Александр Казанцев - Любимая
Последнее восклицание принадлежало жирному, увязшему в трех подбородках торговцу сыром. За него он и поплатился: со свистом опустилась на его крутой загривок суковатая палка Сократа...
Тогда-то на афинском рынке он и был назван впервые безумным...
Потом несколько по-иному стали судачить горожане о Перикле и Аспасии - злости поубавилось, а вот насмешка осталась:
- Сам видел: Перикл каждое утро целует у всех на виду свою новую жену, уходя в Совет. Возвращается - опять целует.
- Да ну!..
- Палладой клянусь!
- Муж он, конечно, великий, но - конченый!..
- А еще, говорят, когда у Перикла симпосий, Аспасия не в гинекее** отсиживается, а с мужами пирует!
- Больше того! Я слыхал, она и без мужа гостей принимает, забавляет беседой, вином поит...
- Ясное дело! Кошкой не станет пантера, женою не станет гетера...
- Осуждаешь, а у самого глаза масляные... Небось Луковице-головому завидуешь?
- По геретам-то я не ходок - состояние не то. Но кабы раньше эту увидал, глядишь, и разорился бы!..
Не раз гуляла палка Сократа по головам и спинам болтунов. И самого его после били не раз.
Не мог он равнодушно слушать пересуды об Аспасии, никак не мог. Не сумел себя заставить забыть ее. Призывал на помощь весь свой разум: если, мол, по-настоящему люблю Аспасию, должен радоваться, что она нашла, наконец, счастье, которого достойна, а если дорог мне по-настоящему Перикл, должен радоваться и за него...
Нет, не прав Анаксагор, что все во Вселенной может устроиться Умом - Нусом: рассыпалась, не зная упорядоченности, вселенная Сократа...
Однако не смог он вскоре не осознать, что все же менее ранят его те людские пересуды, из которых можно заключить, что Аспасия счастлива. А таких с течением времени становилось все больше: по сути своей афиняне вовсе и не злобливы, просто чересчур любят, чтоб все по закону было, по установленному порядку.
О сокрушенной статуе Сократ не жалел. Он вообще решил оставить искусство ваяния. "Маленькое поместьице, отцово наследство, в недалекой деревне Гуди, козы да куры меня вполне прокормят, - думал он. - Совсем немного мне теперь надо от жизни".
Он решил целиком посвятить себя философии. Забыться ею, остудить каленое сердце ее ключевой водой. Чаще стал появляться на агоре, сперва лишь слушал ораторов и софистов, а потом и спорить с ними стал.
Афиняне сразу обратили внимание на его новую, необычную манеру вести спор: никогда он не горячился, не придавал ни голосу, ни облику своему никакой значительности, напротив, говаривал, что знания его скудны, ум туговат, потому и задавал сопернику вопросы, которые поначалу казались нелепыми, сам посмеивался над собой, хотя выпуклые его глаза оставались печальными, но незаметно как-то хитрыми вопросами своими выуживал из противника утверждение, совершенно противоположное его изначальному убеждению. Побежденный в споре только и мог руками развести, с горечью понимая, что смеются уже над ним, а не над босоногим губошлепом в грязнобуром гиматии, который словно бы и сам удивляется своей победе, радуется, что истина установлена, но улыбка его, если приглядеться, всегда оставалась такой же печальной, как его взгляд.
Афиняне скоро стали узнавать его на улицах, приветствовать:
- Хайре***, Сократ!
Но радости он не знал.
После какой-то победы Сократа в особенно напряженном словесном поединке, на плечо его, как в юности давней, легла сухая ладонь Анаксагора, Возмужавший ученик обрадовался бывшему учителю - впервые за многие месяцы в его улыбке почти не было горечи.
Они проговорили весь остаток дня, укрывшись в портике Зевса. Анаксагор похвалил метод Сократа вести спор. Тот, чуть смутясь, ответил, что своими вопросами старается помочь рождению истины, как его мать-повитуха помогала когда-то рождению детей. Умолчал, однако, что этот метод его во многом заимствован и у Аспасии, из того их разговора об Эроте...
Поначалу удивился и огорчился Анаксагор, что в любомудрии своем Сократ намерен посвятить себя вовсе не изучению природы земных и небесных явлений, чему старый философ посвятил всю жизнь: человек его, видите ли, интересует больше, чем солнце и космос! Да как эта пылинка Природы, частица малая, может быть интересней Целого?!.
С Анаксагором Сократ не спорил, лишь улыбнулся грустновато:
- Слаб мой ум, учитель, не охватить им всю Вселенную, так вгляжусь-ка в живые ее пылинки, мельтешащие под солнцем, вдруг да угляжу что-то занятное и полезное!.. Других понять не сумею, так собой займусь: пес меня знает, может, и во мне вселенная! Не зря же в Дельфийском храме надпись гласит: "Познай самого себя!.
Подивился Анаксагор переменам, произошедшим в Сократе, порадовался и встревожился. Понял нелегкая судьба ждет ученика и усмехнулся криво в седую бороду: философия не скототорговля, в ней счастливых судеб и не бывает.
Потом спросил:
- А к Фидию не вернешься? Он узнать просил: дел у него невпроворот...
- Немало мастеров заняты тем, что из камня делают богов и людей, я же поучусь из людей делать людей, поспособствую, чтоб не превращались они в камни, - твердо ответил Сократ.
О многом говорили. Анаксагор решил Аспасии вовсе не касаться, а о Перикле сказал, что второй брак, похоже, хоть он и не признан афинскими законами, дал стратегу новые силы для новых блистательных начинаний.
Ну так об этом слыхал Сократ...
- Ты бы зашел все-таки к Периклу, - сказал Анаксагор, прощаясь. - Тебе там будут рады.
Последние эти слова много раз эоловой арфой звучали потом в сознании Сократа: "Тебе там будут рады... тебе там будут рады!.."
Много раз порывался пойти в дом стратега, но, выйдя из дома своего, понимал: нет, не смогу, расшибется сердце о ребра!..
Босой в любую погоду, в неизменном гиматии своем, с толстой суковатой палкой, хоть нога давно зажила, каждое утро отправлялся Сократ толковать с людьми, чтобы приблизиться к пониманию жизни и смерти, вникнуть в смысл судьбы, разобраться, насколько властен человек изменить предначертание свое, оценить, как понятны будут людям пришедшие к нему ночью мысли...
Его можно было увидеть и на агоре, и в тенистом Ликее, и в гимнасии Академа, и в палестрах... Всегда он был в толпе, но никто, совсем никто, представить не мог, насколько одинок этот некрасивый общительный человек.
Кое-кто по-прежнему именовал его порой безумцем, но многие стали превозносить его ум: дескать, все-то он знает!..
- Только то я и знаю, что ничего не знаю! отвечал на это Сократ. - Знающие или бессмертны или мертвы, а я пока жив и, клянусь псом, готов глотать знания без устали, как глотал Кронос своих детей, напуганный тем, что примет смерть от наследника своего.
За Сократом стали ходить по пятам постоянные слушатели, молодые совсем люди, которые иногда называли его учителем, на что он сердился: я, мол, вам не софист, платы за обучение с вас не беру, потому, видит Афина, не ученики вы мне вовсе, а друзья!..
Платы он и верно не брал, кормился скудными доходами и плодами отцовского поместьица, иногда принимал дружескую помощь богатого приятеля Критона, но порой ученики приходили к нему с вином и закусками, эти приношения он, хмуря шишковатый лоб, вынужден был принимать. В такие дни устраивались долгие пирушки, во время которых Сократ не пьянел, сколько бы ни пил, речь его становилась все более раскованной и живой, гости внимали ему, стараясь не забыть ничего, а некоторые и записывать успевали.
Сам Сократ никогда не записывал свои мысли. Когда у него спрашивали - почему, отвечал, улыбаясь невесело:
- Клянусь Зевсом, второго такого лентяя в Афинах не сыскать!..
Но даже злые языки не спешили объявить его лентяем. Напротив, все с большим почтением стали его приветствовать афиняне.
Втайне Сократ радовался этой доброй славе своей: "Слух обо мне еще дойдет до Нее, еще пожалеет Она, что так поступила со мной!.."
И слух, как видно, дошел. Однажды посыльный принес письмо из дома Перикла, в нем стратег просил философа стать духовным наставником его любимому племяннику Алкивиаду, "прекрасному и весьма одаренному юноше". Звал стратег Сократа в свой дом, а подпись была: "Перикл и Аспасия"... Причем, второе имя было написано другим почерком - Ее рукой!..
Ночью Сократ "читал" это письмо губами, целуя буквы последней подписи. Широкие ноздри его носа пытались уловить Ее запах. Читать "Перикл и Аспасия" было ему больно: они вместе, неразлучны!.. - и радостно в то же время: хоть они вместе, Она помнит обо мне, подает знак!..
Страшней безумств иных безумство умного.
На другой же день пришел Сократ в дом Перикла. Оказалось, что стратег отправился осматривать новые причалы Пирея. Ноги Сократа подкашивались, он хотел уже повернуться и уйти, но к нему вышла... Аспасия.
Поначалу обомлевший от волнения и нахлынувших чувств гость решил, что она ничуть не изменилась: так же молода и прекрасна. Он не мог произнести ни слова, лишь глядел на Нее неотрывно. А она приветливо улыбнулась ему:
