Андрей Колганов - Жернова истории - часть 1
Тело было более молодым, подтянутым, даже сухощавым, но с заметно более слабо развитой мускулатурой. На это тело была натянута какая-то бесформенная рубаха до колен. Краем глаза заметив высокое зеркало с туалетным столиком у стены, противоположной входной двери, я импульсивно кинулся к нему. На меня растерянно, даже испуганно глянул из зеркала темноволосый шатен, почти брюнет, со щегольскими усиками и с аккуратно подстриженной, но пышной, слегка вьющейся шевелюрой…
"Да, не сравнить с моими жидковатыми волосиками", — такова была первая мысль, машинально мелькнувшая в моей голове от полной растерянности, и тут же в мозгу выкристаллизовался первый за несколько минут содержательный и ясный до жути, до одури, вывод – "Попал…". Минуту, десять или двадцать – ощущение времени совсем потерялось – я пялился в зеркало. Сознание напрочь отказывалось воспринимать реальность произошедшего. "Так не бывает!" — истерически вопило оно эту единственную фразу. Если бы сознание могло вопить вслух, то, наверное, этот вопль и на улице было бы слышно. Однако я все-таки держал себя в руках хотя бы до такой степени, чтобы не орать и не биться в истерике.
В конце концов, сознание смирилось с реальностью. Итак, все-таки попал, как бы нелепо и фантастично это ни звучало. "А вот меньше фантастики надо было читать!" — вдруг мелькнула совсем нелогичная мысль. Попал. Но в кого и куда? Я снова зашарил глазами по комнате. Взгляд быстро зацепил газету, разложенную на столе. Быстрый шаг к столу, еще один. Газета. Масляные пятна, крошки хлеба. Заголовки. Дата где? Перевернуть! Вот оно: "Правда" за 30 августа 1923 года. Правда, неизвестно, какой давности эта "Правда" (неловко скаламбурило мое сознание), но явно ведь не прошлогодняя. Свежая газета-то. Может быть, даже вчерашняя.
Пальцы безвольно разжались, и газета выпала из рук, снова заняв прежнее место на столе. Абзац! И в самом деле – попал.
Это что же, мне придется теперь жить в коммуналке, на зарплату какого-нибудь совслужащего, без компьютеров и Интернета, без друзей и близких, без привычного отпуска на балтийском побережье?.. Я так не хочу!!!..
Сколько времени меня трясло в настоящей лихорадке – затрудняюсь ответить. Но постепенно остатки воли как-то собрались в кучку, озноб, вроде бы, прекратился, и меня понемногу стало отпускать.
Безо всякого стыда признаюсь, что в первых моих мыслях совсем ничего не было такого, что касалось бы обладания знанием будущего и вытекающей отсюда способности повлиять на настоящее. Меня вдруг охватила тихая истерика: хорошо, — судорожно подхихикивал я мысленно, — что я попал не в 1941 год. А то там от попаданцев было бы не протолкнуться! Я даже припомнил прочитанную на Форуме одну пародию на эту тему.
С трудом успокоившись (ну, хотя бы в какой-то степени), я сумел повернуть свои мысли в более конструктивное русло. Так, сначала надо все же определиться – кто я и что я. Для этого надо бы более тщательно исследовать комнату. Вскоре мои поиски привели к результатам – в шифоньере на плечиках обнаружился довольно приличный костюм, в нагрудном кармане коего нашлось удостоверение личности. И что же у нас там?
Плохонькая, но вполне узнаваемая фотография. Наверху шапка: "Народный комиссариат внешней торговли". И ниже каллиграфическим писарским почерком: "Заведующий отделом Осецкий Виктор Валентинович". Знать бы еще, каким отделом! И где мой кабинет расположен, да и сам наркомат? Но тут опять из глубины подсознания, как большая ленивая рыбина, едва шевелящая плавниками, медленно всплыло: "Ильинка, 14. Отдел импорта". Ильинка? И память снова услужливо подсказала, правда, нечто для меня бесполезное – "Это здание бывшего Купеческого банка. Ну, там еще Рабкрин напротив". Ну откуда же, черт побери, я могу знать, где был этот Купеческий банк и где у них тут сейчас обитает Рабочее-Крестьянская Инспекция?! Однако… Смотри-ка, что-то вспомнил, наконец! Да ведь Ильинка же – это где-то между Старой площадью и Гостиным двором!
После обнаружения удостоверения мои мысли еще раз повернули, и повернули в еще более конструктивное русло. Начались они, как водится, с извечного вопроса "Что делать?" (ибо для ответа на вопрос "Кто виноват?" какие-либо данные очевидным образом отсутствовали). Просто жить – адаптироваться в этом времени и тянуть лямку? Нет, я просто не выдержу. Психологически сломаюсь или сорвусь. А что еще я могу? Ведь надо чем-то себя загрузить, найти какое-то дело, которое захватит меня целиком, не даст свихнуться, растравляя себя воспоминаниями об утерянной реальности.
И только в этот момент припомнились мне во множестве те исторические альтернативки, которые я обдумывал в своем времени. Первая посетившая меня мысль по поводу возможности сыграть в историческую альтернативу, была следующая: "И занес же меня черт в обстоятельства, для которых у меня никаких домашних заготовок нет! Так, обрывки общей исторической эрудиции". Вторая мысль была не менее грустная: "И надо же мне было провалиться почти на девяносто лет в прошлое, чтобы понять – главного-то я ни хрена в своих альтернативах не продумал! Основной-то вопрос я так и не проработал: с какой такой радости главные исторические фигуранты станут плясать под дудку нарисованных мною сценариев?".
Впрочем, ответ подсказала память, хранившая немало текстов про попаданцев: надо, используя послезнание, заинтриговать решающих персонажей своим умением точно прогнозировать события. Однако для начала надо бы найти способ довести эти свои предсказания до нужных лиц. Ну, что же, займусь сперва ревизией собственной памяти: что же я такое помню, чтобы предсказывать здешнее будущее, не залезая в Интернет и не пользуясь компьютером. А потом подумаю – до кого и как эту информацию доносить.
Надо держать себя в руках – несколько раз глубоко и замедленно вздохнуть, успокаивая сердцебиение. Полегчало. И вот в этот момент, наконец, меня посетила мысль о завтраке. К счастью, память реципиента и тут услужливо проснулась. Поэтому безо всяких сомнений беру с табурета вещи и одеваюсь – теперь на мне светлые летние брюки, голубоватая рубашка в чуть более темную полосочку, парусиновые туфли на босу ногу. Одевшись, не без некоторой неуверенности, но, в конце концов, безошибочно нахожу дорогу в ванную, чтобы умыться над раковиной холодной водичкой из затейливой формы латунного краника.
Теперь надо зубы как-то почистить. Две деревянные зубные щетки с натуральной щетиной обнаружились тут же, на полочке над раковиной, в обычном граненом стакане. Память реципиента даже ненавязчиво подсказала, которая из них – моя. Зубная паста… Так нету тут зубной пасты – не те времена. Вон, на полочке стоит металлическая коробочка с откидной крышкой, а в ней, как и ожидалось, обнаруживается зубной порошок. Ну, что же, вспомним раннее детство… Рука моя автоматически тянется к зубной щетке, покрытой темным лаком, и с почти стершимися тиснеными золотом буквами. С посещением прочих удобств проблем и вовсе не возникло – ватерклозет как ватерклозет, с чугунным смывным бачком чуть ли не под потолком, и с белой фаянсовой ручкой на металлической цепочке.
А побриться-то как? Память реципиента повела меня обратно в комнату, где на одной из полок в шкафу я обнаружил никелированную чашечку на никелированном же подносике, где лежал помазок. Рядом стоял флакон одеколона "Северный" (сохранивший свое "старорежимное" оформление) и виднелся продолговатый футляр из коричневой кожи, в котором покоилась опасная бритва. Solingen – удостоверился я при более близком осмотре. "Да, зрение у меня тут вполне на уровне – никакие очки теперь не нужны" — мимоходом отметил я.
Вернувшись в ванную, взбил в чашечке мыльную пену и не без некоторой робости приступил к бритью. Романы про попаданцев не раз пугали перспективой оказаться в прошлом без привычных бритвенных принадлежностей и описывали муки пользования опасной бритвой. Я относился к этим страшилкам несколько скептически, хотя мой практический опыт применения опасной бритвы относился к подростковым временам, был однократным, и с тех пор я с подобным инструментом дела не имел. Но страхи и в самом деле оказались преувеличены. Некоторое напряжение, конечно, я испытывал, брился с преувеличенной осторожностью, и все-таки пару-тройку раз царапнул кожу, однако почти незаметно.
Смыв остатки мыльной пены, я протер лицо одеколоном и прошел на кухню. На столе у стены уже гудел один из двух примусов, и перед ним хлопотала простоволосая седоватая старушка в темной юбке до пят и вязаной кофте. "Игнатьевна…" — опять всплыло откуда-то из глубины сознания, — "Евгения Игнатьевна Вострикова, вдова инспектора высшего начального училища, моя квартирная хозяйка и единственная обитательница этой квартирки, помимо меня". — Через мгновение сознание реципиента снабдило меня и дополнительной информацией. — "В годы гражданской войны ее, как водится, уплотнили, но недавно прежние жильцы съехали, и, чтобы снова не подвергаться принудительному уплотнению бог его знает какими еще жильцами, предпочла сдать одну из двух комнат советскому служащему. Мне, то есть".
