Андрей Кайко - За серой полосой. Дилогия
Голубь неслышной белой тенью промелькнул над обозом и ушел в набор высоты, а три отделившиеся от него фигуры коснулись земли и... пропали из вида. Зато на земле стало происходить что-то невероятное. Часть коней сбивалась с шага и останавливалась, некоторые падали, придавливая собой наездника - почти все лошади вдруг оказались стреноженные прямо на ходу, а руки их всадников крепко привязаны к луке седла. Возницы на телегах тоже опутались верёвками так, что и захочешь, не дёрнешься. Шум, гам, крики о помощи, божба и ругань раздались над полем, но громче всех нёсся чей-то истошный вопль: "Магия! Спасайтесь, братцы, против мага нам никак не выстоять!"
Обоз встал и, судя по всему, надолго. Вовка восхищённо присвистнул и попытался взглядом отыскать охотников, сотворивших это чудо. Он нашел их по быстро удлиняющемуся следу в колосьях, который оставлял размытый вихрь. Постепенно мутное пятно принимало человеческий облик, а скорость его продвижения вглубь поля уменьшалась. Скоро каждый вихрь превратился в устало бредущего человека. Охотники сделали всё как надо - почувствовав прекращение действия заговорённой воды, они не стали геройствовать, а сразу отошли подальше и залегли, чтобы переждать последующее замедление жизненного ритма. Теперь пришла очередь действовать Володе и Лесьяра - четвёртого охотника, оставшегося на крыле голубя.
- Барин, подведи своего крылана к невольникам, я их от пут освобожу.
Что ж, это была очень дельная мысль: гоняясь за разбегающимися селянами, налётчики потратят немало времени, что отлично вписывалось в первоначальный план. Не говоря уже о том, что кое-кому из жителей удастся воспользоваться выпавшим шансом и спрятаться от погони в высоких колосьях. Вовка послушно повернул голубя к обозу. Лесьяр спрыгнул, но, благополучно приземлившись перед вереницей повозок, входить в ускорение пока не стал. Он спокойно, деловито принялся перерезать узлы, покрикивая на опешивших селян:
- Не стой столбом! Освободили, дык беги, аль вон хватай с телег вилы и стереги татей повязанных!
Но три охотника, даже двигаясь быстрее молнии, не могли обезвредить всех налётчиков. Те, что ехали в самых первых рядах, остались на конях, при оружии и со свободными руками. Двое попытались придти на помощь своим связанным товарищам, однако разрыв огнешара на обочине и голос с неба "Сдавайтесь, а то всех испепелю!" остановили их порыв. Чётко, словно на учениях, семеро всадников развернулись, взяли в "коробочку" восьмого и, прикрывая его своими телами, дали шпоры лошадям. Такого Вовка никак не ожидал - он-то рассчитывал лишь потянуть время, а тут вон как обернулось. Единственная дееспособная на данный момент часть воинства, вместо того чтобы переломить положение в свою пользу, решила просто слинять! Конечно, Володе ничего не стоило перестрелять их в спину, но ему вдруг стало любопытно, что ж это за фигура, которую так берегут? Он дал возможность беглецам удалиться на порядочное расстояние от обоза, а потом метнул ещё один огнешар, прямо под копыта передней лошади.
- Всем стоять! Иначе тот, кого вы так самоотверженно охраняете, превратится в кусок хорошо прожаренного мяса!
И ведь сработало! Воины сверлили кружащуюся над ними птицу хмурыми взглядами, но с места тронуться не решались: как видно, человек в середине группы и вправду был не простым дружинником. А Вовка ковал, не отходя от кассы:
- Вот и правильно! А теперь всем сложить своё оружие кучкой у обочины и медленным шагом возвращаться к обозу!
Пока крылан стервятником кружился над понуро бредущими остатками некогда грозного отряда, Лесьяр успел закончить начатое его товарищами дело. Все захваченные воины сидели на земле надёжно связанными, а вокруг них переминался с ноги на ногу конвой из сельских мужиков. Кто с вилами, кто с трофейными копьями, они не столько стерегли пленных от побега, сколько охраняли их от расправы селянок, которые разъярёнными фуриями рвались поквитаться с обидчиками за все пережитые страхи и унижения.
Леяна:
День минувший меня как в детстве на качелях то к небу вздымал, то в пропасть скидывал.
Вот поутру от сна очнулась, и сперва понять не могла: ночь вчерашняя, она взаправду случилась, иль токмо пригрезилась мне? Ан-нет, нутром чую, что не пригрезилась, наяву всё было. Вспомнила я тут все ласки да нежности, коими та ночка наполнена была, и так мне хорошо стало, так легко на душе, так радостно! Сбылось, свершилось то, о чём я и помыслить ранее не могла - мы, я и он, вместе!!!
Но почему тогда желанный мой меня оставил, а сам в своё Западное имение улетел ни свет ни заря? Даже не попрощался ни словом, ни жестом, будто я для него место пустое. А мож, я ему той ночью не по нраву пришлась, и он не схотел более видеть меня?
Вот тут я первый раз перепугалась, словно бы рухнула вниз с обрыва высокого. И в страхе том ходила до самого полудня, покуда барин из Западной вотчины не вернулся. А как обнял он меня, да как молвил при всём честном народе "моя ты ", тут хмарь на сердце и растворились без следа, словно её в помине не было. На миг даже показалось, что за спиной моей крылья распахнулись, большие такие, огромные, что у бариновой птицы рукотворной. И, взмахни я ими, так вмиг улечу куда угодно, хоть на самый край земли!
Но любый мой поспрошал про реку Иссур, да про село Излучину, вскочил на птицу свою и вновь улетел. А ведь в той Излучине пять десятков татей злобных, а с ним всего четверо воев... И тут я второй раз испугалась. Теперь уж не за себя, а за славного моего встревожилась. Всё места себе найти не могла, до позднего вечера с башни дозорной не сходила. Всё ждала, ждала, а чего ждала, и сама не ведаю. И ведь знаю в точности, что токмо к вечеру дружина баронская в Излучину доскачет, а потому ранее завтрашнего полудня вестей от неё ждать не приходится. Но всё равно, стоило какому-нибудь верховому вдали показаться, как у меня сердечко сразу щемить начинало: а вдруг это гонец с вестями недобрыми? И когда закатный луч осветил над вершиной горы долгожданные распластанные крылья, я запеть от радости была готова! Ведь акромя желанного моего, никто не мог управляться с птахой рукотворной, а раз летит она, стало быть, жив он, жив мой любый!
Но не долго я ликовала, потому как летела птица иначе, не так, как обычно. Ранее-то она подлетала неспешно, и наземь опускалась степенно, а тут неслась сломя голову, стремительно приближаясь к зелёному лугу. А уж когда порскнули с неё чёрные точки человечьих фигур, вот тогда я и обмерла. Подумала, глупая, что разваливается баринов крылан на лету. Ох, и страшно мне в тот миг стало, так страшно, что словами не передать.
А крылан всё ближе к земле, ближе, вот-вот травы коснётся. И мчится он что конь, узду закусивший, хотя видно как пытается барин усмирить его бег. Вздыбил негодника, словно жеребца своенравного, распростёртыми крыльями заставил о ветер опереться, а всё зряшно - несётся голубь по-прежнему. И только выровнял барин птицу, только заставил её приподнять хвост, как коснулся крылан землицы и заскользил по ней, вздымая за собой клубы пыли...
Как я с дозорной башни на лугу очутилась, сама не понимаю. Очнулась токмо подле птицы замершей. Гляжу, а барин вокруг неё ходит, да всё ей под брюхо заглядывает, головой сокрушенно покачивая. У меня ажно от сердца отлегло: жив-таки, не разбился мой хороший! Вслед за мной на луг стражники набежали. Барин заставил их приподнять голубя, а сам на землю упал и разглядывает брюхо крылана снизу вверх. Потом поднялся, руки от сора налипшего отряхнул и молвит:
- Лея, в замке швеи и плотники есть?
- Есть, - говорю, - как не быть.
- Вот и отлично! Позови их сюда. Видишь, как лыжу посадочную измочалило? - А сам на изжеванную да поколотую деревяшку перстом указывает. - И обшивку снизу в лохмотья порвало, зашить надо.
Ну, дыры-то в полотне я и сама увидела, но меня тогда больше иное тревожило.
- Почему так приключилось? - Спрашиваю барина. А он в ответ:
- Бензин кончился. - Мой господин дурашливо шмыгнул носом. - Шучу. Просто отсутствие энергии отрицательно сказывается на продолжительности полёта и на плавности посадки. Не поняла? Накопитель иссяк не ко времени. Так понятнее?
Я кивать киваю, а сама стою дура-дурой: ничегошеньки не понимаю, да и понимать не хочу. Токмо голос его слушаю, и нет мне ничего милее в целом свете. И потом, когда любый мой смыл с себя пыль дневную, отужинал досыта и стал мне толковать о дне минувшем, я всё слушала, всё слышала, но понимала с пятого на десятое - его голос звучал слаще музыки любой.
- ...а мальчишка тот, которого они так рьяно защищали, оказался сынком нашего соседа, представляешь? Э, да ты меня совсем не слушаешь! - Глаза Володи с укором смотрели на меня.
- Слушаю. Сын соседа. И что?.. - повторила я, а потом встрепенулась. - Погоди, Вова, эт какого соседа? Алча что ль?
