Юрий Софиев - Вечный юноша
Прости, что невольно вспомнил о прежних давних днях, с которыми ты связан в моей памяти, тебе, конечно, это мало интересно, т. к. твоя сложная и бурная жизнь давно ушла на очередную орбиту.
Я должен был уехать в 1947 году, но так как я работал в административном отделе «Союза советских граждан» и Богомолов и консул советовали не спешить (пожалуй, совет оказался добрым), то в конечном счете вернулся я на родину в ноябре 1955 г. Алма-Ату я выбрал сам в Париже, (…) в Москве, у Ильи Голенищева-Кутузова. Встреча была совершенно неожиданная. Некто его запрятал на 5 лет в тюрьму, за просоветскую деятельность. Затем он приехал в Москву и работает ст. научн. сотруд. (Институт Мировой Литературы).
Я по приезде в Алма-Ату сейчас же устроился в Институте Зоологии Академии Наук, в качестве художника — научного иллюстратора. Коллектив принял меня исключительно доброжелательно и тепло. Работой своей очень увлечен — многому научился. Езжу в экспедиции — меня на этот счет — хлебом не корми. С 1960 г. взяли меня в сотрудники альманаха «Охотничьи просторы» и «Туристские тропы». Н.П.Смирнов завязал со мной милую переписку, толкнул мой стишок в «Охотничьи просторы» (к сожалению, вместо «О Ерошке рассказал Толстой…» напечатали «О Европе»!!!). «Туристские тропы» приняли очерк о «Иссык-Куле». Но времени для литературной работы у меня мало. Рисую, брат, все — от глистов и простейших до «допотопных», и к собственному удивлению не без успеха. Коллектив помпезно отпраздновал мой 60-ти летний «юбилей» с двумя академиками и сотней ученых друзей.
Вообще жадность моя к жизни и жизнелюбие не имеют границ, теперь бы жить да жить, но, увы, сердце, хотя и вовсе не просит покоя, стало настолько поганым, что связывает меня по рукам и ногам.
Ну, вот, Алексей, очень нежно тебя обнимаю с несбыточной надеждой, что ты понудишь к письму свои руки.
Искренне тебя любящий Юрий».
Тетрадь V, 1961–1962 год
1.
А в стихах никто мне не указ.
А в стихах я: «есмь аз»
Пусть толпятся вещие химеры,
Пусть душа томится и поет,
Без оглядки и без меры,
Пусть одной свободою живет.
Май 1961 г.
* * *
Опять горят любимые созвучья
И в воздухе деревенская весна.
И соловьи,
И горькое возмездье
За преданное счастье,
Ночь без сна.
С какою жадностью
И как самозабвенно
Встречал я жизнь
И поднимал на щит.
И вот от близкой гибели,
От тлена
Уже ничто теперь не защитит.
Ты слушаешь, как в сумраке весеннем
Чужая юность любит и поёт.
Так отчего же ты в таком смятенье,
Всё разлюбивший,
Всё предавший
Мот?
(река) Или, май, 1961.
***
Ну и что же, что годы —
Если сердцем юным
Ты трепещешь, как листья.
Под весенним дождем?
Если синим апрелем
— Вечером лунным —
Два счастливых лунатика
Бродят вдвоем.
Соловьями поет весна об утрате.
Не кляни.
Не кайся
И не жалей!
Девушка простая
На позднем закате
Озарила тебя
Любовью своей.
***
Боже мой!
И для меня настанет
Этот страшный
Омертвелый час?
Станет плоским мир.
Как на экране,
И:
tout passe,
tout casse,
tout lasse.
Не верю!
* * *
Она была похожа… впрочем.
Она была похожа только на себя.
В зарослях лоха —
Пушистого очень —
Пел соловей,
Свою трель дробя.
Я ломал цветущие ветви,
Царапая руки в кровь.
…………………………….
А сердце пело и пело вновь.
Мир был чудесен,
Женщина была красива,
Соловьиные песни.
Над водою склонялась ива,
Расцветала сиреневая мгла.
И только одно обстоятельство
Было просто трагично…
Дослушайте, «ваше сиятельство».
Трагично или комично —
Жизнь-то прошла!
29 V.
* * *
Дикий душистый горошек,
Сиреневый клевер,
И простая ромашка
У меня на столе.
Я всегда любил цветы,
Полевые, садовые, всякие.
И какою детскою радостью,
И каким простодушным восторгом
Наполняли они меня.
На подоконнике кошка
Настороженно смотрит в ночь,
В ночной таинственный сад,
Что в весенней мгле.
Я всегда любил зверей
И они мне платили тем же:
— Преданность, ласка, доверие —
И какою детскою радостью,
И какой теплотой радушной,
И нежностью
Наполняли меня.
***
А на юге взошёл «Антарес».
Он меняет цвета:
Зелёный, рубиновый, синий.
Я всегда любил звёзды.
На всю жизнь я запомнил
Чудесную радость:
Амбразура стены
Тамплиеров древнего замка,
И над чёрным хребтом Пиреней
Синею ночью
Для меня впервые взошла
Южная «Фомальгаут» (?).
Я всегда любил звёзды.
И какою детскою радостью,
И каким простодушным восторгом
Наполняли они меня.
***
Я всегда любил жить.
И все, что любил,
Согревало и наполняло меня
Живым человеческим Темплом.
Я всегда любил людей.
Цветы, звезды, звери, люди…
А Юрий Гагарин?
А корабль на Венеру?
А пытки в Алжире?
И французская падаль «para»?
А горячее солнце свободы над Африкой?
А мир, мир, мир
И проклятье войне и оружию?
Всякой войне и всегда!
А свобода и человечность?
Нет, это тоже всю жизнь наполняло меня
Надеждой и гневом (восторгом и яростью),
Верой и верностью.
27/V 61 г. ночь.
И все-таки,
Вопреки всему,
Никогда я не был фанатиком
И не был борцом.
Сколько в этом вопросе полуправды и противоречий…
* * *
Из письма Виктору (Мамченко в Париж — Н.Ч.).
Нелепа и дика мысль, в наши дни ставшая до тошнотворности банальной, но, увы, не утратившая своей актуальности: — кучка безумцев с бешенными сердцами, но с дьявольским холодным разумом, по своей прихоти, в некий день, может сжечь в атомном пламени все, что природа создавала миллиарды лет, а человек — непомерным трудом.
С давних лет, среди обычной будничной суеты, вдруг, меня охватывал порыв бессильной ярости, когда я «внезапно вспоминал», что в нашем человеческом обществе существуют и благоденствуют весьма высокочтимые джентльмены в штатских мундирах, которые спокойно, со всей серьезностью, научно разрабатывают способы массового уничтожения людей. А на досуге слушают Баха, Бетховена, Моцарта; любят живопись или стихи.
Эта неразумная наивная ярость против всякой войны дороже мне разумной и серьезной аргументации вертлявого порядка
Вопреки всему.
Казалось бы — опыта много
И жизненный путь немал.
Казалось — к концу дороги
Не плохо людей узнал.
А веришь почти что так же,
Как в двадцать иль в тридцать лет.
Только еще гаже
Полуправда, и да, и нет.
***
«Мира восторг беспредельный»
Сквозь беды и годы пронес.
В общем — от колыбели
И до седых, волос.
Снились в скитаньях номаду —
Песни любви трубадуров,
Шелест листвы и прохлада
В зеленом саду Эпикура.
***
На простой некрашеной полке
Стоят они рядом:
«Historia calamitatum mearum»
И добавим — бессмертной любви — Абеляра,
«Исповедь» Руссо
И
«Житие Аввакума».
Почему же лучшим
Дарована бездна бедствий,
А падали
Благополучие?
***
Глубокая ночная тишина.
Вдали огни мерцающие —
Город.
Жизнь выпита почти до дна,
Так неожиданно и скоро!
А жажды я совсем не утолил.
И все стою, с бадьею у колодца.
Так молодо, так сильно сердце бьётся.
И, кажется: ещё совсем не жил.
Июнь, 20
