Артур Хейли - Вечерние новости
– Ты что же, считаешь, что во время войны, в которой я сражался, подобных жестких вопросов не ставили?
– Они были недостаточно жесткими, – сказал Кроуфорд. И помолчал, не зная, говорить ли дальше, потом решил все-таки сказать. – Ты ведь был одним из тех, кто участвовал в первом вылете “Б-17”, когда бомбили Швайнфурт?
– Да. – И пояснил для Николаев:
– Это сердце Германии, Никки. В то время не самое приятное было место для полетов.
– Ты говорил мне как-то, – продолжал Кроуфорд не без жестокости, – что вашей целью было уничтожить в Швайнфурте шарикоподшипниковый завод, так как люди, отдавшие вам приказ о бомбежке, полагали, что им удастся таким образом остановить военную машину Германии, потому что без подшипников она не сможет функционировать.
Энгус медленно кивнул, уже зная, что будет дальше.
– Так нам говорили.
– И ты знаешь также, что, как выяснилось после войны, это не сработало. Невзирая на этот рейд и на многие другие, которые стоили американцам стольких жизней, Германия никогда не ощущала недостатка в подшипниках. Значит, и стратегия и планы были неверны. Ну, я не хочу сказать, что пресса в те дни могла бы остановить эту страшную растрату жизней. Но сегодня подобные вопросы зададут не после того, как все кончится, а пока это происходит, так что и сами вопросы, и то, что общественность будет обо всем знать, явятся сдерживающей силой и, по всей вероятности, помогут сократить людские потери.
По мере того как сын говорил, лицо старика менялось – воспоминания и боль прорезали в нем глубокие морщины. На глазах у окружающих он словно бы стал меньше, усох, внезапно постарел. И когда он заговорил, голос его срывался:
– Над Швайнфуртом мы потеряли пятьдесят машин “Б-17”. В каждом самолете была команда в десять человек. Значит, мы потеряли пятьсот летчиков за один день. А вообще в ту неделю октября сорок третьего мы потеряли еще восемьдесят восемь “Б-17”, то есть около девятисот человек. – Голос его упал до шепота. – Я участвовал в этих вылетах. Самое страшное было потом, ночью, когда вокруг тебя оказывалось столько пустых кроватей – кроватей тех, кто не вернулся. Проснувшись ночью, я озирался вокруг и, помнится, думал: “Почему я? Почему я вернулся – и в ту неделю, и в последующие, – а столько людей не вернулось?"
Кроуфорд пожалел, что заговорил, пытаясь одержать верх в противостоянии отцу.
– Извини, пап. Я не подумал, что могу вскрыть старые раны.
А отец, словно не слыша его, продолжал:
– Парни-то ведь были хорошие. Столько хороших парней погибло! Столько моих друзей! Кроуфорд покачал головой:
– Давай прекратим. Я ведь уже извинился.
– Дед, – сказал Никки. Он внимательно слушал разговор. – А когда ты был на войне, ты очень боялся?
– Господи, Никки! Боялся? Да я был в ужасе. Когда вокруг рвались снаряды зениток и в воздухе полно было острых, как бритва, кусков стали, которые могли всего тебя изрезать.., когда строем летели немецкие бомбардировщики, паля из пулеметов и пушек, и казалось, что целятся именно в тебя.., когда ты видел, как рядом с тобой другой “Б-17” камнем падает вниз, иной раз в огне, а иной раз крутясь в штопоре, и ты понимал, что команда не сможет выбраться оттуда и спуститься на парашюте.., и все это происходило на высоте в двадцать семь тысяч футов, и воздух был такой холодный и разреженный, что, если вспотеешь от страха, пот замерзнет, и даже с кислородной маской трудно было дышать… Так что сердце падало в пятки, а иногда казалось, и все кишки тоже.
Энгус помолчал. В комнате царила тишина – все это было совсем непохоже на его обычные воспоминания. Затем он заговорил, обращаясь уже только к Никки, глотавшему каждое его слово, и между стариком и мальчиком как бы протянулся мостик взаимопонимания.
– Я сейчас скажу тебе, Никки, то, чего до сих пор не говорил ни одной живой душе, никому на свете. Я однажды так боялся, что… – Он окинул окружающих взглядом, словно взывая к их пониманию, – ..так боялся, что намочил штаны.
– И что же ты предпринял? – спросил Никки. Джессика, заботясь об Энгусе, хотела было остановить Никки, но Кроуфорд жестом призвал ее к молчанию.
Старик продолжал уже окрепшим голосом. Гордость явно возвращалась к нему.
– А что я мог предпринять? Воевать мне не нравилось, но шла война, так что я выполнял то, что мне приказывали. Я был бомбардиром в группе. Когда наш командир – а это был наш пилот – подлетал к цели, он говорил мне по селектору: “Теперь дело за тобой, Энгус, принимай команду”. А я лежал у авиаприцела – тут я застывал и всматривался. Дело в том, что в течение нескольких минут, Никки, самолет ведет бомбардир. Когда цель оказывалась у меня на скрещении прицела, я сбрасывал бомбы. Это было сигналом для всей команды, и они тоже сбрасывали бомбы. Так что я хочу тебе сказать вот что, Никки: это естественно, когда человек до смерти чего-то боится. Такое может быть с самыми лучшими людьми. Важно не пойти ко дну, держать себя в руках и делать то, что ты считаешь надо делать.
– Понял, дед.
Голос у Никки звучал сухо, и Кроуфорд подумал: интересно, все ли он понял. Наверное, многое. Никки был мальчик умный и добрый. “А сам я, – подумал Кроуфорд, – старался ли в прошлом лучше понять отца?"
Он взглянул на часы. Пора двигаться. Обычно он приезжал в Си-би-эй в 10.30, но сегодня надо быть раньше, так как он хотел повидать руководителя отдела по поводу Чака Инсена – настало время снимать его с ответственного за выпуск “Вечерних новостей”. Слоуна все еще бесило воспоминание о стычке с Инсеном накануне, и он был преисполнен решимости добиться изменений в подборе кадров для “Новостей”.
Кроуфорд встал из-за стола и, извинившись, поднялся к себе, чтобы одеться.
Выбирая галстук – тот, что будет на нем, когда он вечером появится перед камерой, – и тщательно повязывая его, Кроуфорд думал об отце и представлял себе то, о чем рассказывал старик. Энгусу в то время было лет двадцать с небольшим – он был вдвое моложе, чем Кроуфорд сейчас, совсем зеленый юнец, который и жизни-то еще не видел и ужасно боялся умереть, скорее всего страшной смертью. Даже когда Кроуфорд работал журналистом во Вьетнаме, он, безусловно, не подвергался таким испытаниям.
Внезапно совесть заговорила в нем: как он мог раньше этого не понять, не прочувствовать, не пожалеть отца?
Беда в том, подумал Кроуфорд, что слишком он поглощен своей профессией, слишком захвачен потоком каждодневных новостей и потому склонен считать события предшествующих лет отошедшими в историю и, следовательно, не имеющими отношения к бурной полнокровной сегодняшней жизни. Такое умонастроение профессионально – он наблюдал нечто подобное и у других. Но события тех лет не отошли в историю и никогда не отойдут в прошлое для его отца.
Кроуфорд не был в этом отношении невеждой. Он читал о налете на Швайнфурт в книге под названием “Черный четверг”. Автор, Мартин Кэйдин, сравнивал этот рейд с “бессмертными сражениями под Геттисбергом и в Аргоннском лесу, на островах Мидуэй, на реке Балдж и у Порк-Чоп-Хилла”.
"И мой отец, – напомнил себе Кроуфорд, – был участником этой долгой саги”. До сих пор Кроуфорд никогда не смотрел на это под таким углом.
Надев пиджак, он взглянул на себя в зеркало и, удовлетворенный своим видом, спустился вниз. Он попрощался с Джессикой и с Никки, затем подошел к отцу и сказал:
– Ну-ка встань.
Энгус в изумлении посмотрел на него. Кроуфорд повторил:
– Встань же.
Энгус отодвинул стул и медленно поднялся. Инстинктивно, как с ним часто бывало, он встал по стойке “смирно”.
Кроуфорд подошел к отцу, крепко обнял его и расцеловал в обе щеки.
Старик явно удивился и даже покраснел.
– Эй, эй! Это еще что такое?..
– Я люблю тебя, старый ты чудак, – сказал Кроуфорд, глядя ему в лицо.
У порога Кроуфорд обернулся. По лицу Энгуса расплылась блаженная улыбка. У Джессики на глазах были слезы. А Никки так и сиял.
***Карлос и Хулио с удивлением увидели, что Кроуфорд Слоун выехал из дома раньше обычного. Они тотчас условным кодом сообщили об этом своему шефу Мигелю.
К этому времени Мигель уже выехал из оперативного центра в Хакенсаке и вместе с другими ехал в пикапе “ниссан”, снабженном радиотелефоном, по мосту Джорджа Вашингтона, соединяющему Ныо-Джерси с Нью-Йорком.
Мигеля это известие ничуть не смутило. В свою очередь, он передал зашифрованный приказ, что все планы остаются в силе, время их осуществления при необходимости можно приблизить. А сам подумал: “Намеченная акция явится для всех полной неожиданностью: логически она никак не будет оправдана, и очень скоро возникнет вопрос – зачем?”
Глава 10
Приблизительно в то время, когда Кроуфорд Слоун выехал из своего дома в Ларчмонте, направляясь в Си-би-эй, Гарри Партридж проснулся в Канаде – это было в Порт-Кредите, близ Торонто. Спал он крепко и, проснувшись, в первые минуты не мог понять, где находится. Это случалось с ним часто, поскольку просыпался он в самых разных местах.
