Жан Рэй - Продается дом
Люди, знавшие этого приличного, скажем даже, высокообразованного человека, члена нескольких научных обществ, не могут сомневаться в реальности событий, вскоре имевших место и описанных самим Лантель- мом. Я привожу его историю без какой-либо правки.
В качестве прислуги мы наняли пожилую семейную пару с прекрасными рекомендациями; это были супруги Блом, уроженцы французской Фландрии. До середины сентября, то есть до начала занятий в лицее, наша жизнь протекала совершенно спокойно, ничто ни разу не потревожило нас за это время.
Однажды утром, зайдя в свой кабинет, кажется, бывший также рабочим кабинетом судьи Ларривьера, я был удивлен царившей в нем невыносимой жарой.
Обогревавшая кабинет большая печка ни разу не топилась со дня нашего переезда, потому что все время стояла достаточно теплая погода. Я посмотрел на термометр: он показывал 38 градусов. В то же время на висевшем за окном термометре было всего 18 градусов. Я расспросил жену и прислугу; все удивлялись и ничего не могли объяснить.
Несколько дней ничего нового не происходило, когда, наконец, странный феномен повторился, причем в более выраженной форме. Войдя утром в кабинет, я отшатнулся, когда на меня из открытой двери дохнуло страшным жаром: там было 45 градусов!
Мы не знали, что и предположить, — у нас не было ни одного логичного объяснения происходящему. На всякий случай я поменял местами внутренний и наружный термометры, потому что на последнем была более длинная шкала.
До очередного загадочного происшествия прошло не больше недели. На этот раз термометр показал 70 градусов!
Я обратил внимание, что в вазе, куда жена ежедневно ставила новые цветы, полностью высохла вода, а цветы тоже высохли и стали ломкими. Совершенно пересохла и чернильница на письменном столе, а листы писчей бумаги свернулись в трубочку. Служанка, вошедшая вместе со мной в комнату, внезапно в ужасе закричала:
— Хозяин, посмотрите на ковер!
Думаю, что даже Робинзон на необитаемом острове не был потрясен больше меня, увидев на песке след босой ноги; ковер в двух местах был насквозь прожжен отпечатками невероятно худой ступни — можно подумать, что это была ступня скелета.
Я склонился над отпечатком; от него исходил отвратительный запах паленого.
Я предложил подежурить в кабинете несколько ночей, но жена категорически отвергла эту идею и сказала, что хочет как можно быстрее переехать отсюда. Но старина Блом, бывший моряк и человек весьма решительный, попросил поручить наблюдение ему. Я охотно согласился с его предложением.
Он стал проводить ночи возле дверей моего кабинета, отсыпаясь днем. Начался октябрь, но странное явление не повторялось.
Я решил избавить моего бравого работника от утомительных дежурств, но он ничего не хотел слышать. В итоге его упорство было вознаграждено, если здесь можно говорить о вознаграждении.
Однажды ночью раздался стук в дверь моей комнаты; разбудил меня Блом.
— Идемте быстрее, господин Лантельм, — прошептал он. — Я почувствовал, как нагрелась дверь в кабинет. Кроме того, из-под двери просачивается слабый свет.
Он был прав: из-под двери пробивался голубоватый свет, похожий на лунный, и замочная скважина казалась бледным глазом, смотревшим с темной панели. Я толкнул дверь, и обе створки с грохотом распахнулись.
Нас заставил отшатнуться жар доменной печи; между камином и столом мы увидели высокое фиолетовое пламя, неподвижное и выглядевшее едва ли не твердым.
Оно исчезло через несколько секунд, но этих секунд нам хватило, чтобы разглядеть находившийся внутри пламени ужас.
Огонь прозрачной оболочкой окружал кошмарную человеческую фигуру, тощую, словно мумия, повернувшую к нам свирепое лицо.
Призрак сразу же исчез, но я успел узнать его, несмотря на жутко искаженное лицо: это был судья Ларривьер.
Больше этот ужас не возобновлялся.
Мир вернулся под нашу крышу; тем не менее, моя жена, как и супруга Блома, отказались оставаться в заколдованном доме. После долгих уговоров жена согласилась провести несколько недель у своей матушки в Дижоне, а служанка уехала в Лилль, пообещав вернуться, когда призраки исчезнут полностью и навсегда.
Старина Блом остался со мной, поклявшись покончить с теми, кого он называл дьяволами.
Приближался ноябрь. После ласковых теплых дней неожиданно наступили суровые холода; не успели опасть с деревьев последние листья, как в воздухе уже закружились первые снежинки.
Меня угнетала пустота в просторном рабочем кабинете; к тому же, печка плохо горела из-за слабой тяги в трубе; я постоянно мерз в комнате, где недавно на меня дохнула жаром пустыня Сахара. Поэтому предпочитал оставаться на кухне, где пылал веселый яркий огонь, а рядом находился старина Блом, молчаливый, но надежный компаньон.
Хорошо помню, что я читал тогда «Эмиля» Жан-Жака. Блом дымил трубкой, сидя у огня и глядя вдаль с таким видом, словно находился на борту судна.
Внезапно я оторвал взгляд от книжной страницы и встретился глазами с Бломом.
— Вы ничего не слышите, Блом?
— Что касается слышать, господин, то я ничего не слышу, но.
Я тоже ничего не слышал, но.
Ничего не видя и не слыша, не обменявшись ни единым словом, мы оба испытывали страх, жуткий страх.
— Что-то происходит, Блом.
— Да, господин, происходит что-то ужасное.
Мы замолчали; у меня в голове не осталось ни одной мысли, так как нечто неизвестное, но невыразимо жуткое парализовало мой мозг.
Блом проговорил с большим усилием:
— Мне кажется, весь дом трясется от страха!
Действительно, я не смог бы лучше сказать о происходящем: окружавшие нас инертные предметы, лишенные души и жизни, начиная с предметов мебели и кончая кирпичами в стенах старого строения, как будто съежились от ужаса.
Большие настенные часы с маятником замолчали, огонь в печи перестал бормотать, казалось, даже свет большой электрической лампочки изменился, потому что она потеряла способность излучать его; тени предметов стали черными, словно мрак в глубине бездонной пропасти.
Внезапно на нас обрушилась чудовищная волна темного огня.
Я почувствовал, как все мои мышцы судорожно сжались, язык превратился в кусок жесткой кожи, глаза провалились в глазницы.
С огромным усилием Блом заговорил, и его голос доносился до меня словно через толстый слой ваты.
— Там, в огне, старик.
Я не видел ничего, кроме обычных предметов, хотя и отвратительно искаженных, но мне и не нужно было ничего видеть: я знал, что Ларривьер, хотя и невидимый, находится рядом с нами. Ларривьер, выкрикивавший неслышные жалобы, пытавшийся сделать нас свидетелями бесчеловечных пыток, умолявший о помощи.
Но в то же время я ощущал еще чье-то присутствие; кто-то в эти минуты пристально изучал нас взглядом, полным злобы и бешенства. Мои мысли обратились к единственному спасителю, к Богу, и я попытался перекреститься.
Невероятная боль, пронзившая все мое тело, предупредила меня, что кошмарный враждебный пришелец всеми силами сопротивлялся моему жесту.
Мое запястье, охваченное пламенем, сухо треснуло — кость переломилась, и поднятая ко лбу рука упала, словно наполненная свинцом. Вероятно, Блом подумал о том же, что и я. Я уверен в этом, потому что увидел, как он борется с невидимым противником; его рука медленно, словно она держала невероятно тяжелый груз, поднялась, и он быстро перекрестился.
Весь дом, от крыши до фундамента, задрожал; посуда в буфете разбилась с отвратительным дребезгом, оконные рамы вывалились внутрь помещения, осыпав нас обломками стекла. В то же время огонь в печи возобновил уютное бормотанье, маятник часов принялся качаться взад и вперед, а свет лампочки распустился, словно перед нами расцвел большой сияющий цветок.
Мы с Бломом, освободившись от дьявольской хватки, тут же занялись делом: нужно было погасить огонь, охвативший кухню».жались в нашем городе, так как через год получили большое наследство, заставившее их переехать в столицу Дофине.
Вероятно, стоит напомнить, что один из отпрысков семьи Буассонов, прощаясь со школьными товарищами, воскликнул:
— По крайней мере, мы не будем жить в доме, где из подвала постоянно доносятся дикие крики и жалобный плач!
Дом сдали в аренду только через несколько месяцев; на этот раз он достался художнику с замашками ушедшей в прошлое богемы по имени Анатоль Гренель.
Разумеется, если бы что-либо необычное случилось в доме на бульваре, Гренель, любитель кабаре, болтливый и тщеславный, как Алкивиад, не стал бы держать сведения об этом в секрете.
Жизнь в доме протекала спокойно, и так могло продолжаться неизвестно как долго, если бы художник не встретил однажды в Лилле на выставке своих картин жену Блома. Потерявшая некоторое время назад своего отважного мужа, бывшая служанка открыла небольшое кафе напротив выставочного зала. Гренель постоянно посещал это заведение, и когда однажды хозяйка узнала, где живет ее клиент, она рассказала ему о злоключениях профессора Лантельма.
