Татьяна Санс-Цветкова - mirknig.su
Отклик первого читателя, моей мамы
Система ценностей
Я часто рассказывала дочери о своем детстве, о двух своих тетках, жизнь которых непроизвольно всплывала в моих воспоминаниях и давила на подсознание. Я хотела быть «тетей Дуней», а была «тетей Зоей». Почему так происходило, от меня ускользало, пока этой проблемой не заинтересовалась моя дочь. Наши долгие разговоры оформились у нее впоследствии в эту книгу и помогли мне вынести себе беспощадный вердикт: я — неумелая, эгоистичная и ленивая.
В детстве нас с сестрой отправляли на лето в деревню к двум теткам, родным сестрам нашего отца. Официально нас привозили Дуне, но иногда мы ночевали и у Зои. Жили они отдельно, обе — в маленьких однокомнатных избах с русскими печками.
Тетя Зоя была образованным учителем русского языка и литературы и завучем школы. Тетя Дуня не получила образования.
Тетя Зоя мне запомнилась только лежащей на кровати и читающей, тетя Дуня — легко хлопочущей по дому в чистом фартучке, молчаливая, но улыбчивая. Она кормила и обшивала две семьи, в том числе и саму Зою. Проголодавшись, Зоя вставала и безо всяких угрызений совести шла есть к сестре.
У тети Зои окна были занавешены какими-то темными, плохо прикрепленными тряпками. Я запомнила это из- за «камеры Обскура». По утрам в окна через узкую щель пробивалось солнце. Когда мы спали у Зои, на полу, то на противоположной стене появлялось «кино»: цветное перевернутое изображение проходящих по улице людей. У тети Дуни на окнах были белые занавесочки и цветы в горшках. Их я запомнила, потому что любимым занятием у меня была игра на белом подоконнике: я расселяла на ветках цветов пластилиновые фигурки зверей.
У тети Зои были темные пустые сени, я их боялась. У тети Дуни в сенях всегда стояла бочка с квасом, а огромный ларь с мукой был полон круглых хлебов, испеченных на неделю. Мы лазили в этот ларь без спросу за каральками (большими сладкими бубликами). У тети Дуни я спала на теплой печи, у тети Зои печь никогда не протапливалась, спать там было нельзя. Не помню в ее доме ничего, кроме кровати. Наверное, мы там ни разу не ели, если не запомнился даже стол. У тети Дуни был хозяйственный столик у печки, крохотный «туалетный» столик под фотографиями в рамке в простенке между окнами и обеденный стол, где все после ужина играли в лото.
Тетя Дуня учила своим примером жить вкусно и чисто. Дощатый некрашеный пол каждую субботу старшие дети старательно «шоркали голиком», а вечером вся семья мылась в баньке. Тетя Зоя учила получать наслаждение от жизни, не вставая с кровати. «Девочки, вы не лежите просто так. Видите, трещины на потолке. Не смотрите на них бездумно, ищите рисунки в этих трещинках. Вон там — лицо, там — дерево…» И мы научились видеть несуществующие лица и не научились видеть убогость реального потолка.
Тетя Дуня всю жизнь стыдилась своей необразованности, хотя читать она умела и с благоговением брала в руки перед сном очередной выпуск «Роман-газеты», прочитать пару страниц. Тетя Зоя ходила по деревне с гордо поднятой головой. Зоя была парторгом школы. Но мы все любили тетю Дуню. К ней на лето привозили не только нас с сестрой, но и всех родных внуков Зои. Зоино неумение жить реальной жизнью в семье не обсуждалось и не критиковалось. Зоя была «святой».
У Зои было трое детей, мужья от нее уходили. Дуня, лишившись трагически мужа и сына, вышла замуж за вдовца с двумя дочками. Они уже окончили школу и появлялись в моей детской жизни эпизодически. Но и их жизнь заставляет задуматься. Дунины падчерицы выросли умелыми хозяйками, а дети Зои и мы с сестрой успели усвоить от Зои, что книга в руках — это весомое оправдание неприготовленного обеда, пятен на одежде, неубранной квартиры, провисших дверок в шкафах, неряшливых гвоздей на стенах вместо полочек и многих других признаков неуютного жития. И никто из нас, как и сама Зоя, не догадывался, как плохо жить детям около неумелых родителей.
Почему в тех умных книгах, которые дни и ночи напролет читала тетя Зоя, она не вычитала, что, видя трещину, надо встать, замазать ее и побелить весь потолок заново? Почему за все 80 лет своей жизни, прочитав тонны умных книг, она так и не догадалась об этом? Почему умение читать стало оправданием трещин на потолке в ее пустом голодном неуютном доме? Почему в руках ленивых книги классиков становятся оправданием и ширмой для лени? Разве для этого их писали?
Почему, имея перед глазами два таких образца модели жизни, большую часть своей жизни я прожила «тетей Зоей», а не «тетей Дуней»? Почему мы не замечаем своей эгоистичности? Почему ввергаем жизнь семьи в бессистемный хаос? Почему не понимаем важность системы в ведении хозяйства? Почему не понимаем связи между порядком в личном хозяйстве с порядком в общем доме, городе, стране? Кто вселил в нас пренебрежение к быту и физическому труду? Кто внедрил нам в голову перекошенное отношение к материальному? Однозначно — не религия. И церковь, и монастыри держатся не только на вере, но и на идеально продуманной системе ведения хозяйства. Разум всегда призывал людей к равновесию. При системном, а не хаотичном ведении хозяйства обязательно остается время и на раздумья, и на познание, и на веру, и на творчество. Появление вологодских кружев или росписей украинских хат тому доказательства. Не в трещинах же на потолке кружевницы выискивали узоры.
Наступит ли тот момент, когда мы признаемся, наконец, сами себе в своей лени и никчемности.
Как мать слепо любит свое дитя, так все мы слепо любим самих себя, свое Я. Оно внутри, его не видно. И это так удобно. Достаточно громко вещать, что оно прекрасно. Как можно! Эта грязь в моем жилище, этот вечный беспорядок в вещах, эта неубранная постель, эта невкусная, некрасивая еда с черной сковородки, эти засаленные волосы, эти неухоженные ногти, эта мешковатая жеваная одежда, этот мусор под окнами, этот серый город, эта нищая беззаконная страна, эта не выспавшаяся ленивая рожа — это же все не имеет НИКАКОГО отношения ко мне! Мое Я прекрасно, возвышенно, чисто, умно и начитанно!
И никак не осознается, что другим в этом хламе даже не хочется рыться, чтобы увидеть наше безупречное Я. И никак не осознается, что все нами созданное, уже с расстояния одного миллиметра от нашего Я становится видимым. Даже внутренние болезни, как результат неумения жить, видны на коже. Наше Я всю жизнь пребывает в лени, наивно пологая, что лень его надежно прикрыта чужим телом, тело чужой одеждой, одежда чужой квартирой, квартира чужим городом, а город чужой страной. Да нет же, все эти скорлупки созданы нашим замечательным Я, и там наведен тот порядок, который навело там наше Я.
Имя этому порядку — болото с громко квакающей лягушкой в центре.
Школьная подруга дочери выясняет причину ее редкого выхода в «одноклассники». Объясняю, день ее расписан по минутам с 5 утра до 22-х. В ответ искреннее удивление: «А зачем такая жизнь нужна?»
У нас, русских, а точнее — советских (я пишу про свое поколение), совершенно перевернутое представление об успешности жизни: чем больше удается полежать, тем жизнь оценивается как более успешная.
В цивилизованном мире успешность жизни оценивается не наслаждением, полученным от использования результатов чужого труда, а удовлетворением от результатов своего труда. Европейцы удовлетворены и своей жизнью, и своим совместным трудом: им не стыдно за свои страны. Европейцы получают удовлетворение даже от праздников, потому что все не только наслаждаются зрелищем, но и втянуты в творческий процесс подготовки праздника. Там нет зрителей и актеров. Зрители в Европе мы, русские. А все европейцы равноправные участники жизни.
Я тоже многое пересмотрела в своей жизни, когда получила доступ к другой системе ценностей.
Почти всю свою жизнь я была советской, собственность моя, как и остальных, ограничивалась стенами хрущевок. Далее, за порогом, начиная с лестничной площадки, все было тоже советским, то есть не моим, в том числе и мы сами, переступая порог, переставали принадлежать себе.
В одном старинном испанском городке хозяйка подметала коврик перед дверью, выходящей на проезжую часть.
Мела она в дом. Там удобнее, чем на булыжной мостовой, будет собирать пыль на совок. Ей даже в голову не приходит вытряхнуть или смести пыль на дорогу, за порог, где начинается «не мое». Дорога — тоже ее, и город, где проходит эта дорога, тоже ее.
Я кожей прочувствовала, что собственность каждого испанца за порогом его квартиры не кончается, а простирается до границ Испании. Идет ли пешеход, едет ли велосипедист, водитель в машине, гуляют ли с палочкой престарелые женщины (старухами язык не поворачивается их назвать) или 90-летние старички мирно сидят около своих домов — все они излучают спокойствие человека, пребывающего в своем «доме». Никто не втягивает плечи, не прячет взгляд, не суетится, не протискивается бочком, никто ничего не делает украдкой, не говорит шепотом, но и не хамит, никто не думает, что он кому-то мешает, никто не испытывает никаких неудобств жизни. На лице, точнее в позах, движениях, манерах каждого, видна уверенность, что он не слуга у государства, а хозяин испанского дома, и дом этот построен лично им самим, для него, и сделан лично под него, под его способности, возраст, увечья и немощь, чтобы ему было удобно и надежно в нем жить. Поэтому каждый испанец так свято соблюдает порядок, добровольно поддерживает чистоту и с удовольствием украшает среду своего обитания. В Испании удобно всем, начиная от грудничка и кончая стариком. Удобно жить, удобно перемещаться из дома на работу, удобно работать, удобно болеть, удобно учиться, удобно отдыхать в свободное время.
