Артем Веселый - Гуляй Волга
– Лют царь-государь, хитер и лют.
– Так-то ли лют, и не сказать! Нас на орду натравливает, ордынцев к себе на дружбу зазывает и торговлишку с ханами ведет.
– Старая песня!.. – Мартьян крепко потер на лбу рубец сабельной раны, и в его еще не утративших зоркости глазах как тени промелькнули какие-то воспоминания. – Ну, а што с Руси вестей?
– Шатается народишко, ровно чумовой. К нам на Дон бредут и от нас бредут. [28/29]
– Так, так...
– Шлет Москва до низовых и верховых атаманов ласковые грамоты, зовет оберегать Поле от ордынцев и за ту службишку пороху, сукна и хлеба сулит. А воеводы с большого ума да по государеву указу отгоняют нас от русских городишек, ровно бешеных волков, а где поймают – там и языки урезывают, ноздри рвут, батогами бьют, на дыбу дыбят и в удаленные монастыри да заводы в ссылку шлют для крепкого береженья.
– Чего же хочет царь Иван?
– Клонит нас гроза-царь на покорность.
– Вот оно што!
– Вредительны-де ему разбои наши.
– Угу...
– Мы-де его с басурманами ссорим и торговлишку рушим. – Ярмак крутнул головой и залился каленым смехом, ровно гору камней раскатил. Нрава он был веселого и бешеного, сила распирала его, тугие кудри на его голове вились из кольца в кольцо. – Николка Митрясов, Раздорской станицы казачок, прислал из Суздаля писаную грамотку... Сидят, слышь, наши казаки в тюрьме земляной, и по цареву велению корму им совсем не дают, волочатся в наготе, босоте и голодной смертью помирают.
– Не ведаю, какой ноне народ пошел, – сказал Мартьян, – а мы, казаки старого корня, бывало, самому богу не кланялись, хошь и верили в бога крепко.
Ярмак потянулся – хруст по костям пошел.
– Ордынцы присмирели, скушно на Дону...
– Вольному воля, бешеному поле.
– Скушно на Дону, а на Волге тесно. По горам сторожи по-расставлены. У Караульного яра, на Пролей-Кашах и выше воеводы, слышно, остроги городят. Сила поразгуляться просится... Уговор держим кверху плыть – за сурскими осетрами, за камскими бобрами.
– Добро удумали...
– Худа не умыслим... Айда-ка, Мартьян Данилыч, с нами! Ты казак видалый. Будешь у нас над атаманами атаман и попом тож... И рыбакам твоим дело найдется. Будем плыть, песни петь и рыбку ловить.
– Хе-хе, братику, упустя время да ногой в стремя?.. Брюхо есть хотело – ел, брюхо пить хотело – пил, сердце кровей жаждало – крови лил, а ноне алчет душа моя покою и молитвы.
– Наказано мне приволочь тебя, – с веселостью в голосе сказал Ярмак. – Не пойдешь охотой – силом уведу.
Старик замахал руками.
– Куда мне, дуплястому пню?.. Плывите, молодые, добывайте зипуны мечом да отвагою, а я помолюсь за веру Христову, за полоняников, томящихся в неволе басурманской, за повольнив, слепнущих в тюрьмах земляных и на дыбе стоном исходящих... [29/30]
– Помехи молитве твоей и в походе чинить не будем, молись во всю голову – бог кругом видит, кругом слышит.
– Любезный Ермолаюшко, зверь под старость – и тот, почуяв смерти приближение, сноровит от шайки отбиться и умереть в одиночестве, а ты меня сызнова на мир волочешь?
– Ну, ты поди-ка еще чарки не прольешь и любого коня объездишь...
3
С понизовья грозил ветер. Стремила Волга к далекому морю бег мутной волны. Пустынны и глухи лежали берега, над песчаными косами курились пески, текли синеющие дали... Крутой ветер буянил на просторе, кипящие волны были похожи на пирующих победителей какой-то несметной орды.
Над Буланом-островом гам и гал и дым многих костров.
Хмельная волна хлестала в берег. Столкнутые с отмели, мотались на волне будары
и насады
, лодки плавные и лодки кладные.
Артельный уставщик Фока Волкорез похаживал по берегу да прикрикивал:
– Соколики, ходи веселее!..
Босые и оборванные бегали по хлюпающим дощаным настилам, грузили кули толокна да гороху, связки вяленого сазана яицкого да свежеловки малосольного сазана астраханского, рыболовную и звероловную снасть, выделанные из цельных свиных шкур чувалы с порохом и свинцом да всякий воинский припас.
На высокой корме двенадцативесельной атамановой каторги взлаивал от нетерпенья Орелко, седой кобель с волчьим зубом. В походах он вырос, в походах успел и состариться. За свою недолгую собачью жизнь побывал в Персии и Турции, лакал воду из Терека, ганивал кабанов в придунайских гирлах, и по всем заволжским аулам не было, кажется, ни одного пса, с которым Орелко не грызся бы.
Дела доделаны, песни допеты, казаки шумной ватагой сошлись к атаманову шатру.
Мартьян, обратившись к востоку, читал напутную молитву.
Ватажники молились в глубоком молчании, задубевшие лица их были суровы.
– Избави нас Исус Христос и царица небесная от огня, меча, потопу, гладу, труса и хвороби...
После всего, по обычаю, роспили стремянную чарку и с шутками да смехом пошли к лодкам. [30/31]
– Чалки выбирай!
На дощаники были выбраны чугунные плюхи и дубовые с ввязанными камнями якоря.
– Ну, якар мар... – повел Ярмак карим дремучим глазом и положил крепкую руку на руль. – С походом, браты!.. Брык копыто, тюк квашня, бери-и-сь!
Мартьян снял шапку и перекрестился.
– Господи благослови.
И все торопливо закрестились.
Весельники поплевали в руки, взялись за весла, ударили, еще ударили и, расправляя кости, принялись неспешно покидывать тяжело стонавшие весла.
Ярмак прошел на нос и, высоко подняв над головой, метнул в воду колодку меду, потом разломил через коленку ковригу ржаного хлеба и тоже бросил волнам в лапы.
Старики, чтобы погладить путь-дорожку, бормоча молитвы, кидали за борт по горсти соли.
Дурашливый Яшка Брень швырнул в воду шапчонку и завопил:
– Волга-а-а, разливные рукава-а-а!..
Бородатый Иван Бубенец, с лицом, забрызганным порохом, точно маком, диким голосом завел песню
подхватили.
Навалился ветер, и заходила, задышала Волга.
Весла были приняты, латаные и рогожные паруса поставлены.
Ярмак покрикивал:
– Держись по струе!..
Ходко шла атаманова каторга, а за каторгой ухлыстывали будары и насады, лодки плавные и лодки кладные.
4
Плыли.
5
Бежала Волга в синем блеске, играючи песчаные косы намывала, острова и мысы обтекала, вела за собой крутые берега да зелены луга...
Размах гор
навалы больших лесов.
Дремали над Волгой, карауля тревожный покой Азии, русские городки и острожки.
За бревенчатыми стенами жил и кормился
от слез и крови рода христианского воевода с челядью. [31/32]
Жили стрельцы с семьями в своих дворах. Занимались они ремеслами, вели торговлишку, справляли государеву и всякую расхожую службишку.
Жили для души спасения – на слуху острожков – монахи в скитах и монастырях.
Жили татары в слободках, покидая с весны по осень дворища и откочевывая в степь.
Жили, перебиваясь с хлеба на воду, черные мужики и всякий нашлый, гулевой народ.
Жили купцы хлебные, рыбные и всякие иные.
По весне скликались купцы кораблями и, под охраной принанятых людей, большими караванами сплывали к Астрахани и в море – в Турхменскую и Кизылбашскую орду.
Зимами от дыма к дыму и от города к городу и ото всех городов к Москве пробирались обозы с товарами купецкими. Везли воск и сало, пеньку и соленую рыбу, сафьян и кожи воловьи, лен, соль и всякую всячину.
Жили.
Воевода над всеми суд и правёж чинил, попы за всех молились, а мужики на всех работали.
Так и жили, не мудрствуя, да еще по зимам люди посадские тешились кулачными и палочными боями, сокрушая друг другу скулы и ребра, – то играла в народе молодая кровь.
С купцов оброк брался смотря по торгам и промыслам. С кабаков и харчевен бралась денежка уловная. И с судов, приставших к берегу с товаром, взыскивалась копеечка побережная. На перевозах, перелазах и заставах тамга
