Брендон Сандерсон - Архив Буресвета. Книга 1 : Путь королей
Каладин сидел в углу клетки, прислонившись спиной к решетке и опустив взгляд. Доски пола перед ним были расщеплены, словно кто-то пытался выломать их, орудуя одними ногтями. Расцарапанная часть была темной там, где сухое серое дерево впитало кровь. Бесполезная, бредовая попытка побега.
Фургон продолжал катиться. Каждый день одно и то же. Утром у него все тело ныло и болело от беспокойной ночи, проведенной без тюфяка или одеяла. Рабов из каждого фургона выпускали по очереди, и они ковыляли с кандалами на ногах, чтобы размяться и облегчиться. Потом их запихивали обратно, давали утреннюю порцию баланды, и караван катился до полуденной баланды. Снова в путь. Вечерняя баланда, а потом ковш воды, и спать.
Воспаленное клеймо «шаш» на лбу Каладина все еще сочилось кровью. По крайней мере, крыша клетки давала укрытие от солнца.
Спрен ветра обратилась в туман и теперь летала, будто облачко. Она приблизилась к Каладину, от движения в передней части облачка обрисовалось ее лицо — как будто туман сдуло и показалось что-то более плотное, спрятанное за ним. Легкая, женственная, с узким личиком. Такие любознательные глаза. Он не встречал спренов, подобных ей.
— Остальные плачут по ночам, — пояснила она. — Но не ты.
— Толку от слез? — Парень прислонил голову к прутьям клетки. — Что они изменят?
— Не знаю. А почему люди плачут?
Он улыбнулся и закрыл глаза:
— Спроси Всемогущего, почему люди плачут, маленький спрен. Не меня.
Во влажном воздухе восточного лета лоб покрылся каплями пота, и рану щипало, когда они в нее попадали. Следовало надеяться, что вскоре их ожидали несколько недель весны. Погода и сезоны были непредсказуемы. Обычно каждый длился несколько недель, но сколько именно — никто не может сказать заранее.
Фургон продвигался вперед. Через некоторое время Каладин почувствовал на лице солнечный свет. Открыл глаза. Солнце почти в зените. Значит, два или три часа пополудни. А где же обеденная баланда? Каладин встал, держась одной рукой за стальные прутья. Он не видел Твлаква, который правил передним фургоном, только плосколицего Блата в фургоне позади. Наемник был в грязной рубашке со шнуровкой и широкополой шляпе, защищавшей от солнца; копье и дубина лежали рядом с ним на козлах фургона. Он, как и Твлакв, не носил меча — сказывалось влияние алети.
Трава продолжала расступаться перед фургонами, исчезая спереди и осторожно показываясь после того, как они удалялись. Вокруг изредка появлялись странные кусты, незнакомые Каладину. У них были толстые стебли и черенки с острыми зелеными иголками. Когда фургоны подъезжали слишком близко, иголки втягивались в черенки, оставляя кривые червеподобные стволы с узловатыми ветками. Они усеивали холмистую местность, вздымаясь над покрытыми травой скалами, точно миниатюрные часовые.
Фургоны катились и катились, хотя полдень давно миновал.
«Почему мы не останавливаемся на обед?»
Передний фургон наконец-то встал. Два других резко затормозили, чуллы с красными панцирями начали беспокоиться, их усики заколыхались. У этих зверей, похожих на ящики, выпуклые твердые, как камень, раковины и толстые красные ноги, будто стволы. Каладин слыхал, что их клешни могут перекусить человеческую руку. Но чуллы покорные, особенно домашние, и он не слышал, чтобы кто-то из солдат получил от них больше несмелого тычка.
Блат и Тэг спустились со своих фургонов и подошли к Твлакву. Работорговец привстал на козлах, прикрывая глаза от яркого света и держа в другой руке лист бумаги. Последовал спор. Твлакв указывал в ту сторону, куда они ехали, а потом — на свою бумагу.
— Твлакв, заблудился? — позвал Каладин. — Может, тебе стоит помолиться Всемогущему, чтобы направил на путь истинный. Я слыхал, он питает к работорговцам особую любовь. Держит в Преисподней для вас отдельную комнатку.
Слева от Каладина один из рабов — длиннобородый, что говорил с ним несколько дней назад, — осторожно отодвинулся.
Твлакв помедлил и резко махнул наемникам, приказывая им умолкнуть. Потом этот грузный мужчина спрыгнул со своего фургона и подошел к Каладину.
— Ты, — сказал он, — дезертир. Армии алети странствуют по этим землям, воюют здесь. Ты знаешь эти места?
— Дай-ка мне карту, — предложил Каладин.
Твлакв поколебался, но так и сделал.
Каладин протянул руки сквозь прутья и схватил карту. Потом, не читая, порвал пополам. За несколько секунд он превратил ее в сотню кусочков на глазах у потрясенного работорговца.
Твлакв позвал наемников. Те подбежали, и Каладин бросил в них две пригоршни конфетти.
— Счастливого Среднепраздника, ублюдки, — сказал он, когда кусочки бумаги обсыпали Блата и Тэга. Повернулся, отошел к противоположной части клетки и уселся лицом к ним.
Твлакв утратил дар речи. Потом, побагровев, ткнул пальцем в Каладина и что-то прошипел наемникам. Блат шагнул к клетке, но вдруг передумал. Посмотрел на Твлаква, пожал плечами и пошел прочь. Твлакв повернулся к Тэгу, но другой наемник просто покачал головой и что-то тихонько проговорил.
Твлакву понадобилось несколько минут, чтобы унять ярость, после чего он обошел клетку и приблизился к Каладину. Когда работорговец заговорил, его голос оказался на удивление спокойным.
— Вижу, дезертир, ты умен. Сделал себя незаменимым. Прочие рабы не из этих краев, и сам я тут никогда не бывал. Ты можешь торговаться. Чего тебе надо? Я могу давать тебе больше еды каждый день, если станешь себя хорошо вести.
— Хочешь, чтобы я руководил караваном?
— Я буду следовать твоим указаниям.
— Хорошо. Сначала разыщи высокую скалу.
— Чтобы осмотреться?
— Нет, чтобы я тебя с нее скинул.
Твлакв раздраженно поправил шапочку, отбросил с лица длинную белую бровь:
— Ты меня ненавидишь. Это хорошо. Ненависть делает тебя сильным, и я смогу просить у покупателя больше денег. Но ты не сможешь мне отомстить, если я не доставлю тебя на рынок. Я не позволю тебе сбежать. Но может, кто-то другой позволит. В твоих интересах, чтобы тебя продали, понимаешь?
— Мне не нужна месть.
Спрен ветра вернулась — она на некоторое время отвлеклась, изучая странные кусты. Теперь же принялась прохаживаться вокруг лица Твлаква, разглядывая его. Он явно ее не замечал.
Работорговец нахмурился:
— Не нужна?
— От нее никакого толку, — объяснил Каладин. — Я выучил этот урок давным-давно.
— Давным-давно? Дезертир, да тебе и восемнадцати не исполнилось.
Почти угадал. Каладину было девятнадцать. Неужели прошло четыре года со дня его вступления в армию Амарама? Казалось, он постарел лет на десять.
— Ты молод, — продолжил Твлакв. — И еще можешь изменить судьбу. Кое-кому удавалось избавиться от рабской участи — ведь можно выплатить свою цену, понимаешь? Или убедить кого-то из хозяев, чтобы тебе дали свободу. Ты можешь снова стать свободным человеком. Это не так уж невероятно.
Каладин фыркнул:
— Я никогда не избавлюсь от этих отметин. Ты ведь знаешь, что я пытался — безуспешно — сбежать десять раз. Не только глифы на моем лбу заставляют твоих наемников тревожиться.
— Прошлые неудачи не означают, что в будущем у тебя не будет шансов.
— Мне конец. И наплевать. — Он пристально смотрел на работорговца. — Кроме того, ты же не веришь на самом деле в то, что говоришь. Человек вроде тебя не сможет спать по ночам, зная, что проданные им рабы окажутся на свободе и однажды разыщут его.
Твлакв рассмеялся:
— Да, дезертир. Возможно, ты прав. Или, возможно, я просто думаю, что если ты освободишься, то пустишься на поиски того первого человека, который продал тебя в рабство, а? Как там его... великий лорд Амарам? Его смерть будет мне предупреждением, и я успею сбежать.
Откуда он узнал? Где услышал про Амарама? «Я его найду, — подумал Каладин. — Я голыми руками его уничтожу. Я оторву ему башку, я...»
— Да, — согласился Твлакв, изучая лицо молодого раба. — Значит, ты был нечестен, когда сказал, что не жаждешь мести. Я вижу.
— Откуда ты знаешь про Амарама? — Каладин нахмурился. — Меня с той поры полдюжины раз продавали.
— Люди говорят. Работорговцы любят потрепаться. Нам приходится дружить, видишь ли, потому что остальные нас не выносят.
— Тогда ты знаешь, что я получил это клеймо не за дезертирство?
— О, но ведь мне следует притворяться, что все так и есть, понимаешь? Тех, кто виновен в серьезных преступлениях, трудновато продать. С этим «шаш»-глифом на твоем лбу мне придется постараться, чтобы выручить за тебя хорошие деньги. Если я не сумею тебя продать, тогда... поверь мне, ты не захочешь этого. И потому нам обоим придется сыграть в игру. Я скажу, что ты дезертир. А ты ничего не скажешь. По-моему, игра простая.
— Это незаконно.
— Мы не в Алеткаре, и потому о законе речь не идет. К тому же дезертирство — официальная причина твоего рабского положения. Скажи, что все было иначе, — и ничего не добьешься, кроме репутации лжеца.
