Мэри Шеффер - Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков
Дорогой Марк!
Хотите пойти со мной в Британский музей? У меня там встреча — в два часа, в читальном зале. После можем посмотреть мумии.
Джулиет
Марк — ДжулиетК черту читальный зал и мумий. Пообедайте у меня.
Марк
Джулиет — МаркуИ это называется «смирный»?
Джулиет
Марк — ДжулиетК черту смирение.
М.
Уилл Тисби — Джулиет7 апреля 1946 года
Дорогая мисс Эштон!
Я член гернсийского клуба любителей книг и пирогов из картофельных очистков. Торгую скобяным антиквариатом, хотя некоторые предпочитают называть меня старьевщиком. Также создаю устройства, облегчающие физический труд. Последнее мое изобретение — электрические прищепки, которые легонько трясут выстиранные вещи на ветру, щадя тем самым запястья прачек.
Нашёл ли я утешение в чтении? Да, но не сразу. Я ходил на собрания и спокойно съедал в уголке свой пирог. Но однажды Изола вцепилась в меня и сказала, что я обязан что-нибудь прочесть и рассказать об этом, как все. И дала книгу «Теперь и прежде» Томаса Карлейля. Страшный зануда — всю голову прозудел, — пока дело наконец не дошло до религии.
Я всегда был человек нерелигиозный, но не потому, что не хотел верить. Перепархивал из церкви в часовню, будто пчелка с цветка на цветок, но настоящей веры не понимал. Однако мистер Карлейль представил все в другом свете.
Он однажды гулял по руинам аббатства в Берри-Сент-Эдмундс, когда его посетила мысль: «Вас никогда не потрясало осознание того, что у людей прежде была душа, — не на словах, не в виде фигуры речи, но как истины, исповедуемой на деле! Воистину это был другой мир… как жаль, что мы утеряли связь со своей душой… мы обязательно должны вновь обрести ее, иначе горе нам, горе».
Правда, это что-то — связь с душой на словах, не на деле? Проповедник мне будет рассказывать, есть у меня душа или нет! Если уж я поверю в свою душу, то побеседую с ней самостоятельно.
Я рассказал о мистере Карлейле в клубе, и возник яростный спор о душе. Есть она? Нет? Может быть? Доктор Стаббинс вопил громче всех. Вскоре народ замолчал и стал слушать его.
Томпсон Стаббинс мыслит серьезно, глубоко. Он работал психиатром в Лондоне, пока сам не слетел с катушек в 1934 году на ежегодном обеде общества «Друзей Зигмунда Фрейда». Стаббинс рассказал мне свою историю. «Друзья» были весьма разговорчивы, их речи длились часами, но тарелки оставались пусты. Наконец подали еду, и в зале воцарилось молчание: мозговеды заработали челюстями. Томпсон понял: вот шанс. Постучал ложкой по бокалу и закричал на все помещение:
— Осознаете ли вы, что стоило понятию «ДУША» кануть в небытие, как Фрейд моментально подсунул нам вместо него «ЭГО»? Исключительно вовремя! Ни секунды не думая! Безответственный старикан! А ведь люди верят в эго, потому что боятся остаться без души! Подумайте об этом!
«Друзья» закрыли перед Томпсоном двери, и он удалился на Гернси растить капусту. Но иногда мы с ним едем в моей телеге и беседуем о Человеке, Боге и Прочем Творении. Всего этого не было бы, если б я не вступил в клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков.
Скажите, мисс Эштон, каковы Ваши взгляды на эти вопросы? Изола считает, что Вам надо посетить Гернси. Если приедете, можете покататься с нами в телеге. Я захвачу подушку.
С пожеланиями здоровья и счастья, Уилл Тисби
Миссис Клара Соусси — Джулиет8 апреля 1946 года
Дорогая мисс Эштон!
Я о Вас слышала. Когда-то состояла в небезызвестном клубе, хотя держу пари, что они обо мне даже не вспомнили. Но творений всяких покойников я не читаю, нет. Только то, что написала сама, — книгу своих собственных кулинарных рецептов. Над ней, осмелюсь сказать, пролито больше слез, чем над любым из романов Чарльза Диккенса.
Я тогда выбрала главу о приготовлении молочного поросенка. «Смажьте тушку сливочным маслом, — читала я. — Пусть сок потечет и зашипит на огне». Когда я читаю, человек чувствует запах жарящегося поросенка, слышит, как потрескивает в огне его мясо. Потом я рассказала о пятислойных тортах — из дюжины яиц, — конфетах из сахарной ваты, шоколадно-ромовых шариках, бисквитных пирожных под густым кремом. О пирожных из первосортной белой муки — не из дробленого зерна и птичьего корма, как в военные времена.
Что же, мисс, слушатели этого не вынесли. Вышли из себя. Изола Прибби, которая никогда не умела себя вести, завопила, что я ее пытаю, что она наложит заклятье на мои кастрюльки. Уилл Тисби выпалил: чтоб тебе сгореть, как спирту на твоих тортах! Томпсон Стаббинс тоже раскипятился, и лишь благодаря Доуси и Эбену я убралась оттуда подобру-поздорову.
Эбен пришел на следующий день извиниться за всех. Напомнил, что большинство явилось на собрание после супа из брюквы (без единой косточки для навару) или недоваренной картошки, поджаренной на сухой сковороде. Просил проявить терпимость, простить их.
Но я не могу. Как они меня обзывали! Они не любят литературу по-настоящему. Потому что моя книга рецептов — это поэзия в кастрюльке. Просто им было тоскливо из-за комендантского часа и прочих мерзких нацистских законов, вот они и нашли повод куда-то выходить из дома по вечерам.
Расскажите о них в статье всю правду. Если бы не ОККУПАЦИЯ, они бы к книгам и не притронулись. Я за свои слова отвечаю, можете меня процитировать.
Мое имя — Клара Соу-С-С-и. В общей сложности три «с».
Клара Соусси (миссис)
Амелия — Джулиет10 апреля 1946 года
Моя дорогая Джулиет!
Мне тоже кажется, что война продолжается. Продолжается. Когда мой сын Йен погиб в Эль-Аламейне — он сражался бок о бок с отцом Илая, Джоном, — люди, приходившие соболезновать, утешали меня словами: «Жизнь продолжается». Что за чушь, думала я. Наоборот — смерть продолжается. Йен мертв сейчас и будет мертв завтра. И на следующий год, и вечно. Его смерти не будет конца. Но вероятно, придет конец печали. Печаль захлестнула мир как библейский потоп, ей нужно время, чтобы схлынуть. Заметьте, мало-помалу починяются крохотные островки — чего? Надежды? Счастья? Чего-то подобного. Мне понравилась нарисованная Вами картинка, как Вы встаете на стул и ловите лучики солнца, не замечая развалин.
Самое замечательное для меня сейчас — что можно возобновить вечерние прогулки вдоль обрыва. Ла-Манш больше не опутан километрами колючей проволоки, прекрасный вид не портят огромные плакаты «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН». Пляжи разминировали — гуляй не хочу. Если встать на утесе лицом к морю, не видно ни уродливых цементных бункеров за спиной, ни облысевшей, лишенной деревьев земли. Испортить море оказалось не под силу даже немцам.
Этим летом вокруг фортификационных сооружений начал расти утесник, к следующему году его плети должны поползти по стенам. Надеюсь, он полностью скроет их от глаз. Сколько ни отворачивайся, не забыть, как их возводили.
Их строили рабочие «Организации Тодта». Вы, конечно, слышали о концлагерях на континенте, но знаете ли, что Гитлер прислал свыше шестнадцати тысяч заключенных к нам на Нормандские острова?
Он был одержим идеей сохранить их за собой — ни в коем случае не отдать Англии! Его генералы называли это «островной лихорадкой». По его приказу на побережье ставили большие пушки, строили противотанковые стены, сотни бункеров и батарей, склады для оружия и бомб, прорыли бесконечные подземные тоннели, обустроили гигантский подземный госпиталь и проложили через весь остров железную дорогу для подвоза стройматериалов. Полный абсурд: Нормандские острова защитили лучше, чем Атлантическую стену, которую возвели от вторжения войск союзников. Бухты топорщились орудиями. Третьему рейху предстояло жить тысячу лет — в бетоне.
Естественно, потребовались тысячи рабов. Повсюду мобилизовывали мужчин и мальчиков, кого-то арестовывали, а кого-то просто ловили на улицах — в очередях в кино, на проселочных дорогах, в кафе, на полях оккупированных территорий. Среди рабочих попадались даже политзаключенные испанской гражданской войны. С русскими военнопленными обращались хуже всего, наверное, из-за их побед на советском фронте.
В 1942-м на острова прислали новую партию заключенных. Их держали в сараях без крыш, в траншеях, бараках, кое-кого — в частных домах. На работу водили через весь остров под конвоем: колонны живых скелетов в рваных штанах, очень часто без курток, дрожащих от холода, тело просвечивает сквозь дырки. Совсем мальчишки, пятнадцать, шестнадцать лет. Босые ступни обмотаны кровавыми тряпками… Изможденные, оголодавшие, они едва волокли ноги.
Гернсийцы выходили к воротам, чтобы успеть сунуть им что-нибудь из еды или теплую одежду, то, чем могли поделиться. Иногда конвоиры позволяли несчастным на минутку выскочить из колонны и принять подаяние, а в другой раз валили на землю и жестоко избивали прикладами.
