Всеволод Крестовский - Торжество Ваала
Оказалось, что нет.
— Ну, так отныне всегда будет делаться, так вы это и знайте.
Ученики остались очень довольны таким нововведением и обещались прийти непременно. И вот теперь, когда вся ее школьная команда еще до благовеста собралась в классной комнате, одетая во все чистое, по-праздничному, с расчесанными и примасленными волосами, — Тамара начала с того, что громко прочла в русском переводе и растолковала мальчикам сегодняшнее евангелие, которое будет читаться за обедней, удостоверилась из своих вопросов и их ответов — достаточно ли они его поняли и затем, построив учеников попарно, что называется, лесенкою, малышами вперед, — чинным образом повела, их в церковь и поставила в порядке за правым клиросом, а сама стала позади своей школьной команды.
К началу обедни собралось довольно много прихожан, не только своих, гореловских, но и из соседних деревень, приписанных к приходу. Пели на клиросе дьячок с отцом Макарием да двое любителей из крестьян, но нельзя сказать, чтобы пение их отличалось благозвучием и стройностью: дьячок тянул охриплым басом, отец Макарий старчески дребезжащим тенорком, а из любителей всяк старался сам за себя, не сообразуясь с остальными певцами, — было бы только погромче да позакатистей! Здесь у Тамары впервые явилась мысль, что не мешало бы ей воспользоваться своими музыкальными способностями и знаниями, для того, чтобы подготовить на первое время хотя бы небольшой хорик из способных учеников, — по крайней мере, в церкви у них будет хоть сколько- нибудь благообразное пение. Она надеялась, что ни тот, ни другой из «батюшек» не откажут помочь ей своим участием в этом деле. Да и крестьянам должно понравиться, — думалось ей, — : они ведь так определенно высказывали ей в школе свои желания насчет «божественного». По временам она искоса и как бы невзначай оглядывалась в сторону, на молящихся крестьян, с целью удостовериться, видят ли, замечают ли они ее, обращают ли на нее и ее команду хоть какое-нибудь внимание, на этот раз не столько молитва сама по себе, сколько такие именно соображения наполняли ее мысли и волновали душу. Поэтому она не забывала креститься как можно истовей и старалась не упустить ни одного случая, где следовало преклонить голову, или положить земной поклон, раза два поправила двух-трех мальчиков, небрежно и неправильно крестившихся, или оказывавшихся недостаточно внимательными к службе, а во время пения молитвы Господней заставила своих школьников опуститься на колени и сама, с несколько показным благоговением, сделала то же.
Отец Никандр, чтоб показать перед прихожанами свое внимание, — так сказать, отличить ее в их глазах, — нарочно выслал ей из алтаря в конце службы просфору на тарелочке, а когда она, вместе со всею школой, подошла прикладываться ко кресту, он поздравил ее с праздником и пригласил к себе на чай после обедни.
Тамара в том же порядке, попарно, вывела своих мальчиков из церкви и, проходя с ними по паперти, слышала сказанное кем-то вослед ей замечание:
— Вишь ты, школа-то как важно! — Словно приютские в городе!.. И чего это зря болтают, из жидов да из жидов, а она во-как, по правиле все это действует!
— Хорошо!.. Что хорошо, то хорошо — отозвался на это, в похвалу ей, чей-то другой голос.
При этих, случайно подхваченных ею словах, Тамара почувствовала в душе отраду первого нравственного удовлетворения. — «Сфарисействовала я сегодня, прости Господи!» созналась она себе, «и сильно-таки сфарисействовала, да что же делать! Чем убедить их иначе!?»
Доведя команду свою до школы, она распустила ее по домам, дав наказ идти по улице чинно, без озорства и забиячества. а сама отправилась на чай к «батюшкам».
У «батюшек» в «чистой» комнате, на покрытом бумажнокамчатною салфеткой столе пыхтел уже большой, на славу вычищенный, ради праздника, самовар, около которого усердно хлопотала над разнокалиберным чайным прибором «матушка» Анна Макарьевна, в шуршащем праздничном наряде и даже с блондовою наколкою на голове, ы доме слегка припахивало ладаном, которым с утра еще и тоже ради праздника не забыла, в силу старого обычая, покурить по комнатам га же «матушка». Здесь Тамара застала уже нескольких почетных гостей, имевших всегдашнее обыкновение заходить на чашку чая к «батюшкам», после обедни. На диване и креслах восседали тучный управляющий с женою, с соседнего стеклянного завода, сморчкообразный капитан-лейтенант в отставке, с Анною в петлице — мелкий землевладелец из ближней окрестности, да холостяк лесничий, живший тоже по соседству; а у стены, на стульях, сидели в ряд четверо почтенных основательных крестьян, из числа «прилежных радел ьцев храму Божьему», как рекомендовал их отец Макарий, — люди пожилые, почти старики, в синих, смурых и черных чуйках. То были Иван Лобан, Максим Липат, мельник Данило да Силантий кузнец, которого все звали «дедушкой», в виде ласкового ему почета. Все гости степенно кушали чай из стаканов и больших фарфоровых чашек, — господа «внакладку», а крестьяне «вприкуску». Разговор тоже весьма степенно, и вначале даже несколько натянуто, вращался в сфере хозяйственной, насчет того, каков у кого был умолот ржи да овса, сколько кто четвертей ссыпал к себе в закромы, сколько мер картошки накопали на зиму, каково где всходят озими и т. д.
Отец Никандр представил новую учительницу всему обществу своих гостей, и Тамара опять услышала похвалы себе за свое нововведение, особенно со стороны крестьян, — хорошо, мол, это вы делаете, что ребят ко храму Божию привлекаете и в струне содержите: мы-де сегодня очень хорошо примечали, что чуть который зазевается, сейчас вы это легонько до него доторкнетесь и поправите. — Ну, и насчет крестного знамения тоже, все это очень даже прекрасно, одобряли мужики. — А то здешние ребята и от храма-то совсем было отбились: с утра уже, в праздник, то в бабки, гляди, то в войну жарят промеж себя, а нет того, чтобы лоб-то хота перекрестить бы.
Все эти похвалы были Тамаре тем приятнее, что из них она могла видеть, насколько начинает уже примиряться с нею гореловское общественное мнение, и что собственно требуется с ее стороны для этого.
От похвал учительнице общий разговор перешел опять на сельско-хозяйственную часть и ее нужды, да на тяготу нынешних времен, от которой самый естественный переход, конечно, и к «нынешним порядкам», и эта жгуче больная тема сама собою внесла в беседу значительное оживление. Максим Липат пожаловался на подесятинный налог, дошедший в последний год до восемнадцати копеек. — Восемнадцать? — остановил его Иван Лобан, — нет, брат, погоди! На нонешнем земском собрании, сказывают, порешили догнать до двадцати копеек с десятины, вот и вертись тут, как знаешь!
— Как так до двадцати?! Да не может быть?! Господи! — пришли в неподдельный ужас остальные крестьяне. — Что ж это совсем в раззор хотят, что ли?! Да нет Иван, ты это тово… верно ли слышал-то? от кого?
— Чего не верно! — Сам вчерась только, из городу вернулся, свои же гласные в управе сказывали.
— Эко дурость какая!.. Господи! И чего ж они смотрели-то, нашто соглашались? — возмущались старики. — Гласные гоже называются!..
— Что спрашивать зря! — досадливо усмехнулся Лобан. — Сами знаете, «нашто»! — Супротив непременного члена нетто пойдешь? Куда захочет, туда и повернет.
Мужики не менее досадливо кряхтели только да головами потряхивали в неприятном раздумьи. — Вишь ты, грех какой!.. Одна напасть, да и все тут!.. И с чего же это, по двадцати-то?
— А с того, — пояснил Лобан, — что опять растраты большие по многим волостям объявились.
— Как? опять?! — удивились все собеседники, не исключая и «батюшек».
— Опять! — безнадежно махнул Лобан рукою. — Нынче один Свистунов, писарь песчанский, на пятнадцать, слышь тысьчев хватил и казенных, и обчественных, да еще благодарность получил за это самое, — вот так дела!
— Ну!., уж и благодарность! Еще чего! — усомнились почтенные.
— С места не сойти! — подтвердил Лобан. — Да вот, их благородие третьева дни как из городу^— сослался он на лесничего, — тоже, чай, слышали там. Спросите, они вам еще лучше доложат.
Лесничий подтвердил слова Ивана Лобана и рассказал, каким образом случайно раскрылась песчанская растрата. Песчанское волостное правление донесло-де по начальству, что все подати и недоимки взысканы у них в волости сполна и представлены уже в казначейство. Исправник с радости и донеси об этом губернатору, губернатор сейчас же формальную благодарность Песчанскому правлению, — ну, все и радуются, довольны, что без хлопот все обошлось, исправник спокоен, становой тоже, — ездить не надо выколачивать недоимку… Как вдруг требование к исправнику от казначейства, — понудить, наконец, Песчанское волостное правление к уплате одиннадцати тысяч казенной недоимки. Переполох, конечно. Как? Что? Какими судьбами? Поднялась суматоха, пошли писания да справки, да дознания, да то, да се, — ну, и дознались, что деньги эти с крестьян хотя и точно-что собраны, и даже сполна, но только в волостном правлении их нет, тю-тю, значит! Стали проверять отчетность да кассу, ан тут и оказывается, что не хватает ни опекунских сумм, ни общественной сберегательной кассы, ни выручки за гульный скот, ни земского, ни страхового сбора, — словом, чисто!.. Выбрали на сходе учетчиков, а те и досчитались, что всей-то растраты за пятнадцать тысяч будет.
