Аннабель Питчер - Моя сестра живет на каминной полке
Прихватив коктейли, мы отправились в комнату Суньи. Ужасно хотелось пить, потому что до этого мы прыгали на кровати и смотрели, кто дольше провисит в воздухе. Мне – потому что я Человек-паук – надо было достать до потолка, приклеиться там и продержаться как можно дольше. А Сунье – потому что она Чудо-девушка – полагалось размахивать хиджабом, как крыльями, и зависать в воздухе. Вышла ничья. Из-под розового платка Суньи выбилась целая прядь, я такого еще не видел. Волосы у нее были густые и блестящие, гораздо лучше тех, что показывают в рекламах шампуней, где женщины как чокнутые мотают головой из стороны в сторону. Я даже сказал Сунье, мол, как жалко, что Коран велит ей прятать волосы, как будто это что-то дурное. Сунья шумно высосала остатки коктейля и сказала:
– Я их прячу не потому, что они плохие, а потому, что хорошие.
Совсем непонятно. Я промолчал и выдул шоколадный пузырь. Сунья отставила свой стакан и пояснила:
– Мама бережет свои волосы для папы. Никакой другой мужчина не может их видеть. И ему оттого приятней.
– Как подарок получить? – спросил я.
– Да.
Я подумал, что было бы гораздо лучше, если бы мама берегла свои волосы для папы, а не показывала их Найджелу, и кивнул:
– Понятно.
Сунья мне улыбнулась, а я улыбнулся ей и как раз ломал голову, что нам делать со своими руками, когда ее мама принесла сэндвичи. С сыром и с индейкой, нарезанные треугольниками. Только я не мог есть. Ненавижу играть в «Передай посылку», потому что музыка никогда на мне не останавливается, я никогда ничего не разворачиваю и никаких подарков не получаю. А хиджаб Суньи был в точности как розовая оберточная бумага, и я представил себе, как она – такая яркая, искристая, замечательная – исчезает, прежде чем я загляну под обертку.
У Суньи рот был набит хлебом, поэтому я сначала не понял, что она говорит. Потом она проглотила и повторила:
– Ты скучаешь по Розе?
После того раза, в физкультурном сарае, девять дней назад, мы впервые заговорили о Розе. Я кивнул и уже собрался сказать «да», как попугай. И вдруг сообразил: а ведь меня про это еще никогда не спрашивали. Всегда говорят: «Ты, должно быть, скучаешь по Розе». Или: «Не сомневаюсь, ты скучаешь по Розе». Но никогда: «Ты скучаешь по Розе?» Словно есть выбор. Я перестал кивать головой, поменял слово во рту и сказал:
– Нет.
И усмехнулся, потому что ничего страшного не произошло – мир не разлетелся на части, а Сунья даже не удивилась. Я повторил, на этот раз громче:
– Нет!
А потом поглядел по сторонам и отважно добавил:
– Я вообще не скучаю по Розе!
Сунья сказала:
– Я тоже не скучаю по своему кролику.
Я спросил:
– А когда он умер?
– Два года назад. Его лиса съела.
Тогда я спросил:
– А Сэмми сколько лет?
– Два. Папа мне его купил, когда Пушка съели. Чтобы я не плакала.
Что-то не похоже на террориста. Они, по-моему, так не поступают. И в спальне у ее родителей никаких бомб не было видно – я заглянул, когда шел в туалет.
После обеда мы лазали по деревьям и качались на ветках. Дул ветер, листья вихрем кружились по саду, мчались по небу быстрые облака. Было свежо и привольно, словно Земля – большая собака, высунувшая голову в окно летящей на всей скорости машины.
– Твой папа англичанин? – спросил я у Суньи.
Она ответила, что он родился в Бангладеш.
– А где это?
– Рядом с Индией.
Я такого места даже представить не могу. Самое далекое, где я был, это Коста-дель-Соль в Испании. Там, конечно, жарче, чем у нас, в Англии, а в остальном очень похоже. Есть кафе, где подают «плотные английские завтраки», – я две недели подряд каждое утро ел сосиски с кетчупом. Поэтому я спросил:
– Там хорошо, в Бангладеш?
– Понятия не имею. Папе здесь больше нравится.
– А почему он сюда переехал?
– Мой дедушка приехал в Лондон в 1974 году искать работу.
Тащиться в такую даль, чтобы найти работу?
– Разве нельзя было пойти в бюро по трудоустройству в Бангладеш? – удивился я, а Сунья только засмеялась.
Мне вдруг захотелось узнать про нее все-все. Тысячи вопросов вертелись у меня на языке, первым соскочил такой:
– Как вы очутились в Озерном крае?
И Сунья, сидя на ветке и болтая ногами, рассказала:
– Дедушка велел папе много работать, не конфликтовать с законом и поступить в медицинский институт подальше от Лондона. Папа поехал в Ланкастер и встретил там маму. Они поженились и переехали сюда. Это была любовь с первого взгляда. – Она перестала болтать ногами и повернулась ко мне.
Все вопросы, которые мне хотелось задать, улетучились, как пар, который мы проходили на уроке естествознания.
– Любовь с первого взгляда, – повторил я.
Сунья кивнула, улыбнулась и спрыгнула с дерева.
* * *
К пяти я был дома. Когда открыл входную дверь, Роджер опрометью бросился на улицу, будто только этого и ждал. Холл весь заволокло дымом.
– Надеюсь, ты любишь поподжаристей, – сказал папа, когда я вошел в кухню.
Он накрыл на стол и зажег свечи. Джас уже сидела на своем месте с какой-то затейливой прической и широченной улыбкой. Я глазам своим не верил. Папа приготовил жаркое, и не имело ни малейшего значения, что курица сверху была вся черная.
Жареная картошка была слишком жирной, подливка пересоленной, а овощи недоваренными, но я съел все до последней крошки, тем более что Джас ни к чему даже не притронулась. Я бы и йоркширские пудинги съел, только они намертво пришкварились к противню. Было ужасно весело, в кои-то веки мы по-настоящему разговаривали. И тут папа завел речь о Сунье.
– А тебе известно, что у Джейми есть подружка? – спросил он.
Джас ахнула, а у меня похолодело внутри.
– Не может быть! – взвизгнула она.
Я покраснел как дурак.
– Это все дезодорант, – захохотала она. – Не иначе.
Папа подмигнул Джас:
– Ее зовут Соня, и, по-моему, она очень симпатичная. Первая любовь!
– Ну, па-а-ап… – протянул я обиженно-горделиво, вовсе не желая, чтобы он перестал.
Джас прокашлялась. Я знал, что сейчас будет, и вгрызся в куриную ножку точь-в-точь как пес Сэмми, а Джас сказала:
– Пока мы не ушли от темы, я хочу тебе кое-что сказать.
Папа положил вилку.
– У меня есть парень.
Папа уперся взглядом в стол. Джас резала морковку на маленькие кусочки. Я случайно залез пальцами в подливку и как раз облизывал их, когда папа, не поднимая глаз, сказал:
– Ладно.
Джас опять взвизгнула:
– Ладно?
А папа вздохнул:
– Ладно.
Я почувствовал себя вроде как не у дел и тоже сказал:
– Ладно.
Только никто не расслышал, потому что в это время Джас подскочила к папе, обхватила его за шею и поцеловала. Я такого еще ни разу не видел. Джас раскраснелась и выглядела такой счастливой, а у папы лицо стянуло непонятной мне тоской.
Джас мыла посуду и пела. Я перестал вытирать тарелки и посмотрел на нее в упор:
– Какой у тебя хороший голос.
– Я не собираюсь участвовать в этом дебильном конкурсе, – немедленно отозвалась она.
– Знаю.
– Тогда расскажи мне про эту твою подружку.
Я подумал про пятнышко у Суньи над губой, про ее блестящие волосы и сияющие глаза, про смеющиеся губы, про смуглые пальцы, и у меня как-то само выскочило:
– Она красивая.
Джас сделала вид, будто ее тошнит прямо в раковину с посудой, я хлестнул ее полотенцем. И мы расхохотались. В кухню пришел папа и сказал, чтоб мы прекратили дурачиться. Все у нас было как в нормальной семье, и в первый раз я не скучал по маме. Серебряный лев заглядывал в окно. Не знаю, может, это был Роджер, но мне послышалось довольное урчание.
12
Тысячи
звезд над крышей нашего дома. Ни одного облачка. И толстощекая луна. Она напоминала блюдце с молоком, и я показал ее Роджеру. Тот увязался за мной на улицу и теперь устроился у меня на коленях, поглядывая на небо умными зелеными глазами. Нам обоим не спалось, и мне было приятно, что он пришел посидеть со мной. Я грел пальцы, запустив их в теплый мех Роджера, и чувствовал коленками, как стучит его сердце. Было темно, свежо и таинственно. Как в сарае. Интересно, что сейчас делает Сунья? Спит небось под тем синим одеялом, что я видел у нее в комнате два дня назад. Мне вдруг стало стыдно, что я про нее думаю. Я потряс головой, моргнул раза три и уставился в глубину пруда. Мне припомнились правила, нацарапанные на булыжнике, которым Бог запустил в того чудаковатого парня по имени Моисей.
Сегодня миссис Фармер сказала, что если мы хотим попасть в рай, то должны соблюдать Десять заповедей. Она сказала:
– Господь открыл их Моисею на горе, и мы всю жизнь должны следовать этим правилам.
Поначалу я слушал вполуха, потому что рай, если честно, не такое уж заманчивое место, на мой взгляд. Насколько мне известно, он просто забит всякими ангелами. Они там распевают псалмы, а вокруг все сияет, сияет. Надо будет непременно сделать так, чтоб меня похоронили в солнечных очках. Но потом миссис Фармер сказала:
