Алексей Андреев - Сядьте на пол
‑ А мы в кинотеатре купим поп‑корм?
‑ Кто‑кто… Караганто!
Для желающих разобраться в этой стадии детского новояза рекомендую книгу Корнея Чуковского "От двух до пяти" [20]. Лично я нашёл там много знакомого. В три года Ева вдруг стала подчёркнуто игнорировать уменьшительные суффиксы: фонарик и подарок у неё превратились в "фонар" и "подар", а подушка и верёвка ‑ в "подугу" и "верёву". А вот что пишет Чуковский:
«Почему, в самом деле, ребенку говорят о лошади ‑ лошадка? Ведь лошадь для ребенка огромна. Может ли он звать ее уменьшительным именем? Чувствуя всю фальшь этого уменьшительного, он делает из лошадки ‑ лошаду, подчеркивая тем ее громадность».
Однако дальше по книге этот внимательный исследователь вдруг заявляет: «Начиная с двух лет всякий ребёнок становится на короткое время гениальным лингвистом, а потом, к пяти‑шести годам, эту гениальность утрачивает». Тут Чуковский всё‑таки ошибся. Лингвистами они являются с самого рождения. И после шести совсем не утрачивают способностей в этой сфере. Просто понятие языка становится шире.
Сейчас все трое моих юных лингвистов замечательно говорят по‑русски. Но теперь они точно так же сражаются с правильнописанием. И я их поддерживаю. Потому что лучше писать с ошибками, но с интересом и со смыслом ‑ чем писать без ошибок, но с ненавистью к письму. Превед, медвед!
При этом борьба с правильнописанием у каждого своя. Ева в своих первых записках выявила ещё один этап развития человеческих языков: редукцию финальной гласной. Которая у французов не читается, но пишется (mademoiselle), а у нас заменяется на мягкий знак (мадмуазель). Но Еве больше нравится французский подход: вместо "лошадь" и "понравилось" она пишет "лошаде" и "понравилосе". Кстати, в те же шесть лет Кит задал мне вопрос, на который я не смог ответить: почему мягкий знак ставится после смягчаемой согласной? Ведь удобнее было бы, если бы он стоял перед ней! А теперь понятно: в оригинале мягкий знак был гласной, которая исчезла.
Сам же Кит после семи увлёкся граффити ‑ это такой способ весело рисовать вместо того, чтобы скучно писать. В прошлом это называлось каллиграфией. Отмотав дневник на несколько лет назад, я вспоминаю, как оно начиналось:
«Дал Киту задание про цифры: неправильные надо было зачеркнуть. Сначала Кит превратил банальное зачёркивание в дорисовывание: каждый неверный знак у него превратился в мини‑картинку. Потом он взял отдельные маленькие листочки бумаги, написал на них цифры... и стал дорисовывать более тщательно: из тройки сделал лук, из двух двоек ‑ сапоги. Нарисовал несколько вариантов разноцветных корон, включая собственное изобретение: "корону‑ушанку". И наконец, взял большой лист и нарисовал картину с неким средневековым человеком, перенеся на эту картину весь заранее разработанный гардероб. Дизайнер?» (декабрь 2009)
Язык рисунка
Отношение многих родителей к первым детским рисункам очень похоже на отношение к первым словам. Все эти пятна и разводы конечно очень ми‑ми‑ми... но какой‑то внутренний голос шепчет: скорей бы на листе появилось что‑то понятное и реалистичное.
Подозреваю, что этот голос исходит от целой армии психологов и педагогов, которых хлебом не корми, дай только придумать «четыре стадии». В случае детских рисунков их классификация поражает однозначными эпитетами: от «лишённых смысла» и «бесформенных» каракулей ‑ к «правильным» изображениям [21]. Возникшие ещё в начале прошлого века, эти теории до сих пор фигурируют в педагогических методичках. Неудивительно, что все мы задеты по голове железным совком этих стереотипов.
Я хорошо помню, когда мой старший нарисовал первого человека. Этот день прямо так и записан в дневнике: "День первого человека". Правда, Кит выбрал для рисунка самую мрачную, чёрную акварель. И честно говоря, я сам ему подсказывал, что рисовать, стоя за спиной: "Теперь ручки, теперь ножки..." Кроме того, покончив с человечком, он стал закрашивать все листы большими чёрными кляксами. Человечка я едва спас, а то и он был исчез в этом урагане.
Сейчас, спустя много лет и два огромных ящика рисунков, я могу только посмеяться над своими стереотипами молодого отца ‑ и рассказать про язык рисования такую же историю развития "с самого низа", как про речь.
Для начала ‑ цвет. "Мрачный" ‑ это характеристика взросликов. Ещё сильнее их может раздражать использование красного: ну прямо кровища! На самом деле, дети в два года просто выбирают самые яркие цвета. А это красный и чёрный, как в названии романа Стендаля или в песне группы "Алиса". Впервые я столкнулся с таким выбором цвета в 1994 году, когда рисовал пастелями орхидеи в одной американской оранжерее: ковылявший мимо ходунок уверенно выхватил из моей коробки красный мелок и потопал дальше.
Позже подключаются и другие цвета. Но совсем не с тем смыслом, который понимают родители:
«Подслушано у Кита во время рисования:
‑ Чудовище нарисуем зелёным, чтобы оно было доброе...
‑ Эта ведьма будет с оранжевой полосой. Это будет полицейская ведьма…
Ну, оранжевая полицейская полоса ‑ это легко. А вот почему зелёное чудовище ‑ доброе, я не сразу понял. Это же Шрек, он у нас был культовым персонажем несколько месяцев!» (май 2007)
Интересные наблюдения о цветовом кодировании у детей были сделаны при изучении синестезии. Это феномен "смешивания ощущений", когда воздействие на один из органов чувств вызывает реакцию совершенно другого чувства. Например, у человека возникают цветовые ощущения при чтении букв: «А» вызывает красный цвет, «Е» ‑ зелёный. Считается, что синестезия свойственна большинству маленьких детей, но с возрастом при нормальном развитии ощущения «разделяются». Однако у людей с определенными отклонениями такого разделения не происходит. Синестезию пытались объяснять разными гипотезами, но в основном гипотезы концентрировались на особенностях мозга пациента ‑ отсюда и выражение "неврологическое отклонение".
Однако исследования Натана Виттхофта и Джонатана Уинавера из Стенфорда показывают, что существенную роль в синестезии может играть обучение в детстве [22]. Эти учёные протестировали 6.588 американских синестетиков на цветовое восприятие букв алфавита. У 400 из них (6%) была обнаружена общая цвето‑буквенная палитра, которая совпала с раскраской игровой магнитной азбуки, выпускавшейся компанией Fisher‑Price с 1971 по 1990 год. При этом, когда выбрали результаты участников, родившихся в годы наибольшей популярности этой игрушки (1975‑1980), то доля синестетиков, «запрограммированных» магнитной азбукой, оказалась ещё выше ‑ 15%. А среди тех, кто родился до выпуска этой азбуки, ни у кого не обнаружилось совпадения цвето‑буквенной палитры с игрушкой Fisher‑Price.
Если учесть, что с тех пор развитие международной торговли и масс‑медиа шло гигантскими шагами, можно предположить, что подобный эффект цветового кодирования тоже набирает обороты. Проверьте на себе: прочитайте слово Google. Не кажется ли вам, что первая буква ‑ голубая? Ну или тест попроще: какого цвета воскресенье?
Однако вернёмся к двухлеткам и посмотрим, что именно они рисуют. Вдумчиво уставимся в эти чёрно‑красные разводы и кляксы, которые занимают все предложенные листы. И испытаем истинное просветление, догадавшись, что там нарисован... процесс рисования!
А кто сказал, что там должно быть что‑то другое? Кому нужен фиксированный человечек? Разве что родителям. А ребёнку интересен сам процесс, движение кисти по бумаге, появление новых пятен. Именно то, чего взрослики упорно пытаются достигнуть с помощью медитаций и прочих практик, отвлекающих от нервозной целеустремленности. А для детей это естественное состояние.
Но вот наконец появляются осмысленные персонажи. Однако они какие‑то странные… Многоруких и многоголовых существ Кит рисовал довольно часто, и мне не сразу пришло в голову, что он рисует истории: на одном листе происходит сразу много событий. Улитка была в ракушке, потом вылезла ‑ а непонятливым взросликам кажется, что это трехголовая улитка.
«Сегодня рисовали мелками на асфальте. Кит очень увлёкся изображением действий и связей между объектами. Возможно, это как‑то связано с развивающими играми в саду ‑ там у них есть задания, где нарисованная фигурка проходит по заданному пути. А может, он сам это придумал, не знаю. На одном рисунке он изобразил, как солнце освещает деревья: линии‑лучи идут конкретно к веткам. На другом ‑ как жираф ест листья: зеленая линия ко рту жирафа. Реалистичность картинок его совсем не волнует. Но это уже не выдуманная интерпретация нарисованного! Это именно попытка изобразить то, что задумал. Включая даже те вещи, которые обычно не изображают ‑ движения и отношения.
‑ Кит, ну почему ты испортил хорошую картинку! Надо было остановиться после того, как дракона нарисовал.
‑ Ничего я не испортил! Это дождь пошел, и дракон испачкался в грязи.» (август 2007)
