Джон Грин - Многочисленные Катерины
[восемь]
Тому, кто всю свою жизнь прожил в Чикаго, трудно понять некоторые особенности провинциальной жизни. Взять хотя бы злополучного петуха. Раньше Колин думал, что кукарекающий петух – просто литературно-киношное клише. Если писателю нужно, чтобы герой проснулся на заре, он, по старой литературной традиции, придумывает кукарекающего петуха. Писатели описывают все не так, как бывает на самом деле, думал Колин. Они никогда не говорят всей правды, им важен смысл. Сам он считал, что правда настолько же важна, как и смысл, и, наверное, именно поэтому не умел рассказывать истории.
В то утро он узнал, что петухи кукарекают не на заре. Начинают они гораздо раньше – часов в пять утра, а то и в четыре.
Колин заворочался в постели, вглядываясь в полумрак. Чувствовал он себя довольно сносно. Да, он устал и жутко злился на петуха. Но ему было хорошо. А потом он вспомнил, что К. XIX бросила его, и подумал, что сейчас она сладко спит в своей комнате и он ей не снится. Колин нащупал мобильник и включил его. Пропущенных звонков не было.
Снова прокукарекал петух.
– Заткнись, жопа, – пробормотал Колин.
Но петух продолжил кукарекать, и на рассвете его крики слились с приглушенным бормотанием: в соседней комнате Гассан читал утреннюю молитву. Спать было невозможно, и у Колина образовалось достаточно времени, чтобы подумать обо всем на свете: от Катерины (ему хотелось бы знать, когда она в последний раз вспоминала о нем) до количества грамматически правильных анаграмм слова «Кукареку»[41].
Примерно в семь часов, когда петух (возможно, не один) истошно кукарекал уже третий час, Колин поплелся в ванную, из которой можно было попасть в комнату Гассана. Гассан уже стоял под душем в кабине: несмотря на всю роскошь дома, собственно ванны в ванной комнате не было.
– Доброе утро, Гасс.
– Слышь, чувак, – завопил Гассан, – Холлис уснула в гостиной, пока смотрела «Магазин на диване». У нее дом за миллиард долларов, а она на диване спит.
– Штранные люди, – сказал Колин, не вынимая зубной щетки изо рта.
– Да брось ты! Холлис меня обожает. Я для нее – совершенство, а ты – гений. Если здесь мне будут платить пятьсот долларов в неделю, мне еще долгое время не придется работать. Дома я на пятисотку пять месяцев проживу, чувак! А на то, что заработаю у Холлис за лето, протяну, пока мне тридцатник не стукнет!
– Твоя неамбициозность поразительна, – поморщился Колин и пошел к себе.
Высунув руку из кабины, Гассан схватил полотенце с вышивкой ХЛВ и стал вытираться.
Потом открыл дверь в в комнату Колина:
– Слушай, кафир. Серьезно. Отстань уже со своим колледжем. Позволь мне быть счастливым. Поддевать друг друга – нормально, но есть же предел.
– Прости, может, я и правда пережал.
Колин натянул футболку с логотипом «Умных детей», которую еще вечером вручила ему Холлис.
– Ты мне про этот колледж уже не первый день талдычишь.
– А давай придумаем слово на случай, если зайдем слишком далеко. Первое попавшееся. Допустим, ты скажешь его, и я пойму, что уже перебор.
Какое-то время Гассан задумчиво смотрел в потолок и наконец выдал:
– Чупакабра.
– Ну, чупакабра так чупакабра, – согласился Колин, подбирая анаграммы в уме. Анаграммы посыпались, как из рога изобилия[42].
– Анаграммы небось ищешь, жопа с ручкой? – спросил Гассан.
Колин кивнул.
– Может, потому она тебя и бросила? Вечно ищешь анаграммы, а все остальное тебе по фигу.
– Чупакабра, – сказал Колин.
– Ага, проняло! Я просто хотел, чтобы ты слово опробовал. Ладно, пойдем перекусим. Я голоден, как толстяк из лагеря для худеющих.
Когда они спускались по спиральной лестнице, ведущей в гостиную, Колин спросил, понизив голос (что ему почти удалось):
– Как ты думаешь, с чего это Холлис решила дать нам работу?
Гассан остановился:
– Она просто хочет, чтобы я был счастлив. Между нами, жиртрестами, есть связь, чувак. Мы вроде тайного общества. У нас куча всего, о чем ты не знаешь. Рукопожатия со смыслом, особые танцы. А еще у нас есть тайные логовища, куда мы спускаемся по ночам и обжираемся там тортами и жареной курицей. Думаешь, почему Холлис все еще спит, кафир? Потому что мы с ней всю ночь наяривали масляный крем. Короче, она устроила нас на работу, потому что толстяк всегда доверяет толстяку.
– Ты не толстяк. Просто упитанный.
– Чувак, ты же видел мои сиськи.
– Да ничего такого, не преувеличивай.
– Ничего такого? – Гассан задрал футболку, демонстрируя волосатую грудь. Сиськи и правда были – первого размера. Парень довольно ухмыльнулся, опустил футболку и зашагал вниз.
Холлис в гостиной не было. После завтрака Гассан и Линдси болтали и смотрели The Today Show, а Колин читал одну из книг, которыми наполнил рюкзак перед отъездом из дому. Избранное Байрона, включавшее поэмы «Лара» и «Дон Жуан». Стихи ему нравились. Когда Линдси отвлекла его, он в шестой раз перечитывал строчку «Нет, вечность не дает тебе забыть!».
– Чего читаешь, умник? – спросила Линдси.
Колин поднял книгу.
– Дон Жван, – прочитала она. – Что, учишься у опытных соблазнителей, чтобы девочки не бросали?
– Жуан. Произносится «Дон Жуан»[43], – поправил ее Колин.
– Не интересно, – заметил Гассан.
Линдси закатила глаза.
Наконец появилась Холлис Уэллс. На ней было нечто вроде греческой туники в трогательный цветочек. Налив себе кофе, она стала рассказывать о своей задумке:
– Хочу собрать устные свидетельства очевидцев об истории Гатшота для будущих поколений. Раньше я поручала брать интервью работникам фабрики, но ничего хорошего из этого не вышло. Все только и судачили о том, кто что сказал, а что не сказал. Но вам, надеюсь, все равно, любила ли Элли Мэй своего мужа, когда вышла за него в тридцать седьмом году. Поэтому я решила поручить эту работу вам. И помогать вам будет Линдси, потому что она вызывает доверие.
– Я честная, – кинула Линдси.
– Нет сомнений, дорогая. В общем, если жителей нашего городка разговорить, то их уже не остановишь. Мои условия: шесть часов интервью каждый день. Но постарайтесь вытащить из них настоящую историю города. Хочу сделать это для своих внуков, а не для того, чтобы сплетни разносить.
– Херня, – кашлянув, пробормотала Линдси.
Холлис вытаращила глаза:
– Линдси Ли Уэллс, сию же секунду положи четвертак в матюгальник!
– Говно, дерьмо, херня. – Выдав эту тираду, Линдси подошла к камину и положила доллар в стеклянную банку. – У меня нет мелочи, Холлис, – объяснила она.
Холлис сердито посмотрела на дочь, а Колин не смог удержаться от смеха.
– Ладно, идите, – сказала Холлис. – Возьмете интервью и к ужину возвращайтесь.
– Подожди, а кто откроет магазин? – спросила Линдси.
– Я пошлю Колина.
– Но я же должен брать интервью, – удивился Колин.
– Другого Колина, – пояснила Холлис. – Бойфренда, – она вздохнула, – Линдси. На работу он все равно не ходит. Ну, идите, идите.
За рулем Сатанинского катафалка сидел Гассан.
– Нет, вы слышали, – сказала Линдси. – «Бойфренда – вздох – Линдси». Она все время так говорит: «Бойфренда – вздох – Линдси». Трагедия какая! Ладно, слушайте, высадите меня у магазина, о’кей?
Гассан поднял глаза к зеркалу заднего вида:
– Ни за что! Так обычно ужастики начинаются. Мы тебя высадим, зайдем в незнакомый дом, и через пять минут какой-нибудь психопат оттяпает мне яйца своим мачете, а его жена-шизофреничка заставит Колина отжиматься на горячих углях. Нет уж. Ты поедешь с нами.
– Но я же не видела Колина со вчерашнего дня!
– Вообще-то Колин сидит рядом со мной и читает «Дон ЖУАНА». А, ну да, ты же встречаешься с Другим Колином, также известным как ДК.
На самом деле Колин уже отложил книгу и слушал Гассана. Ему казалось, что Гассан его защищает. Но с Гассаном никогда нельзя сказать наверняка.
– Я к чему, – продолжил Гассан. – Мой друг Колин – главный Колин. Равных ему нет. Колин, скажи «уникальный» на всех языках, какие знаешь.
Колин легко справился с задачей:
– Unico, unico, einzigartig, unique, уникальный, singularis, farid…[44]
Его накрыло волной признания, и даже спина зачесалась, будто там крылья прорезались.
Линдси улыбнулась – Колин видел это в зеркале.
– Ох, вокруг сплошные Колины… А что, неплохо: один будет говорить со мной по-французски, а другой – по-французски целовать.
Посмеявшись над собственной шуткой, она сказала:
– Ну ладно, поеду с вами. Мне вовсе не хочется, чтобы Колину оттяпали яйца. Ни тому, ни другому. Но потом все равно отвезете меня в магазин.
Проехав мимо забегаловки, которую Линдси назвала «Taco Hell», хотя никакой вывески там не было, они свернули в переулок и остановились около одноэтажного домишки.
