Евгений Введенский - Либерия
Кое-как оторвавшись от детей, мы подошли к поселку, окруженному веером из качающихся на ветру пальм. Океан был скрыт от взгляда насыпью на берегу, покрытой редкой сухой травой; о его близости говорили оглушительный шум и хлопья пены, взлетающие в воздух при каждом ударе волн и плавно падающие на перевернутые продолговатые каноэ, которые лежали на берегу в тени пальм. У каноэ сидели на корточках полуголые африканцы, привязывая к своим сетям крупные пенопластовые поплавки. Они добродушно помахали нам руками и громко, чтобы перекричать шум океана, прокричали вразнобой: "Привет-привет, как дела?" Они казались удивительно спокойными, расслабленными и свободными... Я помахал им в ответ и вслед за Сусу с трудом протиснулся в узкий проход между домами.
Я словно попал в какой-то игрушечный городок: глиняные домики были маленькими и кривыми, с низкими дверями и без окон, как будто ребенок вылепил их из мокрого песка. Женщины чистили ножами рыбу и варили что-то в чугунных котлах. Мужчины курили, сидя на глиняных ступеньках; у их ног в пыли ползали дети. Запах рыбы, казалось, был повсюду. Мы поворачивали то влево, то вправо, поднимались по ступенькам вверх и снова спускались вниз.
"Настоящий лабиринт! Интересно, я сам смогу найти выход отсюда?" — подумал я.
— Здесь живут иммигранты из Сьерра-Леоне, — рассказывала Сусу, поворачиваясь ко мне на ходу. — В основном рыбаки и их семьи. Поселок специально построен так, чтобы запутать нежданных гостей — полицейских или грабителей...
Сусу со всеми здоровалась и представляла меня:
— А это Бигини, мой друг. Он работает в ООН.
Вскоре я догадался, что она водила меня по кругу — чтобы все ее друзья и знакомые успели меня увидеть.
Наконец Сусу показала рукой на небольшую глиняную будку:
— А вот и мой дом. Входи!
Я открыл узкую деревянную дверь и, пригнувшись, шагнул внутрь. Комната была погружена в полумрак, и после яркого солнца на улице первые несколько мгновений я ничего не мог разглядеть. Попытавшись выпрямиться, я ударился макушкой о глиняный потолок: он был таким низким, что встать в полный рост было невозможно. Из мебели здесь был только матрас, который занимал почти весь пол. В углу стояли почерневшая жаровня и алюминиевый котел. На вбитых в стену гвоздях висели блузки и платьица. На кровати спала беременная женщина.
— Это моя сестра, — представила ее Сусу. — Ее парень уехал на заработки в другой город.
Сусу молча прижалась к моей груди, я неуверенно положил руки ей на плечи. Мне было жаль ее, но чем я мог помочь? Где-то совсем рядом раздавались глухие удары волн о берег, отсчитывая неумолимо бежавшее вперед время. А где-то вдали надрывался автомобильный гудок — видимо, Гена начал беспокоиться.
Сусу провела меня до выхода из городка. Его обитатели радушно улыбались и махали руками мне вслед. Неужели они действительно были искренне рады меня видеть?.. Далеко не везде в беларусской глубинке так приветливо встретят незнакомца с иным цветом кожи.
— Я буду ждать от тебя звонка, — сказала Сусу на прощание и хитро прищурилась. — Твою рубашку я постираю, поглажу и заштопаю. Получишь ее при нашей следующей встрече...
Я грустно усмехнулся и зашагал по раскаленному, ослепительно-белому, сияющему под африканским солнцем футбольному полю, плавно, как во сне, переставляя ватные ноги, мимо бегавших вокруг меня вприпрыжку детей, поднимая шлепанцами горячие облачка пыли, провожаемый дружными детскими криками:
— White man! White man! White man!
*******
Тяжело дыша и обливаясь потом, я плюхнулся на заднее сиденье машины. Гена сидел на водительском месте, дымя сигаретой; своей величавой и мягкотелой тяжеловесностью он напоминал борца сумо на пенсии.
Рядом с ним, качаясь из стороны в сторону, топтались два худых парня, показывали на стоявший у их ног алюминиевый таз с крупными рыбинами и наперебой убеждали Гену:
— Боссман, на рынке такая рыба будет стоить в три раза дороже! Это утренний улов! Рыба свежая-свежая!
Продавцы рыбы говорили с видимым трудом и никак не могли сфокусировать взгляд на собеседнике. Они очень старались быть серьезными, но их рты все равно предательски растягивались в широкие белозубые улыбки.
— Никак не пойму, сколько рыб они продают и по какой цене? — спросил у меня Гена и, не дожидаясь ответа, продолжил общаться с продавцами рыбы на ломаном английском. — Ноу, ноу, мани ту мач! Три долларс максимум!
— Что? Три доллара? — воскликнул один из них. — Это слишком мало! Мы хотим десять долларов!
— Боссман, мы предлагаем тебе хорошую цену, — сказал второй. — Это гораздо дешевле, чем на рынке.
— Три долларс, окей? — равнодушно сказал Гена, мастерски выпуская изо рта колечки дыма.
— Эй-йя! — разочарованно протянул второй и сказал своему другу. — По-моему, боссман не готов к сделке. Пойдем!
— Подожди, — остановил его первый и повернулся к Гене. — Только потому, что мы тебе друзья, я тебе помогу, окей? Давай восемь долларов.
— Ноу, ноу! — покачал головой Гена. — Три долларс, финиш!
— Э-э-э, мэн... — сказал второй парень своему другу. — Только время теряем. Пойдем отсюда!
— Подожди, — остановил его первый и повернулся к Гене. — Боссман, хочешь немного ганджи?
— Бесплатно? — поинтересовался Гена с невинным видом.
Вопрос Гены вызвал у ребят искреннее веселье.
— Вот это боссман, так боссман! Ладно, меняю ганджу на сигареты, — сказал второй, отсмеявшись, и достал из кармана маленький бумажный сверточек.
Взамен Гена протянул ему несколько сигарет. Парни закурили, попрощались и пошли прочь, что-то напевая и пританцовывая.
— Здесь марихуана стоит дешевле сигарет, — объяснил Гена, нажимая на газ. — Она тут сама повсюду растет, а сигареты — импортные. Сможешь скрутить?
Ганджа была завернута в папиросную бумажку. Там было все подряд: вместе с листьями лежали и шишечки, и палки. По-хорошему нужно было бы убрать все лишнее, но в едущем по ухабам автомобиле это было бы сложно сделать, и я кое-как свернул все содержимое пакетика в одну толстую самокрутку. Прикурив, я затянулся и передал косяк Гене, свободной рукой убирая с лица мокрые волосы, с которых соленым дождем катились вниз капли пота.
— Когда еврей торгуется, негр может отдыхать, — сказал Гена, выдохнув столб дыма.
— А зачем ты вообще торговался? — спросил я его. — У тебя же денег нет.
— Просто так, — пожал плечами Гена. — Все равно скучно.
Откинувшись на сиденье, я выдыхал терпкий дым в открытое окно, глядя на медленно проплывавший мимо пестрый тропический пейзаж: лохматые пальмы на обожженной красной земле, ярко-желтый песок на берегу и синие волны до самого горизонта. Временами вдоль дороги попадались маленькие строения, сколоченные из фанеры и бамбука. Как правило, двери были низкие, а окна отсутствовали; видимо, дом для африканцев был только местом для сна, поэтому наличие доступа естественного света в жилище не имело значения. Да и всякой кусачей-ядовитой живности в такое жилище было труднее попасть.
У многих домов стояли столики с разложенным на них товаром: свечами, мылом, спичками, сигаретами, печеньем. Продавцами были дети, часто — совсем еще маленькие, пяти-шести лет. Их родители тем временем дремали на скамейках в тени пальм, лениво поднимая голову при нашем приближении и провожая нас сонными взглядами из-под прижатой ко лбу ладони.
Казалось, африканцы по праву рождения обладали всем тем, чего не доставало неловкому, напряженному, мрачному мне: философским спокойствием, естественным обаянием, природным достоинством. Для того чтобы иметь все это, им не нужно было читать толстые книги, разбираться в международной политике и уметь пользоваться электронными деньгами. Впрочем, вряд ли они воспринимали свое состояние как некую ценность; многие из них были бы рады получить высшее образование, жить в большом городе и иметь в своем распоряжении всевозможные блага западной цивилизации. Но стали бы они от этого счастливее?
В городских условиях люди с рождения окружены преимущественно рукотворными предметами: машины, компьютеры, телевизоры... Испытывая на протяжении жизни слишком много слишком сильных влияний, личности нивелируются, острые углы сглаживаются, люди превращаются в безликих, похожих друг на друга манекенов, готовых к коллективной деятельности и мирному сосуществованию, черпающих из СМИ и кинофильмов указания о том, как нужно себя вести, чего хотеть, к чему стремиться, о чем думать и кем быть...
Глаза у меня начали слипаться... Я и сам не заметил, как повалился на сиденье и уронил самокрутку на пол. Вскоре меня опутали горячие липкие щупальца африканской сиесты, ослепительный дневной свет послушно отступил и померк, и я бесформенным мешком увесисто провалился в бездонную пропасть сна.
ГЛАВА 5
Я проснулся от криков Шимона; он бегал по двору и что-то орал на смеси английского и иврита. Рядом с машиной дымил сигаретой Гена, сурово хмурясь, сочувственно качая головой и с трудом сдерживая зевоту.
