Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том II
Осада Монрона.
Его Преосвященство, выехав из Седана, как я говорил, направился к берегам Луары; он бросил туда несколько эскадронов Кавалерии, чтобы установить свое господство над этой рекой. Он избегал городов, принадлежащих к уделу Дяди Короля, таких, как Орлеан, Блуа и нескольких других, потому что, хотя этот Принц и не поднял еще Войска, о которых я недавно сказал, он вполне достаточно заявил себя против него, отказавшись последовать за Его Величеством в его вояж. Он притворился больным и задержался в Париже под этим предлогом; Парламент там продолжал собираться, корчась в раже против Его Преосвященства. Объявив его неспособным к Министерству, как он высказался по этому поводу, он еще и распространил действие своей декларации на всех иностранцев, дабы тот не рассчитывал, что он когда-нибудь будет способен его помиловать. Он лишил их права управлять Государством [61] и даже причислил к ним всех Кардиналов, какой бы Нации они ни были, хотя бы и Французской; но если страсть против него была велика до сих пор, ситуация еще намного ухудшилась, когда его увидели по возвращении подле Королевы. Этот Корпус тотчас удвоил число своих постановлений, а Герцог д'Орлеан воспользовался этим предлогом, чтобы исполнить то, что обещал своей дочери некоторое время назад.
Его Преосвященство присоединился ко Двору в Пуатье, где был принят с такими знаками привязанности как со стороны Короля, так и со стороны Королевы, что было легко увидеть, если он и находился в отсутствии, то только вопреки их воле. Король, прежде чем явиться сюда, побывал в Берри и помешал своей расторопностью всей этой Провинции принять сторону Принца де Конде. Бурж распахнул перед ним ворота против всех ожиданий Ставленников этого Принца, и в особенности Деба, кто несколько раз ездил туда и обратно, лишь бы этого не допустить. Эта столица увлекла остальную провинцию последовать ее примеру, и бунт не удержался более нигде, за исключением Монрона. Король оставил Войска в этой стране для возвращения этих мест к исполнению долга; командовал ими Граф де Паллюо, большой друг Кардинала; его мы увидели впоследствии Маршалом Франции, под именем Клерембо. Он потребовал сдачи крепости, прежде чем атаковать ее силой, но так как это было совершенно бесполезно, и внутри находились люди, не настроенные ничему удивляться, ему потребовалось развернуть свои пушки и даже довольно часто из них палить, перед тем, как ею овладеть; крепость защищалась около года, да еще и не сдалась бы так скоро, если бы ее защитники не начали испытывать недостаток в хлебе. Деба снискал большую славу при этой защите, и хотя он и не носил звания Коменданта, все же все были убеждены, что без него она бы не продержалась так долго. [62]
Наказание Шабо.
Осада, организованная сразу же, как Паллюо увидел, что ничего не добьется от защитников крепости мягкостью, стала причиной того, что Герцогиня де Лонгвиль оттуда выехала, как и рекомендовал ей Принц де Конде; она удалилась в Бордо вместе с Герцогами де Немур и де ла Рошфуко; Принц де Конти уже явился туда и поддерживал там некоторое время обитателей в добром отношении, какое они ощущали к его брату. Я говорю некоторое время, потому что Кардинал нашел в конце концов средство переманить его на свою сторону, точно так же, как и Графа д'Оньона; впрочем, я расскажу об этом через один момент. Вояж Короля вовсе не произвел того действия, на какое возлагала надежду Королева, его мать. Она рассчитывала, прежде чем отправиться из Парижа, что его присутствие заставит бунтовщиков вернуться к исполнению долга, и особенно жителей Бордо, кому Ее Величество уже столько раз прощала в других обстоятельствах, что у них были все поводы бояться, если они и дальше будут упорствовать в этом новом восстании, как бы для них не осталось больше никакого милосердия. Но либо присутствие Месье Принца помешало им сделать то, что они, может быть, сделали бы, если бы он удалился, или же лесть, какую он ловко умел рассыпать, когда речь заходила о его интересах, настолько подогрела их чувства к нему, что куда там сложить оружие, они показали себя такими активными и яростными в их бунте, что Королю пришлось уехать, так ничего и не сделав. Правда, его обязало к этому еще и то, что Шабо, кто принял имя Герцога де Роана, женившись на наследнице этого великого Дома, поднял провинцию Анжу против Его Величества. Он был там Наместником, и так как следовало бояться, как бы он не закрыл проезд, когда ему будет угодно вернуться, Король развернул свои армии против этого нового бунтовщика, кого он не замедлил привести в чувство. Маршал д'Окенкур отобрал у него под носом Пон де Се, а когда он осадил его самого в столице его Наместничества, Герцогу не понадобилось особенно много времени, чтобы [63] испытать на себе, что самая злодейская партия, какую когда-либо может принять подданный, это восстать против своего Принца. Вот так он был лишен всех своих городов в самый ничтожный срок. Его бунт стоил ему не только потери его чести, но еще и его достояния, поскольку он купил свое Наместничество за сто десять тысяч экю, и никогда уже не смог их вернуть, хотя мы и жили тогда во времена, когда восстание зачастую гораздо лучше вознаграждалось, чем добродетель.
Маршал д'Окенкур, осуществивший это завоевание и безупречно там послуживший, претендовал обогатиться на останках достояния Герцога и попросил его Наместничество; Кардинал ему отказал, хотя и нуждался в нем. Тем не менее, он ему сказал, дабы тот нашел его отказ более сносным, что он ему отдал бы его от чистого сердца, если бы Королева не пообещала Графу д'Аркуру предоставить первое же освободившееся Наместничество над провинцией; ни в коем случае нельзя было отказать ему после великих услуг, оказанных им Государству; не говоря о том, что он сделал в Италии, и что никогда не умрет в памяти людей, он еще недавно склонил всю Нормандию к повиновению Королю, так что получил Наместничество над ней в те времена; но так как по мирному договору требовалось вернуть его Герцогу де Лонгвилю, кому оно принадлежало, будет совершенно справедливо вознаградить его за эту потерю, и теперь же, когда представился удобный случай. Кардинал говорил о том, что произошло во время первой войны в Париже. Как бы там ни было, Маршал, совершенно убежденный, что речь шла о его собственной пользе, находя, что существовала некая справедливость во всем этом, не осмелился ничего сказать, хотя с тех пор у него навсегда осталась тайная досада из-за того, что ему вот так отказали.
Бофор против Немура или Герцоги-враги.
Когда провинция Анжу была усмирена в такой манере, Король поднялся по реке Луаре, узнав, что произошел раздор между Герцогом де Бофором и Герцогом де Немуром, кого Принц де Конде отправил из Бордо, дабы он стал во главе семи или [64] восьми тысяч человек, маршировавших к этой реке. Герцог д'Орлеан направил туда примерно столько же под предводительством Герцога де Бофора, и эти два Корпуса соединились. Эти два Герцога были близкими родственниками, но никогда не уживались вместе. У них постоянно шел спор о превосходстве, потому что в те времена подобные вещи не были еще упорядочены, как это сделано сегодня. Покойный Король, чтобы заставить раскаяться Герцога де Вандома в кое-каких обязательствах, в какие он вступил в ущерб своей службе, никогда не желал присудить ему старшинство ни над Принцами Савойского Дома, ни над Принцами Дома Лотарингского. Это часто порождало ссоры между теми и другими. Принцы обоих этих Домов считали себя обязанными тем более отстаивать их право, что Его Величество не захотел объясниться по этому поводу. Они даже верили, что он не делал этого лишь из стремления сохранить за собой в полной мере прозвание Справедливый, данное ему со времени его восшествия на Престол. Им казалось, если и должна была существовать какая-либо разница между ними и Бастардами Франции, то она должна быть совершенно в их пользу. Герцог де Немур, представитель Савойского Дома, более чем кто бы то ни было другой, был настроен в этих чувствах и держался настолько же гордо, будто не прошло и двух дней, как он вышел из Императоров, чем всегда похваляются Принцы его Дома; он с трудом переносил, когда человек, кого он почитал ниже себя по всем статьям, имел дерзость не только оспаривать у него превосходство, но еще и желать утвердить его за собой. Правда, Герцог де Бофор не имел ничего сравнимого с ним во многих вещах, но, наконец, он стоял на своей ступени, где каждый привык строить из себя мэтра; итак, если другой находил возражения на его претензии, он ничуть не меньше находил со своей стороны возражений его амбициям, того, кого он рассматривал всего лишь как Младшего сына Герцогского Дома, кто даже до возведения его [65] Императором в Герцогское достоинство был только Графом де Мориенн. Он не желал вспоминать из страха получить чрезмерное уважение к нему, что эти Графы, кого он притворно презирал, все-таки были прямыми потомками Витикина, Герцога Саксонского, от кого самые великие Дома Европы, то есть, Суверенные Дома, занимающие сегодня самое высокое положение, стараются вывести свое происхождение. Он боялся, если он это припомнит, быть обязанным склонять флаг перед Немурами, он, происходивший всего-навсего от Бастарда Франции, чьи предки по прямой линии считали себя польщенными, точно так же, как наиболее великие Принцы, числиться потомками того же самого Витикина.
