Виктор Мартинович - Мова
Сначала у вас попросят один евро за сверток. Вы должны скорчить недовольную физиономию и пойти к выходу. Тогда вам предложат по 75 центов за одну дозу. Кстати, 75 центов за одну дозу в Варшаве – хорошая цена. Но послушайте меня: тут нужно резко обернуться и сказать: беру 100 за 50 евро. А перед этим самого себя убедить в том, что это адекватная цена. И что если по этой цене не продадут, отсюда нужно уйти. Только тогда сработает. Иначе придется брать все же за 75. Или уходить. Что тоже вариант. Потому что вы же знаете, что 100 за 50 – это для меня. Для моего лица отличника и моих честных голубых глаз. Хотите узнать, какая цена соответствует вам – попробуйте этот трюк в десяти китайских лавочках. В одиннадцатой вы поймете, какая цена – ваша.
В этот раз, кстати, обошлось без обычного цирка, не пришлось торговаться и сбивать цену вполовину. Что тоже должно было меня насторожить. Я нашел стандартный китайский стафф-трейд: в лавках, где продают то, на чем я специализируюсь, обычно вдобавок торгуют еще календариками, книжечками с предсказаниями судьбы, бумажными роботами, древними радиоприемниками, с помощью которых, если долго искать волну, можно услышать голос предков, которые скажут тебе, чем нужно торговать, чтобы быстро стать миллионером; ковриками для медитаций, кимоно с драконами, трубками для опиума, цитатами из Мао и Лао-цзы, чудодейственными портретами каких-то стариков – нужно быть китайцем, чтобы просечь, что это за старики и в чем их чудодейственная сила. В стекле витрин, если у лавочки в принципе есть стекло и витрина, выложены сухие травы, корни женьшеня, пучки фазан-травы, почерневшие ящерицы. Я, кстати, так и узнаю свое место — по этим ящерицам и травам.
Тут на входе стояла «лотерея удачи» — барабан, кинув в который монету в 2 евро, можно получить бумагу с надписью «beter livin», «beter hels», которые якобы сами по себе гарантируют «лучшую жизнь» или магическое «улучшение здоровья». Ага, ищите дурака! Я и так не жалуюсь ни на жизнь, ни на здоровье. А если бы и жаловался – не в китайской же лотерее искать искупление. Конечно, в высокодуховном храме-бутике Hermes, если вы меня понимаете.
Старый торговец сидел за прилавком и практиковался в написании иероглифов. Черная тушь, маленький кусочек серо-желтой акварельной бумаги размером с детскую ладонь. Накорябал иероглиф, а бумажку — сразу в мусор, берет новую.
В помещении царила такая тишина, которая может царить только в маленькой китайской лавочке, где торгуют такой дребеденью, что торговля не имеет никакого коммерческого смысла. Около старика стояли настоящие механические часы – они тикали, как в рекламе Breitling. Верите ли: механические часы в наш просвещенный 4741 год?
Я поздоровался и спросил, есть ли у его чернил крыша. Но он мой юмор не заценил и продолжал молча возить кисточкой по листочку. Тогда я спросил: стафф есть? Он поднял голову и сказал на хорошем польском:
— Знаешь, почему я практикуюсь в написании иероглифов на маленькой бумажке?
Я лукаво улыбнулся и ответил:
— Конечно, знаю, дедуля! Потому что бумага стоит дорого, а переводишь ты ее ох как неэкономно. Ты бы хоть с другой стороны рисовал! А то что это получается? Один иероглиф на листок – и в мусор!
А он рассмеялся и нарисовал «лаовай»[1]. Протянул мне и объяснил:
— Если у тебя маленький листок, рисовать значительно сложнее. Потому что кисточка ограничена краями, рука не успевает развить скорость и силу. В рисовании иероглифов главное – скорость штриха. Именно она обеспечивает динамику и упругость.
Я хмыкнул, как механизатор в районном художественном музее, которому рассказывают о том, почему Джоконде на репродукциях нельзя пририсовывать усы.
Старик на мой скрытый сарказм не обратил внимания.
— Наша жизнь – именно такая попытка втиснуть красоту в рамки маленького клочка бумаги, – он поднял голову. – Мне уже 80.
Мне показалось, что последнее предложение никак не следовало из предыдущего.
— Каллиграф – всегда воин, – продолжил он. А воин видит, кто перед ним: крестьянин или великий мастер клинка, поскольку только такое понимание позволит воину остаться в живых, когда он встретит серьезного соперника, – он внимательно осмотрел меня. – Но я не каллиграф и не воин. Я просто торговец, который истратил лучшие годы своей жизни на торговлю хламом в далекой стране среди невежественных варваров, которые не отличат терракотовый чайник от глиняного. Сейчас листок, на котором я рисовал собственную жизнь, почти заполнен, а желание оставить после себя красоту не иссякло.
Я немного подустал его слушать и все пытался понять, на какое время рассчитана эта его «лекция». Старые китайцы как сядут тебе на уши, так могут болтать часами. А у меня поезд. А перед ним надо успеть хлебнуть пива.
Он встал, подошел к большому деревянному шкафу, покрытому черным лаком, и потянул к себе один из ящиков. Там – на всю длину – были выложены сокровища, на которые в Минске можно было бы купить половину города. Стафф был не скручен, бумажки разных размеров, большая часть записок выведена с помощью кисти чернилами, не исключаю, что тем самым стариком.
Получается, он сам и производил. Обычно же дилеры торгуют тем, что сделано на специальных фабриках, где сотни китайцев в антисанитарных условиях… — ну, вы социальную рекламу Госнаркоконтроля по net-визору видели, продолжение знаете. Буковки были ровными и разборчивыми (потому что иногда ни слова не разберешь, клиенты жалуются). А тут строчки, как под линейку. Я прочел несколько слов и быстро отвел взгляд.
Говорю же, не употребляю. Мне нельзя.
— Ну тогда давай так, – его руки теребили бумажки, ощупывали их, проводили пальцами по строкам, – выбирай себе товар, цену называй сам.
Он подумал несколько минут и добавил:
— Удивительная у вас страна, что вот это считается наркотиком.
— Страна удивительная не «у вас», а у нас, дед! – подхватил я. – Потому что мы в одной стране живем.
Я быстро, не опуская взгляда на бумажки, стараясь случайно не вчитаться в текст, чтобы не торкнуло, отсчитал сто доз, сложил в стопочку и поднес старику. Он было начал их скручивать в стандартные комочки, которые проще передавать клиенту из ладони в ладонь во время пушинга, но мне в голову пришла неожиданная идея. Я решил испытать судьбу и еще раз увериться на границе в своих сверхспособностях. Или, может, я просто не мог ждать, пока он свернет каждую из них. Потому что все это время пришлось бы слушать его нотации. Про страну и иероглифы. Я слушать люблю, но предпочитаю ток-шоу по net-визору. А здесь и сейчас я мудрость не заказывал.
— Не надо упаковывать, – сказал я ему, – так повезу. Меня никогда не проверяют.
Он посмотрел на меня удивленно. Может, за всю жизнь такого чудака и не видел. Я же быстро сложил стафф вдвое и вот такой адской стопочкой засунул в рюкзак – вид получился чудесный – как с моста в Вислу: наркотики заняли почти все место внутри. Тут не надо было искать. Надо было только расстегнуть. Девяносто процентов пассажиров слышат на границе просьбу раскрыть чемоданы. И откуда, ну скажи, откуда у меня была уверенность, что я вхожу в те 10 процентов, к которым не пристанут китайские таможенники?
— Вот тебе 50 евро, дед, – гордо сказал я и протянул ему радужную купюру.
Мне кажется, что про меня как человека многое говорит тот факт, что, услышав предложение назвать цену самому, я дал торговцу именно честную цену. Кстати, мне приятно так думать – что это многое обо мне может сказать. Говорю же: на лице у меня — выражение отличника. Обижать стариков, которые производят один из самых сильных в мире наркотиков, значит портить это лицо отпечатком жажды денег. Вы говорите, что странно такое слышать от пушера и контрабандиста? Ну, у каждого свои недостатки. Когда почувствую, как на совести проступает пятно, сделаю покупку-пожертвование в часовне Hermes.
И вот что я думаю сейчас, анализируя, как все странно закрутилось. Не этот ли старик меня сдал? Случайно ли я оказался в этом баре, где насосался пива, как вампир крови. Не лучше ли было молчать про свои сверхспособности? И не случилось бы этой истории!
Или, может, наоборот, стоило? Как он говорил? Маленький листок, руке сложно набрать скорость и силу, чтобы изобразить упругую красоту? Ну, подождите. Скоро и упругости, и красоты станет ох как много, аж горлом пойдет.
Пока же я, ну, не так уж я и пьян (и хотел бы это подчеркнуть), немного шатаясь, но все-таки самостоятельно держась на ногах, возвращался из уборной. И бармен в поло Le Coq, застегнутом на все пуговички, смотрел то же ток-шоу или прогноз погоды, стены тошнотворно качались, на стойке стоял недопитый бокал с «Лехом», а на полу лежал рюкзак с сокровищами. Я расплатился за пиво, попробовал объяснить бармену, что в нашем российском Китае над теми, кто носит Le Coq насмехаются, потому что «кок» — это же петух, а петух – это…, но тут я потерял мысль, еще раз расплатился за пиво (бармен не был против, если бы я заплатил и все три раза), закинул на спину рюкзак, удивился тому, что он, оказывается, довольно тяжел, и весь мой вес-ти-булярный аппарат раскачался, собака, и наклонившись немного, чтобы не кувыркнуться назад, я сделал шаг и с первого раза попал в двери.
