Сьюзан Хинтон - Изгои
Похоже, он не меньше моего тосковал по дому.
– А помнишь, какие он вчера шутки откалывал? – сказал я. – Вчера… еще вчера вечером мы провожали Марсию и Черри до Смешинкиного дома. Еще вчера мы с тобой лежали в поле, смотрели на звезды и мечтали…
– Перестань! – процедил Джонни сквозь стиснутые зубы. – Молчи насчет вчерашнего! Я вчера мальчишку убил. Ему было от силы лет семнадцать, не больше восемнадцати точно, а я его убил. Как теперь жить-то с этим?
Он заплакал. Я прижал Джонни к себе, как тогда его прижимал Газ, когда мы нашли его на поле.
– Я же не хотел… – наконец вырвалось у него, – но они тебя топили, и я так испугался…
Он немного помолчал.
– До черта, оказывается, в людях крови.
Внезапно он вскочил и заходил туда-сюда, похлопывая себя по карманам.
– Что же нам делать? – теперь и я плакал.
Темнело, я замерз, мне было одиноко. Я закрыл глаза и запрокинул голову, но слезы все равно текли.
– Я во всем виноват, – сказал Джонни несчастным голосом. Он перестал плакать, когда заплакал я. – В том, что еще и тринадцатилетнего ребенка за собой потащил. Тебе надо вернуться домой. Тебе ничего не будет. Это же не ты его убил.
– Нет! – завопил я. – Мне четырнадцать! Мне уже месяц как четырнадцать! И я не меньше твоего вляпался. Я больше не буду плакать, сейчас перестану… Просто не сдержался.
Он уселся рядом со мной, сгорбился.
– Понибой, я совсем другое имел в виду. Не плачь, Пони, все будет хорошо. Не плачь… – я уткнулся в него и ревел, пока не заснул.
Проснулся я поздно ночью. Джонни сидел, привалившись к стене, а я спал у него на плече.
– Джонни? – зевнул я. – Не спишь?
Я согрелся, меня клонило в сон.
– Нет, – тихо ответил он.
– Мы же больше не будем плакать, правда?
– Ага. Мы все уже выплакали. Свыклись с мыслью. Теперь нам будет получше.
– Так я и думал, – сонно сказал я.
И тут впервые с тех самых пор, как мы с Далли уселись за двумя девчонками в «Ночном сеансе», я расслабился. Теперь нам все по плечу.
Следующие четыре-пять дней были самыми долгими в моей жизни. Мы убивали время за чтением «Унесенных ветром» и игрой в покер. Джонни книжка очень понравилась, хоть он ровным счетом ничего не знал о войне, а о плантациях – и того меньше, поэтому мне ему многое приходилось объяснять. Поразительно, сколько всего умного Джонни подмечал в этой книжке, куда там мне, а ведь я у нас вроде как глубоко мыслю. Джонни был второгодником, оценки у него всегда были так себе – плохо соображал, когда от него быстрых ответов требовали, вот учителя и думали, наверное, что он тупой. Но тупым Джонни не был. Просто до него все доходило немного медленнее, но уж когда доходило, ему хотелось до самой сути докопаться. Особенно ему понравились джентльмены-южане – его наповал сразили их манеры и обаяние.
– Вот, наверное, классные были дядьки, – с горящими глазами сказал он, когда я прочел ему, как они отправились на верную смерть, потому что были очень доблестными. – Они мне Далли напоминают.
– Далли? – удивился я. – Да брось ты, у него манер не больше моего. И ты сам видел, как он с теми девчонками обошелся. Газ больше на этих южан похож.
– Ну да… манерами, да и обаянием тоже, наверное, – медленно сказал Джонни, – но, знаешь, я однажды ночью видел, как Далли замели копы, а он таким спокойным был, невозмутимым. Они его забирали за то, что он якобы окна в школе побил, а это не он, а Смешинка. И Далли об этом знал. Но он получил за него срок и даже глазом не моргнул, и отрицать ничего не стал. Вот это, я считаю, доблесть.
Тут я впервые понял, до какой степени Джонни преклоняется перед Далли Уинстоном. Из всей банды я Далли меньше всех любил. Он не был таким понимающим и лихим, как Газ, или таким весельчаком, как Смешинка, ну или даже таким суперменом, как Дэрри. Но теперь я понял, что эта троица нравилась мне, потому что они все были как герои из книжек, которые я читал. А Далли был реальным человеком. Я любил книжки, облака и закаты. Реальный Далли меня только пугал.
К фасаду церкви мы с Джонни даже не выходили. Его было видно с дороги, а по ней на лошадях – в магазин за покупками – иногда проезжали ребята с фермы. Поэтому мы все больше торчали сзади, сидели на ступеньках и глядели в долину. Видно было на мили вокруг – и ленточку шоссе, и дома с машинами, которые отсюда казались точечками. На закат мы глядеть не могли, потому что задняя часть церкви выходила на восток, но мне нравилось смотреть на цвета полей и мягкие переливы красок на горизонте.
Как-то утром я проснулся раньше обычного. Мы с Джонни спали прижавшись друг к другу так было теплее, – Далли был прав, когда сказал, что тут у нас будет холодно. Стараясь не разбудить Джонни, я вышел на крыльцо и закурил. Как раз занимался рассвет. Вся низина была затянута туманом, обрывки которого иногда взлетали вверх, будто облачка. На востоке небо посветлело, горизонт стал тонкой золотой линией. Серые облака порозовели, и туман окрасился золотым. Настал безмолвный миг, когда все кругом будто затаило дыхание, и тут взошло солнце. Было очень красиво.
– Ого, – услышав за спиной голос Джонни, я чуть не подпрыгнул, – вот так красота.
– Да, – вздохнул я, жалея, что у меня нет красок, чтобы нарисовать эту картину, пока она не стерлась из памяти.
– Туман был красивым, вот что, – сказал Джонни. – Сплошное золото с серебром.
– Угуммм, – ответил я, пытаясь пустить колечко дыма.
– Жаль, что он все время таким не может быть.
– Золото не остается навек. – Я вспомнил стихотворение, которое читал когда-то.
– Чего?
Мир первой зеленью в злато одет,
Но невозможно сберечь этот цвет,
Лист распускается ярким цветком,
Чтоб через час отгореть целиком.
Лист уступает дорогу листу.
Так и Эдем уходил в пустоту,
Так и заря завершает свой бег.
Золото не остается навек[5].
Джонни глядел на меня во все глаза.
– Это ты откуда узнал? Я ведь как раз это и имел в виду!
– Это Роберт Фрост написал. Тут, правда, смысла больше, чем я понимаю. – Я изо всех сил пытался понять, что же хотел сказать поэт, но мысль от меня все ускользала. – Я это стихотворение и запомнил, потому что так до конца и не понял, о чем он тут говорит.
– Знаешь, – медленно сказал Джонни, – я раньше ничего этого не замечал – ни облаков, ни красок, пока ты не начал о них говорить. А до этого их как будто и не было. – Он задумался. – Странная у тебя семья.
– И что же в ней такого странного? – сухо спросил я.
Джонни быстро глянул на меня.
– Я ничего плохого в виду не имел. Я хотел сказать, в смысле, что Газ, например, похож на вашу маму, а ведет себя точь-в-точь как ваш отец. А Дэрри – вылитый ваш отец, но он не такой бедовый, как он, не хохочет, как он хохотал бывало. Он ведет себя как ваша мама. А ты ни на кого из них не похож.
– Знаю, – сказал я. – Да и ты, – добавил я, хорошенько все обдумав, – ни на кого из банды не похож. Я ни Смешинке, ни Стиву, ни даже Дэрри не смог бы рассказать про облака, закаты и это вот все. При них я бы и стих этот не вспомнил. В общем, они бы меня просто не поняли. А вот вы с Газом понимаете. Ну и, может еще Черри Баланс.
Джонни пожал плечами.
– Нуда, – вздохнул он. – Похоже, мы от них отличаемся.
– Да ну брось, – сказал я, пустив идеальное колечко дыма, – может, это они отличаются от нас.
На пятый день мне так осточертела колбаса, что меня от одного взгляда на нее мутило. Шоколадные батончики мы съели в первые два дня. Я умирал – хотел пепси. Меня, пожалуй, можно назвать пепси-наркоманом. Я ее хлебаю ведрами, пять дней без пепси – и я чуть не помер. Джонни пообещал, что купит, когда у нас припасы кончатся и придется опять идти за едой, но тогда мне это никак не помогло. И курил я больше обычного – наверное, от нечего делать, – хоть Джонни и говорил, что мне плохо сделается, если я столько выкурю. Насчет сигарет мы следили – начнись тут пожар, и старая церковь, считай, пропала.
За пять дней я дочитал в «Унесенных ветром» до того места, когда Шерман осадил Атланту, проиграл Джонни в покер сто пятьдесят баксов, выкурил две пачки «Кэмела», после чего, как и предсказывал Джонни, мне поплохело. Я весь день ничего не ел, а на пустой желудок курить паршиво.
Я свернулся калачиком в углу, чтобы проспаться от курева. Я уже засыпал, когда услышал – как будто где-то вдалеке – тихий протяжный свист, оборвавшийся на резкой высокой ноте. Я и внимания не обратил – клевал носом, хотя Джонни незачем было так свистеть. Он сидел на ступеньках возле задней двери и пытался читать «Унесенных ветром». Я уж было решил даже, что весь мир мне приснился, а на самом деле его и не было, были только бутерброды с колбасой, гражданская война, старая церковь и туман в долине. Мне казалось, будто я всегда жил в церкви, или, может, жил во время гражданской войны, а потом каким-то образом перенесся в эту церковь. Это, чтоб вы понимали, до чего у меня безумное воображение. Кто-то потыкал меня ногой под ребра.
