Неизв. - Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру
Визит был коротким; пароход ждал нас, чтобы отправиться в путь; в Шлиссельбурге пересадка, так как невский пакетбот не осмеливается выйти в озеро, грозное бурями ни более ни менее, чем океан. Ожидал другой пакетбот, который прибыл к нам, и ради которого мы прибыли сюда. Мы увидели, как он двинулся вперед своим султаном дыма, и, когда испытали боязнь, что устал ожидать и сейчас оставит нас в крепости, несмотря на знаки отчаяния, с борта подаваемые Миллелотти, остановился и любезно дал время присоединиться к нему. Мы поднялись на борт, лодка вернулась к берегу, и мы углубились в просторы озера.
Ладожское озеро - самое большое в Европейской части России; оно простирается на 175 верст в длину и на 150 верст в ширину. Что особенно поражает, это количество островов, которыми оно усеяно. Самые известные или самые большие из них - Коневец и Валаам. Известность проистекает от расположенных на них монастырей - мест народного паломничества, почти таких же святых для финляндцев, как Мекка для мусульман.
Сначала мы направились к острову Коневец, куда, если обойдется без происшествий, должны прибыть завтра на рассвете.
Наступил и даже прошел час обеда. Я все ждал, что, как на пакетботе, на Рейне или в Средиземном море, придут объявить, мол, для мессье пассажиров накрыто. Навели справки: увы! Здесь не только не было приготовленного обеда, но даже никакой провизии не держали на борту. Пакетбот предназначался для бедных паломников, каждый из них носит продукты с собой: хлеб, чай и соленую рыбу. Из таких продуктов у Дандре был чай, который необходим всякому русскому, и без которого он не может жить; но у него не было ни хлеба, ни соленой рыбы. Правда, с чаем и парой сахара, то есть с двумя кусками сахара, что разнятся по величине от чечевицы до ореха, русский обходится без всего остального. Но Миллелотти был римлянин, а я - француз. Дандре отправился в поиск. Он нашел кусок черного хлеба и кусок медвежьего окорока. Мы вытащили из походного несессера тарелки, вилки и ножи; взяли по стакану - в России лишь у женщин привилегия пить чай из чашек - и приступили к обеду.
Дандре последовал традиции мадам Ментенон, когда она была еще Франсуаз д'Обинье, жены Скаррона: взамен жаркого рассказывал кавказские истории. Одна из них вынудила меня давиться от смеха, и должен признаться, что не простил бы себе гибели из-за такого скудного обеда. Потому что очень хотел бы пересказать вам, дорогой читатель, эту историю, которая, уверен, тоже заставит вас хохотать. Но я, тот, кто рассказал столько всего, черт меня возьми, не знаю, как мне собраться, чтобы ее рассказать. Тем хуже! Я рискую; вы же предупреждены. Вы ее вытерпите, дорогой читатель, если вы скромник; вы ее переживете, дорогая читательница, если вы ханжа, или со смаком ее прочтете и никому не расскажете.
Во Владикавказе был у Дандре один друг – квартирмейстер Нижегородских драгун, к которому он привязался, как к брату. Со своей стороны, его друг свою привязанность делил между Дандре и двумя борзыми с кличками Ермак и Арабка.
Однажды Дандре приходит к нему с визитом, а того нет дома.
- Месье нет, - говорит ему слуга; - но проходите в его кабинет и подождите его.
Дандре проходит в кабинет и ждет своего друга.
Кабинет выходил окнами на очень красивый сад, одно из окон было открыто навстречу радостному кавказскому солнцу, сверкающему так, что, как и в Индии, оно имеет своих поклонников. Обе борзые дремали, прижавшись одна к другой в позе сфинксов, под бюро своего хозяина; услыхав, как открылась и закрылась дверь, каждая из них открыла глаза, протяжно зевнула и снова погрузилась в сон.
Оказавшись в кабинете, Дандре делал то, что делает каждый, когда ждет друга; он насвистывал нехитрый мотивчик, рассматривал развешенные по стенам гравюры, свертывал цигарку, зажигал серную спичку о подошву своего сапога и курил. Накуриваясь, он довел себя до небольшой колики.
Дандре огляделся вокруг и, убедившись, что находится в полном одиночестве, решил, что может рискнуть; он поступил как дьявол в XXI песне из А д а (Смотреть последний стих упомянутой XXI песни). При этих неожиданных звуках обе борзые вскочили, метнулись в окно и исчезли в глубинах сада, как если бы их умчал сам дьявол. Весь ошарашенный таким спонтанным их исчезновением, Дандре замер на какой-то миг с приподнятой ногой, соображая, почему столь заурядный звук сумел вселить в борзых такой ужас, когда они всякий день слышат ружейную и пушечную стрельбу. Между тем, друг появился.
После первого обмена приветствиями, после первых извинений за отсутствие, он пошарил глазами вокруг себя и не мог удержаться, чтобы не спросить:
- Где же мои борзые?
- Ах, да! - отозвался Дандре. - Твои борзые, поговорим о них, как о странностях во плоти.
- Почему это?
- Мой дорогой, вообрази: без того, чтобы я сказал им хоть слово или как-то задел, они одним махом вдруг рванули в окно, как бешеные, и, черт возьми, если несутся так же все время, то они должны быть уже в Тифлисе.
Друг глянул на Дандре.
- Ты, наверное, ... - сказал он.
Дандре покраснел так, что стыд не залил краской только белки его глаз.
- Черт возьми, - оправдывался он, - признаюсь тебе, что, будучи один, не считая твоих собак и не предполагая в них такую обидчивость, я подумал, что мог бы, наконец, в моем одиночестве решиться на то, что декрет императора Клавдия разрешал делать в его компании.
- Это так, - отреагировал друг, совершенно удовлетворенный, казалось, его объяснением.
- Это так, - подхватил Дандре; - очень хорошо! Но мне, мне это ничего не говорит.
- Ох, дорогой мой, все очень просто, и ты сейчас постигнешь тайну. Я очень люблю моих собак; я приобрел их совсем маленькими и совсем маленькими приучил их лежать под моим бюро. Ну вот, время от времени, они делали то, что сделал ты; и чтобы их от этого отучить, я брал кнут и важнецки вздувал собаку, повинную в неприличном поведении. Так как они, как видишь, весьма смышленые, собаки подумали, что им запрещен только звук. И тогда они делали совсем тихо то, что делали очень громко. Ты понимаешь, что предосторожность была несостоятельной, потому что обоняние заменяло слух. Ну, а поскольку я не мог задирать у них хвосты в поисках истинного виновного, то важнецки хлестал обеих. Таким образом, сразу, как только ты позволил себе то, что им запрещено, каждая из них, ни в малейшей степени не доверяя другой, подумала, что провинилась вторая, и из страха понести наказание за чужое прегрешение, бросилась в окно... Еще какое счастье, что окно было открыто, они пролетели бы и сквозь стекла! А теперь, пусть в другой раз это тебе послужит уроком.
- Я придерживаюсь этого совета, - закончил Дандре; а когда это со мной случается, я смотрю, чтобы рядом не было даже собак.
С продвижением по озеру наш взгляд охватывал все большее пространство воды и берега и впереди, и позади нас. Правый берег относился к Олонецкой губернии, левый - к Финляндии. По обе стороны тянулись большие леса. Из этих лесов в двух-трех местах, с каждого берега, поднимались столбы дыма. Их подняли м о м е н т а л ь н о в о з н и к а ю щ и е пожары, о которых я уже говорил.
Я пытался вытянуть какие-нибудь сведения об этом явлении из капитана пакетбота, но сразу понял, что не окуплю затрат. Это был тип удилища, тощий, длинный и желтый, затянутый с головы до пят в черный редингот, как в чехол из-под зонтика. Его голова была покрыта широкополой шляпой с таким раструбом, что ее верх достигал той же окружности, какую имели поля. Из-под шляпы к вороту редингота тянулся острый угол: так смотрелось его лицо. Он ответил, что эти пожары вызваны огнем. То есть открыл мне одну из таких бесспорных истин, что я решил, что на это абсолютно нечего возразить.
Примечание:
Франсуаз д'Обинье (1635-1719) - внучка видного гугенота Теодора Агриппы д`Обинье и вдова известного поэта Скаррона (1610-1660); воспитывала побочных детей Людовика XIV, король сделал ее маркизой де Ментенон и тайно сочетался с ней браком.
___
К 10 часам вечера началась легкая бортовая качка - плохое предзнаменование. После восхитительного захода солнца, на горизонт нагромоздились облака, и в их сплошной массе с трещинами света прокатились глухие раскаты грома.
Мы проконсультировались. Нам угрожала буря - это было ясно, но еще не понимали, с чего, вдруг, наша буссоль расстроилась и в своем безумии больше не отличала севера от юга. Я полагал, что наш капитан будет большим докой в отношении бурь, нежели по части пожаров, и обратился к нему за разъяснением; но он бесхитростно признался мне, что не знает, где находится. По крайней мере, он обладал одним достоинством - искренностью.
Я не слишком ужаснулся признанию. Не нахожу, в конце концов, что бог плохой рулевой; такой вывод, быть может, вытекает из того, что всегда, когда полагаюсь на него, я попадаю в порт.
