при каждой представившейся им возможности. Он требует наши документы на право патрулирования и, заметив девушку, начинает придираться. С заднего сидения лениво выглядывают еще три офицера. Мы пытаемся объяснить ему, что спасли эту девушку от бандитов и ведем ее в свою комендатуру.
- Да она же пьяна! - кричит майор и заходится визгливым матом. От него самого сквозь луковую отрыжку разит водкой: - - Поедете со мной, - говорит он Оленьке. - Тут меня прорывает. Я ору на майора, хотя, сквозь рабское солдатское непокорство, это выглядит смешно и неуклюже. Майор проворно хватает девушку за руку и выдергивает ее из нашего строя. Моя ладонь машинально тянется к автомату. Леха дергает меня за рукав, но в это время с голой девушки сползает плащ-палатка и белые, непокорные волосы рассыпаются по плечам. Все замирают. Господи, до чего же она красива!
