Александр Янов - Россия и Европа-т.3
И нет из этого заколдованного круга никакого иного выхода, нет иного способа рассчитаться с этим заклятьем, кроме бесстрашного, ... предельно честного его осмысления. Кроме возрождения философии истории. Кроме анализа политической культуры, становящегося неотъемлемым элементом общественного сознания. Я не знаю и не представляю себе сейчас дела, которое было бы важнее этого. Важнее именно для будущего. Для действительно честного будущего человечества.
Ибо человечество состоит не только из профессионалов- историков. Состоит оно как раз из профанов. И если забудут что-то историки, их пожурит ученый совет. А мы, профаны, платим за то, что забываем историю, значительно дороже».
В заключении он подчеркнул: «Следует понять, наконец, что действительным содержанием споров о природе абсолютизма, о сущности политических институтов и идеологий или тому подобных отвлеченных материй, является не архаическая схоластика, а собственная наша судьба».
Собственная судьба Александра Янова, историка и гражданина, неразрывно связана с историей России. Вопрос о том, как сделать уроки прошлого полезными для будущего и возможно ли это - один из ключевых.
Трилогия «Россия и Европа. 1462-1921» - обобщающий труд историка, изданный на родине. Доступное широкому читателю исследование увлекает страстностью убеждений, яркостью стиля и стремлением включить в процесс осмысления российской истории как можно больший круг людей. Читая Александра Янова, можно спорить с ним, можно соглашаться, но нельзя остаться равнодушным. Его трилогия возбуждает острый до болезненности интерес к прошлому. И для меня это не попытка к бегству от современности, а скорее возможность обрести внутреннюю опору и пусть неустойчивое, но душевное равновесие. Теперь я знаю: сокрушительный результат семидесятилетних усилий вождей КПСС противопоставить себя остальному миру непоправим, если не осмыслен исторически, не станет нашим духовным опытом, каким бы он ни был горестным. Но он - и только он - поможет разобраться в настоящем, сориентироваться в системе координат судьбы. И это тоже немало. И А.Л.Янов нам только поможет в этом. Читайте его. Он собеседник современный и своевременный. Он ясно излагает, потому что ясно мыслит. Он увлекает, потому что сам увлечен.
Драма патриотизма
в России 1855-1921
ПЕРВАЯ
Вводная
ГЛАВА ВТОРАЯ
У истоков «государственного патриотизма»
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Упущенная Европа
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Ошибка Герцена
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ретроспективная утопия
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Торжество национального эгоизма
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Три пророчества
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На финишной прямой
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Как губили петровскую Россию
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Агония бешеного национализма
ГЛАВА
Последний спор
ОДИННАДЦАТАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Вводная
Как мало в нас
справедливости и смирения, как дурно понимаем мы патриотизм...
А.П.
О причинах российской Катастрофы семнадцатого года, о том, почему почти без выстрела рухнула трехсотлетняя империя Романовых, а вслед за нею, уступив место диктатуре пролетариата, и новорожденная Февральская республика, написана без преувеличения библиотека - на всех языках. Но как-то так случилось, что вся эта мировая историография вертится, как вокруг оси, около одной и той же старой схемы, предложенной еще в романе Достоевского «Бесы». Согласно ей, как знает читатель, непосредственные исполнители разрушения России, бесы, заимствуют свои «красные» поджигательские идеи с Запада - через посредство «русских европейцев», либералов-западников.
Я не хочу сказать, что все историки следуют этой схеме буквально. Некоторые- и их, собственно говоря, большинство - вполне убедительно оспаривают отдельные её аспекты. Ричард Пайпс, допустим, развернув старую схему в трехтомную эпопею «большевистского заговора», отвергает тем не менее идею о западном происхождении русского бесовства. Для него бесы-большевики - вполне самобытный, домашний, так сказать, продукт, выросший из особенностей истории «патримониального», как он думает, государства. Но и Пайпс, разумеется, исходит из тезиса Достоевского, что виновниками Катастрофы могли быть только «красные» бесы. Потому и датирует он её начало октябрем семнадцатого, т.е. моментом их прихода к власти.
Александр Солженицын, в противоположность Пайпсу, копирует схему Достоевского целиком. И потому в его многотомной эпопее «Красное колесо» на роль главных злодеев выдвигаются, естественно, «русские европейцы», породившие бесов, старательно подчеркивается роль «черного вихря с Запада» и дата начала Катастрофы отодвинута к февралю 1917-го, т.е. к моменту падения монархии и торжества западников.
Эти хронологические - и этнологические, если хотите, - разногласия еще больше осложняются тем, что эмигрантский историк Григорий Бостунич и бывший шеф Союза русского народа Николай Марков идут в своих размышлениях о Катастрофе куда дальше и Пайпса и Солженицына. Согласно их версии событий (а каждый из них, не забудем, тоже опубликовал по двухтомной эпопее, трактующей наш многострадальный сюжет), происхождение бесовства оказывается не русским и даже не западным, а вовсе еврейским. То есть для них и сами бесы, и породившие их либералы (тут они, естественно, верны схеме Достоевского) были если и не чистокровными евреями, то уж непременно «жидовствующими».
Соответственно дата начала Катастрофы отодвинута у Бостунича к 929 году до Р. X., когда, как он полагает, «был составлен царем Соломоном политический план порабощения мира жидами». А у Маркова дата эта вообще теряется в туманных временах, когда, по его сведениям, бывший «высший ангел Сатанаил-Денница был низвергнут в бездну». Разумеется, низвергнут он был за мятеж против своего самодержавного Государя и в результате «стал сатаною» и прародителем жидомасонства.
Конечно, упомянул я здесь лишь самых выдающихся представителей всех трех течений мысли. На самом деле работало над этими версиями причин русской Катастрофы, заимствованными из Достоевского, великое множество писателей, политиков, историков и поэтов - на протяжении почти столетия. И признаться, мне эти их занятия всегда казались странными, чтобы не сказать абсурдными.
В частности, никому из них не пришло почему-то в голову, что и сам-то Достоевский представлял все-таки в драме постниколаевской России лишь одну из сторон, а именно славянофильскую (на современном сленге, почвенническую), и был, следовательно, в своих суждениях о ней лицом, мягко говоря, заинтересованным. А значит вся его схема с её переплетением либерализма и «красного» бесовства могла быть основана на элементарном политическом предубеждении. Я не говорю уже о том, что великий спор о происхождении русской Катастрофы сводится у всех этих авторов к таким тривиальным сюжетам, как хронология или этнические корни бесовства. Серьезные вроде бы люди, годы жизни на это дело потратили, а спорят о пустяках...
Оттого, может, и стал я историком, чтобы хоть самому себе объяснить, где именно все они ошибаются.
1 Сомнения сомнениями, однако решение загадки не давалось мне и после того, как я закончил исторический факультет МГУ. Потому, надо полагать, что, хотя и оказалось это решение элементарно простым, лежало оно совсем в другой области и никакого, собственно, отношения к этническому происхождению русского бесовства не имело. Первые его намётки пришли, можно сказать, случайно, осенью 1967 года, когда был я уже разъездным спецкором Литературной газеты и Комсомолки и приключилась со мною совершенно необыкновенная история.
Признаюсь, я не придал ей тогда особого значения, хоть и суждено ей было определить мою судьбу на десятилетия вперед. На самом деле показалась она мне престранным курьёзом, какими полна была жизнь в ту короткую пору «междуцарствия», когда динамический импульс, заданный России хрущевским десятилетием реформ, уже агонизировал, но не решалась еще поверить страна, что стоит на пороге беспросветного тупика брежневизма. Фоном моей истории, короче, было время, когда возможность для СССР пойти по тому, что ныне зовётся «китайским путем», оказалась упущена - безвозвратно: Россия больше никогда не будет крестьянской страной, как Китай.
Но вот сама история. Тогдашний главный редактор Литературной 'газеты Александр Маковский, с которым я и знаком-то не был, пригласил меня вдруг к себе и предложил написать статью на полосу (!) о
Владимире Соловьеве. Чтобы представить себе, насколько странным было это предложение, надо знать, конечно, кто был Соловьев и кто Чаковский. И почему, собственно, обратился он с такой неожиданной просьбой именно ко мне.
