Андрей Дай - Поводырь - 4
- Чеки? Что еще за чеки?
- Дык известно какие, ваше благородие. Которые здеся заместо денег артельным дают. Управляющий-то, господин Фитюшин, сказывает будто в Томске, в главной конторе, их можно обратно на рубли поменять. Только, кто ж туда поедет? Кушать-то здеся хочется. Вот бабы и бузят, чтоб в лавку продукты возили, а не водку. Да вы, вашбродь, не сумневайтесь. Оне сейчас распалятся, да к управе пойдут. А тут уж и мы с нагайками. Парочку горячих приложим, оне и разбегутся.
- Вот как? - вскинул брови я. - И давно это у вас так?
- С Рождества... Да нет! Как в Томске немчика... Ой! Как в Томске губернатора сняли, так и пошло - поехало.
Я коротко кивнул, и отправился в торговое предприятие, о существовании которого прежде даже не подозревал. И было мне чрезвычайно интересно - это старый судья придумал, или местный приказчик... этот... как его там... Фитюшин что ли? Или это Фитюшин у нас такой инициативный?
Женщины расступились, безошибочно определив во мне имеющего право, проводив только угрюмыми взглядами. И я попал в этот, так сказать, поселковый магазин.
Казак был не прав. На полках, кроме водки было еще много разного товара. Ткани, нитки, керосин и цветастые платки. Много разной обуви, соль, скобяные изделия и другие, в общем-то, нужные в хозяйстве штуковины. Только вот продуктов, и правда, не было.
- Ревизор Шмидт, - процедил я, глядя прямо в масляные глаза откормленного, наряженного в алую атласную рубаху, продавца. - Покажи ка мне чеки, любезный.
- А документ у вас есть? - упер руки в боки мужик. - А то ходют тут всякие!
Очень хотелось достать револьвер и поинтересоваться - сойдет ли это вместо документа? И ведь, что самое главное - Герману эта идея очень уж по сердцу пришлась. Так он меня уговаривал, так бесновался в клетке нашего с ним черепа, что я уже и не слышал - чего там еще наглый лавочник мне говорил. Едва-едва сил хватило кивнуть, повернуться на каблуках и выйти на улицу.
- Езжайте в заставу, - приказал я казакам. - Баб нагайгами... запрещаю! Скажете Колоткину - ревизор запретил! Марш-марш!
Не оглядываясь - и так знал, что ослушаться не посмеют - пошел, сперва даже чуть ли не побежал, за оставленным на столе в каморке конвертом. А потом как-то вдруг успокоился. Мысль пришла, что, по большому счету - идея-то отличная! Вольная интерпретация обычного для губернской столицы вексельного обращения с одним небольшим нюансом. Или, как сказали бы мои прежние, еще и из того мира, учителя - с перегибами. Но - тем не менее - замечательная! Высвободить часть предназначенных для выплаты зарплат денег, вернуть их в оборот, подтолкнуть шахтеров оставить некоторое количество жалования в лавке компании! Вот только местная администрация не подталкивала, она принуждала, не считаясь с интересами семей артельщиков. А любое возмущение подавлялось силами казаков.
И, кстати, если каторжники так же, как и их свободные коллеги, получали заработанное этими ничего не стоящими бумажками, понятна причина их нежелания работать. В конце концов, заключенных кормили, поили и одевали. И на них не висела необходимость заботиться о семьях. Солдаты, которые кандальников охраняли, тоже никак не были заинтересованы в высоких трудовых результатах их подопечных. Морока одна - конвой туда, потом - обратно. Зеки в теплой шахте, а служивые - в тесной караулке...
В общем, тема для беседы с местной знаменитостью, пока мне незнакомым весьма изобретательным господином Фитюшиным, уже появилась. И меня нисколько не смущала опускавшаяся на поселок ночь. Я конечно никуда особенно не торопился, но и задерживаться слишком уж надолго в Судженке не было желания.
Прелесть небольших населенных пунктов - все близко. Три минуты быстрой ходьбы и я на крыльце заставы, где меня уже встречал урядник.
- Мне доложили... - начал он, но я его грубо перебил.
- Извольте проследовать за мной, урядник!
Что начальник местного силового ведомства может быть на зарплате у, судя по всему, нечистого на руку управляющего, не хотелось и думать. Пришлось бы раскрывать свое инкогнито, и ни к чему хорошему это бы не привело.
Кривоногий, как прирожденный кавалерист, Колоткин, впрочем, послушно протопал за мной следом в мой "номер", а потом долго, шевеля губами, читал грозную бумагу. А мы с Герочкой, затаив дыхание, молили Бога, чтоб седой урядник оказался честным человеком.
- Чем могу помочь, ваше благородие? - аккуратно пристроив документ на столе, весело поинтересовался казак, и я мог осторожненько, через зубы, выдохнуть. И тут же начал отдавать распоряжения:
- Четверых в лавку. Взять этого... в красной рубахе и... Чулан-то есть какой-нибудь? В чулан! Пусть посидит пока... Все бумаги и книги принести сюда. Управляющий при конторе живет? Отлично. Бери, урядник, десяток, и лично туда. Чтоб даже мышь не выскочила. Всех впускать - никого не выпускать! И своим накажи, чтоб ни с кем не разговаривали. Приказ, дескать, и все! Пусть боятся! А я записи из лавки погляжу и сам тоже к управе приду. Там все и решим.
Полчаса спустя на заставу приволокли нагловатого продавца из лавки в бессознательном состоянии. Причем лица казаков-несунов так светились от счастья, что я даже ругать их не стал.
- Сопротивлялси, вашбродь, - радостно воскликнул один из членов группы захвата, и сунул мне в руки холщевый мешок с бумагами. - И бумаги отдавать не хотел. Вот мы его и того... Немножко.
- К утру очухается?
- Должен, - кивнул, сразу поскучнев, казак. - С Божией помощью... Потом-то, ваше благородие, куда его?
- Посмотрю, чего у них там в бумагах. Если все совсем плохо - в кандалы. Если не очень - плетей и пшел вон.
- Федька это Болотин, - засомневался кавалерист. - Управляющего Фитюшина, сестринский отпрыск. Племяш, стало быть.
- Мне он не родня, - криво улыбнулся я. Местный управляющий уже мне не нравился.
Никогда не понимал бухгалтеров. Так, умом, понимаю - насколько нужен и важен их труд, но вот представить себя перебирающим все эти бесконечные приходно-расходные ордера и счета, аккуратно выписывающим все это в толстенные книги, никак бы не смог. Не мое это.
А вот Герману такая работа, похоже, даже нравилась. Руки как-то сами, без вмешательства моего сознания, быстро перебрали ворох вываленных на кровать документов на несколько пачек. Отдельно - пыльная, судя по всему - не пользующаяся популярностью, конторская книга. Уже часа через два, мой внутричерепной партизан готов был дать первые комментарии.
Оказалось, что само существование лавки - это все-таки инициатива Нестеровского. Старому судье идея получать прибыль с уже выплаченных артельщикам денег пришла намного раньше, чем мне. Однако Герману удалось выявить явное расхождение между установленными головной конторой ценами и теми, по которым товары отпускались в Судженке. Этого было вполне достаточно, для обвинения продавца в воровстве. Но и это было еще не все. В книге все цены - и прихода, и расхода товаров - указывались в обычных, имперских рублях с копейками. А номера, так сказать, погашенных чеков значились на отдельном, хоть и вложенном в "талмуд" листе бумаги. Причем с указанием купленного и датой сделки. Племянник управляющего крал не только у моей компании, но еще и у собственного дяди. И при этом, видимо, чтоб самому не запутаться - вел аккуратные записи.
К нашему с Герочкой сожалению, никаких упоминаний об участии Фитюшина в деятельности торгового предприятия, обнаружить не удалось. Так же как и вины племянника в подборе ассортимента товаров в лавке. Так что, как мне тогда представлялось, единственным возможным вариантом исправления ситуации было создание здоровой конкуренции в поселке. Если убедить Тихонова в конвертируемости местных эрзац-денег, и он стал бы принимать их в оплату товаров в своей лавке, конторская торговая точка будет вынуждена пересмотреть отношение к потребителям.
Пока, имея на руках только документы из лавки, я мог предъявить управляющему только то, что он доверчивый осел. Ну и собственно сами чеки, при условии, если в Томске об их существование никто не знает. В любом случае, оставался лишь один способ все выяснить. Я вновь накинул полушубок, проверил оружие, и отправился в окруженную казаками контору.
Ни десятка, который должен был непущщать, ни единой души из конторы, ни самого урядника не увидел. У крыльца стояла грустная, запряженная в сани - розвальни, лошадка, возле которой топталось с десяток женщин и пара казаков. Однако, стоило приблизиться ко входу, Колоткин появился, как из-под земли.
- Их благородие, горный пристав приехали, ваше благородие, - отчитался кривоногий. - Больше никого. Да вон тот еще... Но он в избу не пошел. Их благородию сказал, дескать, тут ждать станет. Дерзит, мужик. Плетей бы ему не мешало всыпать...
- Разберемся, - бросил я на ходу, и прямо сквозь расступающуюся толпу, пошел в контору. И был тут же остановлен возгласом того самого дядьки, удобно устроившегося, закутавшегося в шкуры на санях.
