Михаил Чулаки - Прощай, зеленая Пряжка
Скажите, пожалуйста, а у вас в роду, и у вашего мужа, конечно, были психически больные? Или люди с большими странностями?
Что вы, доктор, за кого вы нас принимаете?
Значит, не было?
Нет! В нашей семье такого быть не может!
Муж хотел было что-то сказать, было видно, как
слова уже зародились в нем, уже пошел сигнал от мозга к языку, по жена взглянула на него коротко и грозно, и перерезала взглядом проводник.
А чем она у вас болела в жизни?
Ничем особенным. Детские: корь, скарлатина. Ангины частые. Приступ ревматизма один раз — как это врач выражался? — атака!
Травм головы, сотрясений?
Нет-нет!
Как она у вас учится?
Прекрасно! Окончила с серебряной медалью, и в институте почти сплошь пятерки.
По характеру какая? Общительная или, наоборот, замкнутая?
Очень веселая! Я ее называю: Колокольчик. Придешь домой и обрадуешься: у нас дома звенит Колокольчик! Она, правда, стала стесняться, просила хоть при подругах так не называть. Знаете, они, молодежь, везде видят сентиментальность.
Ну, а кроме веселости? Как она у вас: принципиальная, с твердым характером или мягкая, склонная все простить, со всеми согласиться?
Принципиальная! Просто очень принципиальная! Не выносит никакой фальши! Представляете, у нее знакомый мальчик, тоже студент, у них романтическая дружба, почти влюбленность, так она с ним поссорилась из-за комсомольской работы: его выбрали в какой-то комитет, а он увлекается наукой и отнесся к этому спустя рукава, ну, как большинство к таким вещам относится. А она ему сказала: «Это лицемерие! Надо как следует работать или совсем не надо было соглашаться!». И не встречались, и не звонили. Никогда не думала, что можно так переживать из-за таких вещей… А вы говорили, доктор, что она со мной не делится! С родной матерью!.. Да, так очень принципиальная девочка. И никакого легкомыслия, никакого легкого флирта. При ее внешности ей ведь стоит мигнуть, и любой мужчина у ее ног, а она не кокетлива!
Так-так… Как у вас материально в семье?
Ну, доктор, сколько денег не имей, их все равно не хватает, вы же знаете, но у Верочки есть все, что нужно!
Понятно. Вы кто по специальности?
Я работаю в Госстрахе.
А муж ваш?
Он инженер.
Наверное, и брюки в магазине за него выбирает.
Ну что ж, пока у меня больше вопросов нет.
Доктор, а что вы нам скажете?
Очень немного. У вашей дочери острый психоз. Диагноз еще ставить рано: в психиатрии диагнозы ставятся после длительного наблюдения. Сказать, сколько она проболеет, тоже сейчас нельзя.
Ну как же так! Ведь здоровая девушка! Что это значит — «психоз»?! Как он проявляется?!
Доставили ее из «Пассажа», там она пыталась говорить нелепые вещи: что вокруг роботы, что они грозят захватить весь мир…
Доктор, так она просто начиталась фантастики! Я ей всегда говорила! Какая же это болезнь?!
…Все время испытывает страх, часто возбуждается, бывает агрессивна — очень яркая симптоматика, к сожалению.
Нет-нет, доктор, вы просто ее не знаете: она впечатлительная девочка, что-то прочитала, что- то сказала, ее не так поняли! Я уверена, что она совершенно здорова. Да, и вы обещали нам ее показать!
Не нужно это! Но будет иначе сомневаться, не лежит ли вместо ее дочери по ошибке кто-нибудь другой. И повторять, что ее Верочка совершенно здорова — ну правда, если и увидит, не поверит, что ее Верочка больна: скажет — настроение такое или такая фантазия. Это сорт родных известный.
Хорошо. Только кого-нибудь одного из вас.
Понятно, доктор… Достань из сумки, что у нас, не задерживай доктора. Раздели, что в тумбочку, а что в холодильник.
Вашей передачей потом займется сестра. Она вам объяснит, что мы берем, а что — нет. Эту всю гастрономию убирайте сразу, оставьте фрукты, печенье. С собой не берите, я же говорю, сестра потом примет.
Ну хоть что-то! Не могу же я с пустыми руками!
Вот возьмите апельсин.
Виталий отпер дверь и пошел вперед. Его, конечно, встретила Ирина Федоровна.
Виталий Сергеевич, я сегодня всю ночь думала, как нам спастись от моей мамы! Она сумасшедшая женщина, совершенно сумасшедшая!..
И, перебивая Ирину Федоровну, обычное:
Виталий Сергеевич, когда вы меня выпишите?
Мне уже лучше, снизьте мне дозы, пожалуйста!
В надзорке дежурила Екатерина Николаевна.
Здравствуйте, Виталий Сергеевич. Все спокойно. Сахарова отказалась завтракать.
Как по заказу.
Мать тотчас включилась:
Наверное, ей не нравится больничное! Она привыкла к домашней кухне!
Вера лежала на своей кровати у самого входа. Услышав голос матери, даже не пошевельнулась.
Попробуйте ее покормить, пожалуйста.
Мать бросилась к Вере.
Верунчик! Здравствуй! О господи, ну это же я!
Вера смотрела на мать с ужасом. Та попыталась ее поцеловать, Вера вытянула руки, не подпуская ее.
Ну что ты! Это же я! Верунчик!
Надела маску? Чтобы я поверила, да? Я вижу: вон шов!
О господи! Верунчик! Ну как ты можешь? Я твоя мама!
Маска добрая, а лицо под ней злое! Вон шов!
Виталий взял мать Веры за локоть.
Пойдемте, она только зря волнуется из-за
вас.
Женщина зарыдала и не сопротивлялась. Виталий вывел ее обратно в тамбур. Муж Коля засуетился:
Ниночка, что с тобой? Ниночка, что случилось?
Она нашла в себе силы и злость выкрикнуть сквозь рыдания:
Не со мной! Что со мной может? Не соображаешь?!
Значит, с Верочкой? Что с Верочкой?
Я же вам объяснял, что ваша дочь больна, — не смягчившись и от рыданий, холодно сказал Виталий. — Я сделал ошибку: мне не следовало приводить к ней в палату вашу жену.
Не узнать родную мать… Единственную… Испугаться матери… Что ж, она совсем отвыкнет? Совсем чужой сделается? — И внезапно прекратив рыдания, выпрямившись: — Мы ее возьмем домой!
Виталий даже не понял:
То есть как?
Возьмем домой под расписку! Будем приглашать лучших профессоров, я возьму за свой счет, и от нее ни на шаг! А то здесь у вас она только хуже заболеет: эти ужасные больные вроде той толстухи, эта громадная палата, эти решетки! Нет, мы ее забираем домой!
Первый раз Виталий слышал такое.
Должен вас разочаровать: это невозможно.
Мы дадим расписку, что берем всю ответственность…
Под расписку мы никого не выписываем.
Мы пойдем к вашему начальству! Кто у вас главный?!
Вот уж с удовольствием Виталий спихнул этих родственничков на главного — пусть разговаривает.
Кабинет главного врача внизу. Пожалуйста, идите.
Виталий с готовностью отпер дверь на лестницу.
Вниз, а потом прямо по коридору в противоположное крыло.
Жена устремилась на лестницу, бормоча:
Такие больные… Такая палата…
Муж за нею.
Виталий закрыл за ними дверь и вздохнул с облегчением.
Ну, что вы так долго с ними, Виталий Сергеевич? — спросила Капитолина.
Ой!.. Готовьтесь, сейчас будете с главным беседовать по телефону: они побежали к нему, чтобы брать Сахарову домой под расписку.
Ну да?! Что ж они — сами сумасшедшие?
Точно, Капитолина Харитоновна, — вступила Люда. — Я с ними вчера набеседовалась: самих лечить нужно. То есть ее, он-то молчальник — видно, совсем заездила баба. Зря ты их пустил, я ж тебе говорила.
Ничего. Зато посмотрел на них, оценил наследственность.
Да, наследственность имеется! Все, как полагается.
И точно, почти сразу позвонил главный: он же сам не мог знать больных, и всегда повторял родственникам то, что ему говорили врачи отделений. Разговаривала Капитолина:
Она только что поступила, Игорь Борисович! Острая больная, бредовая, галлюцинирующая, лежит в надзорке… Мы пока наблюдаем, но предполагаем эс-це-ха. Будем консультировать. Если подтвердится, нужно лечить по всем правилам…
Ну вот, Капитолина наметила всю программу: предполагается шизофрения, лечить полным курсом инсулина… Виталий и сам в глубине души думал, что это шизофрения — все за это. И не хотелось в это верить: вопреки всем симптомам, просто из симпатии к Вере Сахаровой.
Капитолина повесила трубку.
Сейчас они вернутся, отдадут передачу, а то впопыхах забыли.
Это пусть с сестрами. Я им все сказал.
Конечно, Виталий Сергеевич! Никто и не говорит!
Виталий стал записывать истории — заполнять бездонную бочку! Люда ненадолго вышла, а вернулась с Мержеевской — старой больной, лежавшей только при Виталии, наверное, уже раз пять. Виталий умел отключаться, и обычно беседы в ординаторской с чужими больными ему не мешали. Но вот Мержеевская… Слишком легко возникали параллели между Мержеевской и Верой Сахаровой: Мержеевская инженер, и Вера, когда окончит, будет инженером: у Мержеевской шизофрения, и у Веры, скорее всего, шизофрения; Мержеевская заболела в двадцать один год, а Вера в девятнадцать — тут у Веры даже хуже… И теперь Мержеевская — инвалид второй группы, работать по специальности уже не может, половину времени проводит в больнице — неужели это ждет и Веру?!
