К.С. Бадигин - Три зимовки во льдах Арктики
Флагманский корабль оставил нас и устремился навстречу «Сталинграду», чтобы обеспечить его движение в дрейфующих льдах. К вечеру «И. Сталин» и «Сталинград» вернулись. Среди плавающих льдов Гренландского моря стали рядом три корабля, над которыми реяли флаги СССР.
Зыбь, шедшая с Атлантического океана, еще больше усилилась. Огромные водяные валы мерно катились друг за другом, разрушая разреженные льды. «Седов» тяжело покачивался с боку на бок. Мы с огромным удовольствием встретили качку, - настоящую океанскую качку, от которой так отвыкли за эти годы. Невыразимо приятно было чувствовать, что под тобою живое, вечно движущееся, бурное море, a не мертвенный, опостылевший своим однообразием лед. Ho для пepeгpyзки угля с корабля на корабль такая погодка была ни к чему, «бедов» и «Сталинград», соприкасаясь бортами, прыгали на воде, как пробки. Флагманский ледокол даже отошел чуть подальше, чтобы переждать зыбь.
Нам надо было принять в свои бункеры 600 тонн угля, - я хотел загрузить углем корму, чтобы обеспечить работу укороченного пера. На исходе пятнадцатого часа погрузка была закончена!
Нас постепенно сносило дальше на юг. Льды расползались и терялись в темноте. Похоже было на то, что скоро корабли очутятся на чистой воде. Следовало возможно скорее закончить погрузку ледокола «И. Сталин», чтобы затем пойти к Большой земле. С флагманского ледокола последовало распоряжение:
«Сталинграду» войти за «И. Сталиным» во льды, чтобы в спокойной обстановке перегрузить топливо. «Седову» ждать возвращения ледокола».
Через полчаса огни кораблей растаяли в темноте, и мы снова остались одни. Качка все усиливалась. Корабль швыряло как попало. В каютах звенели падающие со столов стаканы, чернильницы, ездили с места на место чемоданы, летали бумаги. Льды окончательно, развело, и теперь «Седов» был на чистой воде.
Положение становилось серьезным. Как мы ни бились, никак не удавалось заставить корабль слушаться руля, - он по-прежнему упорно заворачивал влево. Поэтому войти во льды, где можно было бы отстояться, не удавалось. Здесь же, на чистой воде, шторм мог оказаться гибельным для неуправляемого судна.
Решил еще раз проверить все детали рулевого управления.
Механики возились у штурвала, проверяли румпель, осматривали каждое соединение штуртроса. Как будто бы все было в полном порядке. И вдруг, в то самое мгновение, когда мы были готовы окончательно оставить все попытки исправить руль, нам случайно удалось найти причину всех наших бед.
Она выла необыкновенно проста. Как это часто случается, мы анализировали сотни сложнейших технических вариантов в то время, когда надо было лишь взглянуть, как сектор руля с общей с штуртросом.
Оказалось, что при сращении штуртроса наши механики забыли поставить перо в прямое положение. Оно оставалось под левым бортом; в то время как указатель положения руля на мостике показывал «прямо руля». Поэтому-то судно и разворачивалось с таким упорством влево, хотя мы были уверены, что пера руля стоит прямо.
Всего несколько минут потребовалось для того, чтобы исправить глупейшую монтажную ошибку. Сразу же был дан ход, и судно с хорошо загруженной кормой послушно двинулось заданным курсом вразрез волне. Оно так легко и чутко слушалось руля, что непосвященный человек даже не догадался бы, что за кормой у «Седова» действовала лишь часть пера.
- Лево руля! - командовал я штурвальному. Судно тотчас же поворачивало влево.
- Так держать! Судно шло прямо вперед.
- Право руля!
Судно разворачивалось вправо.
Испытав судно в течение получаса и убедившись в том, что оно прекрасно слушается руля, я решил подойти к ледоколу.
«Седов» вошел во льды, легко расталкивая обломки полей. Я вызвал Трофимова:
- Дмитрий Григорьевич! Теперь давай самый полный, жми все, что только возможно. Это для нас самая настоящая проверка...
Стармех понимающе кивнул головой и нырнул в машинное отделение. Я поднялся на мостик и невольно залюбовался нашим кораблем. Вокруг нас был битый лед почти без разводьев. «Седов» со звоном и грохотом крошил, давал и мял льдины, двигаясь вперед со скоростью 4-5 миль в час. Возвращенный к жизни после двух с половиной лет вынужденного бездействия, корабль, казалось, с удвоенной энергией штурмовал льды. Было приятно и радостно видеть реальнее плоды долгого и упорного труда всего нашего коллектива: мы не только сберегли корабль от гибели, но и подготовили его к ледовым битвам. Теперь я мог донести на ледокол «И. Сталин», что руль исправлен и «Седов» может самостоятельно двигаться во льду.
Огней «И. Сталина» и «Сталинграда» все еще не было видно, хотя мы шли уже минут двадцать.
Внезапно Полянский принял распоряжение флагмана: «Сталинград» зажало. Следуйте к нему...»
Битые льды, окружавшие нас, с каждой милей становились все более мощными. «Седов» дрожал от напряжения, но хода не сбавлял. За кормой чернела вода, в которой плыли, покачиваясь, куски старого льда.
Наконец впереди замелькали огни, - это был «Сталинград». Но, видимо, надобность в нашей помощи отпала, и с флагмана передали новое распоряжение:
«Седову» - отставить. Выходить на разводья...»
Разворачиваться в сплошном битом льду с укороченным рулем было довольно рискованно. Но уж если проверять - так проверять до конца. Дал распоряжение в машину:
- Самые полные обороты!..
Биение машинного сердца ускорилось. Винт еще сильнее забурлил за кормой. Руль лег на борт, и судно, вздрогнув, начало описывать циркуляцию.
Свободные от вахты члены команды выбежали на палубу и любовались этим красивым маневром. Послушный рулю, корабль уверенно развернулся во льдах и лег на обратный курс, оставив позади подковообразный черный след.
- Сделано хорошо! - восхищенно проговорил Андрей Георгиевич, оглядываясь назад. - Наш старик еще поработает в Арктике!..
Я, молча, кивнул головой. Экзамен, действительно, был выдержан до конца, - «Седов» не только мог следовать заданным курсом, но и был способен маневрировать во льду...
* * *
Поздней ночью 21 января «И. Сталин» и «Георгий Седов» входили в извилистый Айс-фьорд. Озаренные призрачным лунным светом обрывистые, гористые берега Шпицбергена, покрытые вечными ледниками, выглядели фантастическими, совершенно неправдоподобными декорациями. Все же это была земля, пусть обледеневшая, твердая, каменистая, но настоящая земля. Ведь в последний раз мы видели землю в Тикси, - это было два с половиной года назад. И мы жадными глазами разглядывали изрезанные скалистые мысы, голубоватые глетчеры, занесенные снегом горы, - угрюмую, но прекрасную землю, так хорошо изученную русскими мореходам» еще в средние века.
Почти трое суток шли мы от ледовой кромки до Айс-фьорда.
Плавание проходило очень спокойно. Море баловало нас, - сразу же, как только мы отошли от кромки, установилась прекрасная, тихая погода. Слегка покачивало. На воде блестела до самого горизонта серебряная лунная дорожка На юге все ярче разгоралась заря, предвестник наступающее го дня. К полудню становилось настолько светло, что на па лубе можно было без труда разобрать крупную печать.
Под мерный шум машины на корабле после длительного перерыва снова началась привычная морская жизнь: чередовались вахты, на карте прокладывался курс, вахтенные помощники определяли секстаном координаты. Но конец затянувшегося рейса был уже близок, и во всех уголках корабля. шли приготовления к высадке на берег. Виктор Буйницкив бродил по всем каютам и вытаскивал из разных углов то закопченную керосиновую лампу, то бумажный репродуктор, то старый фонарь, - я поручил ему собрать возможно больше предметов нашего обихода для музея Арктики в Ленинграде.
Буторин почти все свободное время проводил в трюме, откуда доносилось мирное гоготание гусей, такое непривычное для нашего слуха. Гусей нам привезли на ледоколе, чтобы мы ими полакомились. Но эти смиренные домашние птицы так умилили моего четвертого помощника, что он решительно запротестовал против их уничтожения. Команда поддержала Буторина, и было решено доставить птиц в Мурманск целыми и невредимыми. Возвращаясь из трюма, он докладывал улыбаясь:
- Совсем ручные! Как приду к ним, они бегут навстречу и гогочут.
И только Джерри и Льдинка не разделяли всеобщей привязанности к гусям. Они крайне подозрительно и ревниво глядели на этих белых жирных пришельцев и свирепо лаяли...
Вот уже впереди зажглись электрические огни Баренцбурга. Смутно чернеет силуэт мощного угольного крана высотой в пятнадцатиэтажный дом. Белоусов радирует мне:
«Константин Сергеевич! Я стану под угольный кран, а ты подходи к пассажирской...»
Раздвигая битый лед, осторожно подходим к причалу. Навстречу нам несутся крики «ура», приветствия, аплодисменты. Хочется поскорее сойти на берег, обмять и расцеловать приветливых граждан самого северного поселка советских горняков. Наконец на берег поданы швартовы.
