Неизв. - Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру
Туман все сгущался; удары грома были страшны; в молниях, умирающих в густом пару, таилось нечто роковое; озеро продолжало бушевать даже не волнами - оно кипело из глуби.
Я видел 5-6 бурь, ничем не похожих на эту. Возможно, это был старый Вайнемяйнен, переселившийся из океана в Ладогу. Не думали только о том, чтобы остановиться; судно шло само по себе, куда хотело. Наконец, часа через два такой жизни капитан возымел идею, пользуясь первым же прояснением, приказать двум матросам подняться на брусья брам-стеньги. Едва они пробыли там 10 минут, как послышалось нечто вроде галопа кавалерийской части. Это налетел ветер. Одним порывом он разорвал, разогнал и унес завесу тумана. Озеро предстало белой пеной, но открывающим свои самые далекие горизонты. Матросы с брусьев брам-стеньги закричали:
- Земля!
Все побежали вперед.
Капитан совершенно не знал, где он; один старый матрос заявил, что узнает Валаам. Взяли курс на остров.
Примерно в полутора милях от большого острова есть островок с развалинами. Этот утес называют островом Монахинь.
Поскольку женское общество в соседстве с мужским монастырем на Валааме давало повод к большим скандалам, Священный синод своим декретом постановил перевести монастырь женщин на скалу, которая теперь вырастала перед нами, и пусть никто из них не высказывает больше своих желаний, ибо их услышат только стены монастыря.
На утесе построили монастырь, перевели туда три десятка невест Христовых, и там, как было постановлено, они угасли одна за другой. Потом пришла очередь монастыря, который умирал вместе с его обществом и снизу разбиваемый морем, а сверху разрушаемый бурями, как существо за существом, он погиб по камню. От него не осталось ничего, кроме бесформенных развалин и предания, что я вам поведал.
Однако же мы шли довольно быстро, и нам открылся вид с тыла к сердцу острова. Вскоре в самом удаленном пункте, что по мере приближения к нему, казалось, двигался навстречу, мы разглядели церковку, всю из злата и серебра и такую свежую, что воображалось, будто ее только что извлекли из бархатного футляра. Она стояла среди деревьев на газоне, напоминающем газоны Брайтона и Гайд-Парка. Эта церковь - настоящая драгоценность в смысле искусства и убранства - детище лучшего архитектора России, по-моему, Горностаева.
Мы двигались почти у подножья церкви; вблизи открывали детали чарующего вкуса; и, странное дело, хотя золота и серебра было в изобилии, все это размещалось так обыденно, что не портило маленького архитектурного шедевра. С тех пор, как я находился в России, это был первый памятник, который полностью соответствовал моему вкусу. Впрочем, русская церковь в пригороде Руль, имеет что-то общее с этой очаровательной конструкцией, но не так легка.
Вошли в проход, очень узкий в начале, в этом месте судно почти задевает береговые деревья; он расширяется вдруг и становится заливом, усеянным островками, полным тени и свежести. В моем воображении эти корзины зелени сделались похожими на острова Океании в миниатюре.
Мы обогнули островки и слева на холме увидели огромный Валаамский монастырь, внушительных размеров сооружение, хотя без определенного архитектурного стиля, но производящее впечатление, благодаря своей массе. К нему ведет большая лестница, широкая, как лестница к оранжерее Версаля, но втрое длиннее. По ней поднималось и спускалось такое количество народа, что мне показалось, что вижу наяву лестницу, какая лишь снилась Иакову.
Едва пакетбот остановился, мы спрыгнули на берег и подались смешаться с этой спускающейся и поднимающейся толпой. Нас уверили, что настоятель - образованный человек; раз так, то мы рискнули пойти к нему, отдавая дань уважения.
Нас принял длинноволосый матрос с лукавыми чертами бледного лица. Мы увидели его издали, прислонившегося к двери в позе, полной изящества и меланхолии. С первого взгляда, он произвел один и тот же эффект на всех четверых. Еще в 20 шагах от него мы держали пари, что это женщина. А переговорив, больше не понимали, кто. К т о взял на себя труд доложить о нас настоятелю. Я назвал себя без особой надежды, что мое имя вызовет эхо на острове, затерянном в Ладожском озере. Через пять минут к т о вернулся и пригласил нас войти.
К моему великому удивлению, настоятель претендовал на то, что знает меня. Он назвал М у ш к е т е р о в и М о н т е - К р и с т о не как читатель, а как слушатель пересказа книг с похвалой тех, кто их читал. Спустя пять минут подали угощение из фруктов и чая; после настоятель предложил нам осмотреть монастырь и дал в гиды своего молодого матроса.
Здесь совершенно не знают, когда был основан Валаамский монастырь, и хотя один брат, торгующий греческими крестиками и изображениями святых, продает также справку о монастыре, она представляет собой такой мрак, что из нее ничего нельзя почерпнуть. Одно вне сомнения, он существовал уже в XIV веке. Легенда гласит, что Магнус, король Швеции, в 1349 году, увидев свою армию вдребезги разбитой новгородцами, будто бы пустился в плавание по Ладожскому озеру, но был застигнут бурей, и, когда его судно гибло в виду острова Валаам, поклялся, что, если выберется на берег, то посвятит себя служению богу. Судно затонуло, но Магнус достиг берега на одном из обломков; он выполнил свой обет и, стало быть, основал монастырь.
Монастырь не имел ничего примечательного с точки зрения искусства и науки; нет живописи, нет библиотеки, нет ни письменной , ни изустной истории - только жизнь во всем своем прозаизме и монашеском акульстве .
Настоятель ждал нашего возвращения. Он просил об этом, так как судно стояло весь понедельник и отправлялось только вечером. Мы же попросили у него разрешения осмотреть остров, подстрелить несколько кроликов, добыть дичи, о чем тот же автор, указавший на тюленей, не поведал мне об ее отсутствии. Мы получили разрешение на то и другое, и еще настоятель сказал, что сам побеспокоится относительно судна. Он предоставил себя в наше распоряжение. Я имел нескромность спросить, не пожелает ли он позволить своему матросу нас сопровождать, чтобы тот развеялся, но на этот раз мы зашли слишком далеко, и хотя молодой человек, казалось, с волнением ждал ответа, в этой милости нам было отказано. Лицо ребенка, которое на мгновенье оживилось, вернулось в свою обычную меланхолию, и этим все было сказано.
Придя на постоялый двор, мы узнали, что настоятель прислал нам рыбы, салата, других овощей, черного хлеба и огромную бутыль de qwass - кваса. Попросили показать дары: рыба была великолепна - судаки, окуни, сиги и налимы. Бутыль de qwass - кваса по виду вмещала 20 литров. Хлеба было фунтов 40.
Условились, во что бы то ни стало, хлеб нетронутым доставить графине Кушелевой, которая каждый день за обедом его ела в размере сандвича, и которой, конечно, его хватило бы до самой глубокой старости.
Располагая основными компонентами для доброго обеда и возможностью добавить к ним яиц и цыплят, я заявил, что не позволю русскому повару, более того, монаху, - обстоятельство из самых отягчающих - приложить руки к нашим сокровищам. И, правда, это были сокровища, способные заставить млеть от удовольствия Лукулла и Камбасере. Известное дело, рыбы из водоема, где они живут, сверкали, как отлитые, но в озере окружностью в 160 лье, каким является Ладога, они достигают гиперболических размеров. Для сравнения с известным собратом во Франции: окунь имел 1,5 фута в длину и весил более 8 фунтов. Дандре, единственный, кто говорил по-русски, и, следовательно, мог установить отношения между мною и уроженцами страны, был возведен в ранг поваренка; он ощипывал кур, не позволяя мочить их в воде, и, пока я стоял спиной к другим, не давал повару монастыря, старающемуся удержать привилегии русской кухни, сыпать муку в омлет.
Дандре, который хранил благодарное воспоминание о своих обедах на улице Риволи, признал, что, после отъезда из Парижа, впервые пообедал по-настоящему.
Я мог приготовить лучший обед, но не мог сделать мягче постели; материал, которым набиты русские матрасы, оставался тайной для меня в течение всех девяти месяцев, проведенных в России. У нас много персиковых косточек, но сравнение с ними набивки русских матрасов нахожу слишком слабым.
Мы запросили лодку на шесть часов утра; однако я вскочил со своего канапе с первыми лучами нового дня. Ну, а поскольку простыни совершенно неизвестны в России, и люди спят одетыми, туалет не отнял много времени. Уверенный, что компаньоны всегда меня найдут, я спустился по лестнице Иакова и пошел присесть в тени одной из рощ, чтобы под сенью прекрасных лесов в голубоватой дымке проследить неуловимые переходы от сумерек к свету. Сосем не такие, как страны с южным климатом, где ночь наступает вдруг, а день - свет от огня, моментально воспламеняющего горизонт, страны Севера в начале и конце дня отличаются гаммой тонов живописной выделки и бесконечной гармонии; прибавьте островам неосязаемую поэзию, что исходит от вод и воплощается в зачарованный парус, и прозрачную пелену, что смягчает кричащие оттенки и придает природе такое же очарование, какое воздух придает картине. Между прочим, потом я повсюду искал эти нежные краски, которые оставили мне на память сумерки Финляндии, и никогда их больше не встречал.
