Генри Джеймс - Крылья голубки
Только после того, как она начала излагать свои мысли о Кейт, Деншер начал, со своей стороны, задумываться над тем, что – при ее манере предлагать свою идею как вполне приемлемую, если только он озаботится ее принять, – не может же она его вовсе не терпеть. Безусловно, в этом и было все дело, она, казалось, пока демонстрирует свою готовность попытаться; совершенно ясно, что, если она по справедливости оценит свое намерение, ей ничего более неприятного делать не придется. «Вы же понимаете, если бы я не была готова пойти гораздо дальше, я не зашла бы так далеко. Меня не интересует, что вы перескажете Кейт, – чем больше вы ей перескажете, тем, вероятно, лучше; и во всяком случае, здесь нет ничего такого, чего бы она уже не знала. Я говорю все это не для нее, я говорю для вас; когда я хочу добиться внимания моей племянницы, я знаю, как это сделать напрямик». Вот так тетушка Мод выражала себя, как бы с непритязательной благожелательностью, простейшими, но самыми недвусмысленными словами; в сущности, она давала понять, что, несомненно, хотя сло́ва умному, вопреки известному изречению, не всегда бывает достаточно, слово доброму всегда достигает цели. Смысл, который наш молодой человек вычитал из ее слов, был таков, что он нравится ей потому, что добр – действительно по ее меркам достаточно добр: то есть достаточно добр, чтобы отказаться ради нее от ее племянницы и спокойно пойти дальше своей дорогой. Но – по его собственным меркам – был ли он достаточно добр для этого? Пока миссис Лоудер более полно выражала свое намерение, Деншер всерьез задался вопросом, не обречен ли он и в самом деле доказывать такую свою доброту?
– Кейт – лучшее из всех известных мне созданий. Вы, разумеется, льстите себя надеждой, что сами это прекрасно знаете. Но я-то знаю это гораздо лучше, чем вы могли бы предположить, – я хочу сказать, намного, намного лучше, чем вы, и мотивы, какими я постараюсь подтвердить вам свою веру в это, перевесят, как мне представляется, все те, что сможете привести вы. Я говорю так вовсе не потому, что Кейт моя племянница, – родство для меня ничего не значит: я могла бы иметь полсотни племянниц и ни одну из них не привела бы в этот дом, если бы эта одна мне не пришлась по вкусу. Не скажу, что не сделала бы для нее ничего другого, но я не потерпела бы ее присутствия в моем доме. А индивидуальность Кейт, по счастью, я заметила давно. Индивидуальность Кейт – к несчастью для вас – это все, чего я могла бы пожелать. Присутствие Кейт – это, как вы понимаете, прекрасно, и я берегу его как утешение моих преклонных лет. Я наблюдала за ней долго, я копила ее качества и давала им, как говорят о вкладах, повышаться в цене; а теперь вы сами можете судить, стали ли они давать прибыль. Теперь я готова согласиться вести переговоры лишь с тем покупателем, кто предложит наивысшую цену. Я могу с ней добиться самого лучшего, и у меня есть собственное представление о самом лучшем.
– О, я совершенно понимаю, – отреагировал на это Деншер, – что ваше представление о самом лучшем никак не подразумевает меня.
Одной из странностей миссис Лоудер было то, что, когда она говорила, ее лицо походило на освещенное в ночи окно, но молчание немедленно задергивало штору. Возможность ответить, как бы предоставленную ее молчанием, нелегко бывало использовать, но еще труднее было бы прервать ее речь. Во всяком случае, ледяной блеск ее обширной поверхности в этот момент ничем не мог помочь ее гостю.
– Я попросила вас прийти не затем, чтобы услышать о том, чего нет, – я просила вас прийти и услышать то, что есть.
– Разумеется, – рассмеялся Деншер, – это и правда великолепно.
Его хозяйка продолжала так, будто его вклад в беседу вряд ли имел отношение к делу:
– Я хочу увидеть ее высоко-высоко, очень высоко и в ярком свете.
– Ах, вам, естественно, хочется выдать ее замуж за герцога, и вы жаждете стереть с ее пути все возможные сучки и задоринки.
На это миссис Лоудер ответила тем, что продемонстрировала ему эффект задернутой шторы, и он тут же почувствовал – вероятно, справедливо, – что допустил непочтительность, а может быть, и грубость. На него, бывало, смотрели так, в неудачные моменты его самонадеянной юности, важные, холодные мужчины – общественные и государственные деятели, но никогда до сих пор, насколько он мог припомнить, ни одна из дам, не облеченных властью, так на него не смотрела. И более, чем что-либо другое, это показало ему меру искусности его собеседницы, а посему – и возможной карьеры Кейт. «Не будьте слишком невозможным», – боялся он сейчас услышать от своей собеседницы, а затем почувствовал, так как услышал, что она заговорила совсем иначе, что она вроде бы отпускает его слишком легко.
– Я хочу, чтобы она вышла замуж за великого человека. – Это было все, что она сказала, но ему уже было достаточно, и даже слишком. А если бы и не было достаточно, то ее следующие слова довершили дело: – И я думаю о ней так, как я думаю. Вот и все.
После этого они немного посидели, глядя друг на друга, и Деншер чувствовал: что-то более глубокое происходит между ними и она хочет найти в нем понимание, если только он пожелает ее понять. В этом смысле она действительно обращалась к нему с просьбой, обращалась к его интеллекту, желая показать ему, что верит – он способен на понимание. Однако Деншер, разумеется, был не вовсе лишен способности понимания.
– Я, конечно, сознаю, как мало я соответствую какой-либо гордой мечте любящего человека. У вас есть свой взгляд на будущее – он грандиозен, я полностью к нему присоединяюсь. Я прекрасно понимаю, чем я не являюсь, и благодарен вам за то, что вы не напомнили мне об этом более выразительно.
Миссис Лоудер ничего не ответила, продолжала сидеть молча, как бы давая ему возможность говорить дальше – если он окажется на это способен, – тем самым проявляя малодушие. Создавалась одна из тех ситуаций, когда человек не может выказать себя иначе, как малодушным, если только не хочет выглядеть как упрямый осел. Это была истинная правда: с точки зрения миссис Лоудер, он – единственный, о ком сейчас шла речь, – был весьма малой величиной, и он слишком хорошо знал, что делает величины большими. Ему хотелось быть предельно искренним, но одновременно с этими усилиями в его душу закрался страх. Тетушка Мод явно была его источником, хотя Деншер потом не мог сказать, как она того добилась.
«На самом деле, я думаю, вы не имеете такого большого значения, как полагаете, и я не собираюсь делать из вас мученика, изгоняя вас. Ваши встречи с Кейт в Парке смехотворны, если они имеют целью заставить меня встревожиться, и я, скорее, буду сама принимать вас у себя, потому что вы, мой милый молодой человек, по-своему очаровательны; я стану договариваться с вами, считаться с вами легко и свободно, как мне и подобает. Неужели вы полагаете, что я настолько глупа, чтобы с вами ссориться, если это не станет необходимым? Такого не случится – это было бы слишком абсурдно! – это никогда не станет необходимым. В любой день я могла бы сорвать на вас зло, каждый день я и в самом деле была к этому готова, но вот я разговариваю с вами, видите? – судите по справедливости – зла на вас не срывая. Я, как всегда, поступаю великодушно: я представляю вашим глазам план, с которым вы, с той минуты, как вас приняли всерьез, несовместимы. Подойдите к нему насколько хотите близко, обойдите вокруг – не бойтесь, не бойтесь нанести ему вред – и живите себе дальше, с этим планом перед глазами».
Некоторое время спустя он почувствовал, что она не выразила словами всего до конца, так как сочла, что он во многом с нею согласен. Он был так приятно удивлен тем, что миссис Лоудер не потребовала от него обещаний, не предложила ему заплатить за ее терпимость своим честным словом не мешать ей, что вроде бы дал ей заверения в полном своем уважении к ней. Сразу же после встречи с тетушкой Мод Деншер должен был поговорить обо всем этом с Кейт, и первое, что к этому моменту припомнилось ему, было то, как он сказал ее тетушке (и он тут же упомянул об этом Кейт), подобно тому как один из двух любовников порой говорит другому, прекращая отношения по обоюдному согласию: «Я, конечно, очень надеюсь, что вы всегда будете считать меня своим другом». С этим он, вероятно, зашел слишком далеко, но ведь за его словами крылось так много всего, что рассматривать их следовало, так сказать, исключительно в их собственном свете. Перед окончанием его встречи с тетушкой Мод произошло кое-что еще, кроме того, что мы представили читателю, однако сам факт, что она не сочла Деншера опасностью первого порядка, легко перевесил все остальное. Тем более что во время дальнейшей беседы с нашей молодой героиней ему нужно было обсудить предложение, неожиданно полученное им накануне, о том, что он может заработать себе повышение и сослужить службу своей газете – так, лестно для него, было оно сформулировано, – если отправится на пятнадцать или двадцать недель в Америку. Мысль о серии писем из Соединенных Штатов, написанных исключительно с социальной точки зрения, уже какое-то время вынашивалась во внутреннем святилище, у врат которого сидел Мертон Деншер, и теперь там сочли, что настал счастливый момент выпустить эту мысль на волю. Одним словом, пленница выпорхнула из открытых врат прямо в лицо Деншеру или просто уселась к нему на плечо, заставив его поднять удивленный взгляд от заляпанного чернилами письменного стола. Его отчет Кейт об этом сводился к тому, что он не смог отказаться, его положение в редакции пока не позволяло ему отказываться от чего бы то ни было; но то, что его выбрали для такого задания, нарушало его чувство пропорции. Он определенно не мог понять, как ему следует отнестись к этой неожиданной чести, поразившей его своим двойным смыслом: он не считал себя человеком, вполне пригодным для задания такого класса. Его смущенная совесть – признался он Кейт – сразу же побудила его выдать свои сомнения заведующему, с тем лишь результатом, что ему четко разъяснили причину их выбора. Оказалось, что тот вид газетного пустословия, который был ему так не по нраву, на этот раз им был вовсе не нужен. По странным причинам – причинам настолько привлекательным, насколько он мог бы желать, – им неожиданно понадобились его письма: он должен был не бояться играть свой собственный мотив – в этом и был смысл всей поездки.
