Рэй Блэйс - Подонок в моей постели
— …Павильоне.
Я нахмурилась на его перебивание.
— Я хотела сказать о галерее Боингов. Думала, ты не бывал там.
— Не бывал, но все слышали о Павильоне и его архитектуре.
Я не знала, что он был настолько известен, но, по крайней мере, Дилан не кажется скучающим.
— Однажды Алекс рассказывала мне об этих статуях в галерее, будто они выглядят как коробки из-под молока. Звучит настолько причудливо, что хочется всё разузнать, — она понимала, как дразнить меня странными вещами, зная, что я никогда их не увижу, и желала получить ответную реакцию.
Он скользит рукой по моему бедру, останавливая моё дыхание, и хватает меня за руку.
—Ты восхитительно выразительная.
Тепло расползается выше по моей груди, и я надеюсь, что румянец не так заметен, как ощутим.
— Что я могу сказать? Я открытая книга, — это ложь, всё-таки есть сведения обо мне, которые я не могу рассказать. Подробности, которые я не хочу рассказывать ему.
Он улыбается и поворачивается посмотреть город, проплывающий за окном. Я делаю то же самое, вскользь осматривая его в слабом отражении, пока мы едем.
Несколько человек мельтешат перед входом, мы платим и идём через центральную набережную, останавливаясь взять пару содовых. Тонкая застёгнутая толстовка скрывает большую часть его татуировок, но он всё ещё получает несколько взглядов от людей. Возможно, он прячется за солнцезащитными очками, чтобы отгораживаться от людей. Я ненавижу, когда на меня пялятся так, как на него. Это из-за его татуировки? Или из-за того, что он так чертовски привлекателен?
Спонтанно я беру его руку, чувствуя немного его защиты и капельку сходства. Независимо от того, что в нём порождает взгляды, с этим осуждением он чувствует себя некомфортно. Я понимаю. Это то, что чувствую я, когда мой отец выставляет меня напоказ на своих благотворительных вечерах, будто являюсь причиной для пожертвований или поддержки.
Он смотрит вниз на наши руки — даже в очках удивление отражается в его чертах. Его губы трогает маленькая улыбка, и он слегка сжимает мою руку, посылая искры этим невинным жестом.
Дилан определённо не из моей системы, даже после потрясающей ночи, которую мы провели вместе.
— Разбираешься в архитектуре? — спрашиваю я, вспоминая комментарий в такси.
— Не совсем, хотя я действительно ценю хорошую акустику.
Чем павильон и известен, если судить по моей брошюре.
— Ты ходишь на большое количество концертов?
Он делает длинный глоток содовой.
— Да. А ты?
— Не на то количество, какое хотелось бы, — догадываюсь, что это совсем не тот тип концертов, на которые ходит Дилан.
— Может, у тебя будет больше времени теперь, когда ты уже получила степень.
— Вещи меняются, но я не могу видеть себя тонущей в свободном времени. Лишь новые обязательства в новом городе, — только на этот раз я буду знать всё меньше и меньше людей.
Дилан покачивает мою руку.
— Да, полагаю добраться до вершины — это всего лишь полдела. Поддержание этого тоже отнимает много времени.
Он взглянул на площадь, немного нахмурившись при виде появившейся толпы слоняющихся людей. Я тоже не любитель шумной толпы, поэтому не пытаюсь заманить его по направлению к Облачным Вратам (прим.: Cloud Gate — общественная скульптура, расположенная на площади AT&T Плаза в Миллениум-парке в деловом квартале Чикаго Луп. Считается, что образ скульптуры был навеян видом капли ртути, жители Чикаго переименовали её, для точности, в «Бин» или гигантскую «фасольку»).
Я забираю руку обратно, притворившись, что занята своей соломинкой, но главным образом потому, что мне нужно самообладание для следующего признания.
— Иногда мне интересно, стоит ли оно того.
— Время?
Я устремляю свой взгляд на землю перед собой.
— Да. Я получаю то, что всегда хотела, но это своего рода чувства, будто я, возможно, отказалась от большей части себя, чтобы это получить.
— Компромисс, — он произнёс это таким образом, будто понимает. Интересно, есть ли у него нечто подобное, с чем он может быть связан, или же Дилан просто слишком хорош в том, чтобы человек мог почувствовать себя понятым.
Я недостаточно храбрая, чтобы спросить.
— Ага. Компромисс. Я знаю, что трава всегда зеленее на другой стороне, но иногда представляю, кем бы была, если бы не хотела этого так сильно. Не отдавала бы так много часов моей жизни для самоотверженности.
Мы проходим несколько шагов, прежде чем он ударяется своим плечом о моё.
— Давай сыграем в притворство. Допустим, ты никогда не хотела быть музыкантом. Что бы ты делала?
— Я даже не знаю.
— Ты отстойная в этой игре.
Я фыркнула:
— Хорошо. Мне нравится думать, что я всё ещё буду заниматься чем-то в искусстве, но, думаю, точно такая же ситуация произошла бы, если бы я выбрала любую другую карьеру в искусстве. Поэтому, полагаю, в том же духе я буду флористом и буду иметь собственный магазин.
— Это метафора? Останавливаешься, чтобы понюхать розу? — он изучает меня. — Я смог бы видеть тебя в окружении роз, когда ты делаешь букеты.
— Смог бы? — я люблю, как он смотрит на меня, как воспринимает всё за своими очками. Я чувствую это, даже если не могу видеть. — Это могло бы быть настолько расслабляюще. Как ты вообще можешь устать в окружении цветов на протяжении дня? И они делают людей счастливыми.
— Не хотела бы стать кем-то известным или врачом?
— Нет. Я забочусь о музыке, а не о славе. Что касается медицинской профессии, я терпеть не могу иголки. Видишь это? — я наклоняю голову, чтобы он мог лицезреть крошечный шрам на мочке уха. — Седьмой класс. День рождения с ночёвкой у Брук Каннингем. Другие девочки подумали, что будет здорово, если они проколют свои уши, и я согласилась с ними. Давление со стороны сверстников. Я упала в обморок после того, как они прокололи одно ухо, и в конечном итоге получила инфекцию.
Он рассмеялся.
— Очевидно, у меня всё в порядке с иглами.
— Делать тату больно? Мужской шовинизм в сторону.
Он потирает грудь через свитер, видимо, подсознательно.
— Честно говоря, не очень. Больнее всего там, где кожа тонкая, но ощущается как царапанье.
Внезапно у меня появляется дикое желание запустить руки под его одежду и обвести пальцами его тату. Впиться в него ногтями. Татуировать его своими прикосновениями.
Смущённая мыслями — даже несмотря на то, что он не знает их — я заставляю себя вернуться обратно в игру.
— Кем бы ты был, если бы мог быть кем угодно?
— Я был бы доктором. Кем-то, кто существенно меняет ситуацию.
Я хотела бы сказать ему, что он уже тот, кто поменял ситуацию. Он в любом случае поменял ситуацию для меня. Но это звучит банально и слишком слащаво. Поэтому я молчу и просто киваю.
Путь к южной галерее граничит с насаждениями в пару футов высотой, отделяя цемент от небольших холмов, покрытых кустарниками и деревьями, что создаёт впечатление большей приватности, чем занятые места у входа на площадь.
Тогда я понимаю, что ничего не знаю о текущем выборе его карьеры.
— Чем ты сейчас занимаешься?
— Ничем, что было бы важным, — он пренебрежителен, но я слишком любопытная. Я подталкиваю его, когда он указывает на красную и золотую статуи. — Вот почему я не понимаю искусство. Субъективность даже не входит сюда. Это слишком странно.
Мы проходим мимо нескольких больших, гладко выкрашенных кусков с различными узорами.
— Не могу не согласиться, но думаю, что современное искусство, как предполагается, метафора.
— Для чего?
— Для всего, чем бы ты хотел, чтобы это было? Я всегда думала об этом, как о Роршахе (прим.: швейцарский психиатр и психолог, автор теста исследования личности «Пятна Роршаха» (1921 год). Ввёл в оборот термин «психодиагностика») в известном смысле. Только сами художники знают, что на самом деле это значит, но, если они не говорят нам, мы видим то, что хотим видеть. Они — отражение нас самих. Способ подключения нашего подсознания и сознательных умов.
— Как гороскопы.
Удивлённая, я поворачиваюсь к нему:
— Ты не веришь в них тоже?
Он качает головой:
— Они слишком обширные. Любой человек может ассоциироваться с неопределёнными обобщениями.
— Это правда. Я ненавижу астрологию. Мне не нравится сама идея того, что вещи могут быть предопределёнными.
— Ты не веришь в судьбу?
Я пожимаю плечами, отступая назад, пока пара с коляской не проходит мимо нас.
— Сама идея, что независимо от того, что мы делаем, как тяжело работаем, всё закончится в конечном итоге таким образом, который мы не сможем проконтролировать. Я ненавижу это представление. Оно отнимает смысл у всего.
— Ты не думаешь, что Бог отвечает на молитвы?
Я жую соломку, обдумывая вопрос:
— Похоже на противоречие. Если вещи происходят так, как хочет Бог, тогда молитвы кажутся глупыми. Если Он знает твоё сердце, то должен знать, когда чего-то слишком много для тебя, чтобы вынести и подняться, когда нужно, — необязательно спрашивать об этом. Но мне бы хотелось быть выше «всех уже увековеченных в камне» событий.
