Неизвестно - Марамзин
Ивану Петровичу нравилось идти на работу.
Конечно, и утром вставать неохота. Очень рано. Конечно, в автобусе едешь, -— толкают. А летом погода, летом хочешь на солнце.
«Но всё же я, честно, работать люблю», — признавался Иван Петрович себе. Он любил рассчитывать общую пользу, потому что он был экономист, и это было его делом.
Вот они проходят на заводе у фонтана. Из земли, из люка вырывается пар. В фонтане поставлена фигура спортсменки -— хорошая, крепкая девка, с веслом. Эту фигуру рабочие любят и всегда обсуждают ее, проходя.
— Что-то дева сегодня моросит на дорогу. Ей погода не нравится, ветер, вот она на прохожих и брызжет.
— Она уже тридцать лет назад разделась и с тех пор стоит раздетая.
— И как ей не холодно! А особенно в зиму.
Ее каждый год красят снова серебряной краской. Она с каждым годом от краски все толще. Отбитые пальцы нарастили цементом, и они врастают прямо в тело весла.
— А внутри она худая, — говорит Галя Морина из первого цеха. <— Правда, худая, я помню. Такая стройная даже.
Однажды в газете про завод написали: «На территории есть где отдохнуть во время обеда. Везде растут цветы и бьют свежие струи фонтанов». Ивану Петровичу это было смешно. Газетчики — народ такой: прошелся по заводу, увидел фонтан, записал и сочинил про свежие струи. Иван Петрович стал газетчиков слегка не уважать.Этот смешной, некрасивый фонтан, торжество дурного вкуса, был рассчитан совсем не для струй на обед. Иван Петрович знал, для чего тут фонтан, он считал, сколько пользы несет он заводу. В фонтане бьет круговая вода, идущая для охлаждения генераторов в цехи. Эта круговая вода, забираемая однажды, экономила многие мощности водопровода.
Иван Петрович любил некрасивый фонтан.
Своя работа, которую любишь и которая тебе по силам и по знаниям, это единственное место на свете (думал Иван Петрович), где тебе никто не страшен, где ты всегда точно знаешь, что и как тебе делать в любую минуту, где ты всегда уверен, что прав и что нужен. А это каждому человеку надо знать.
Конечно, бывает и на работе, что могут обидеть — не всегда тишь да гладь. Недавно Ивана Петровича обидел его начальник. «Но это ничего, пусть меня обидят иногда, я крепкий, — соглашался Иван Петрович. — Он же ненарочно, я на него не сержусь. Он меня обидел по работе, а не сам от себя.»
Уезжая с завода, он не оставался без поддержки надолго. Он тут же ехал встречать после смены Дусю.
Их потребность бывать часто вместе всё упрочнялась, расширялась, хотя и не доставляя им всё большего удовольствия; это было уже опира- ние друг на друга, и не виделось ему конца, потому что оно заменяло им ненужную свободу друг от друга; это была уже зависимость, потому что их понятия, представления о правде и о счастье все точнее пригонялись друг по другу, и уже выстраивался мир «посредине жизни», и они в этом мире любили друг друга за полную возможность понимания, но был и оттенок, пожалуй, немалый, в этом и обиды от такой зависимости, обиды, приводившей ко все более частым, и в то же время к все более легким «— что тоже обидно! -— быстро проходящим, пустяковым ссорам.
Иван Петрович глядел иногда на Дусю и думал:
— Они тебя хотели обидеть и, конечно, обидели бы за милую душу. Они меня тоже хотели обидеть, и им бы это хорошо удалось. А мы ухватились вовремя друг за друга и их обманули! И нам теперь ничего нельзя сделать, только бы мы теперь так и держали внутри, между собой, и не поддавались бы характеру, настроению или прочим мелким ежедневным врагам.
Кто это «они» и как они каждого из них могли обидеть, Иван Петрович теперь никогда не пояснял себе, даже и в мыслях, но чувствовал крепко.
— Могли бы сделать из жизни ад, но она не разрешила, — говорили соседи, которые бегло, но всё замечают.
А поэтому они с Дусей жили уже душа в душу — и это было заметно даже внешне, по тому, как они ходили по улице: плечом к плечу, нога в ногу, рука об руку, голова к голове.
Он слегка притворялся очень искренним и мягким — но пока притворялся, он и был такой, разве это плохо?
Пиджачок, поддуваемый ветром вразлет, открывал рубашку и коротенький галстук, трепещущий на сторону, над плечами и дальше.
Рукав пиджака попадал меж ладоней, расплетая им пальцы, и обоих сердил...
1964
