Кузьма Петров-Водкин - Моя повесть-1. Хлыновск
Свернув с большака, долго приходится крутиться зигзагами, не видя и признака деревни, покуда не столкнешься носом лошади со строениями.
По краю Шиловки, с выходящими к ней банями, значилась речка. "Мышь перебежит ее - брюхо не намочит", - говорили сами обладатели этой болотистой мочежины.
- Зачем так? - возражали патриоты-оптимисты. - Речку нашу мельницами да плотинами разворовали… Ведь она от Новозыбкова самого начало свое имеет - вот что. Ее только уладить надлежит - она, матушка, воду даст.
Несчастьем была для шиловцев эта воображаемая речонка. Чего только они с ней не проделывали. И прудили, и дно ей углубляли - "матушка", кроме мокроты, ничем не жаловала деревню.
- Эх, мужики, мужики, - говорил местный балагур Макар Дошлый, - истерзали бедную речонку. А на что сил положили - могли бы каналу прокопать напрямик с Волги. То ли б было дело. У Родивона Антоныча на крыльце пароходы бы причаливали (дедушка был одним из старателей о воде)…
С водой для больших потребностей очень мучилась деревня. В колодцах вода была солонцеватая, жесткая. Один родник, выбивавший в верховье Шиловки, имел хорошую воду, но был такой малосильный, что уткам и тем не хватало вытека, чтоб в жижице носом поцарапать.
На северном склоне, на месте бывшей когда-то усадьбы помещика, виднелся оставшийся от давнего пожара расшатанный по углам четырехоконный флигель "для приезжающих".
Этим "приезжающим" и был теперь потомок того счастливого игрока в карты, выигравшего моих родителей в Туле. Потомок служил в земстве. Был человек средний, тихий, в городе его уважали за несовкость выше других. Мужики про него говорили:
- Михаил Иванович наш, как быть лучше не надо, - безвредный до хрестьянства…
Шиловцы, за небольшим исключением, были между собой либо в родстве, либо в свойстве. Жили плотно и дружно.
Но не без урода в семье.
Одним из таких трудных людей был для деревенской общины Васька Носов. Несчастный по внешности мужик - в драке ему проломили нос, и неудачник по жизни: завистливый, склочный, сваливавший на мир все свои неудачи, происходящие по собственной лени. Через него орудовали конокрады в его же деревне.
Была в Шиловке и своя знахарка, бабка Параня, и свой юродивый, Емельян-пуп.
Второго названия - Дыркино - шиловцы не любили.
- Ну, и что вы, мужики, в дыре такой уселись, - скажет, бывало, захожий коновал либо торговец-меняла. - Подвинулись хоть бы к Волге - вон там простора сколько!
Шиловцы улыбались, себе на уме.
- Да уж куда уж. Проживем, Господь не обидит, и в дырке…
Дед Родион говорил, бывало, мне:
- Охулки этой сколько чужой народ на наше жилье делает, а того не подумает: хлеб-от разве на улице родится? Да и много ли мужику в жилье прохлаждаться приходится? А спросил бы какой чудак: что-де за деревней у вас, мужики?
А за деревней было хорошее. Четыресклонность полей по странам света допускала всевозможные капризы погоды любого лета, и, кажется, не было случая, - будь то засушное или дождливое лето, чтоб хоть один из склонов полей не дал урожая.
Затем и самая почва, образовавшаяся от перегноя древнего леса, была особенно хорошей.
Остатки этого леса сохранились на верхней части западного склона. Лес состоял главным образом из дуба и березы и случайно разбросанных сосен. Этот лес был заповедным и ненаглядным детищем шиловцев. Сколько хищников за ним охотилось и сколько требовалось вразумления со стороны более рассудительных мужиков, чтоб унять жадность лентяев, зарящихся на продажу леса, звучащую десятками тысяч рублей.
- Вы лес-то для гулянок храните? Собаки вы на сене и больше ничего, - говорил стряпчий, желая обделать шиловца,
- Для-че гулянки? Это мы в трахтире гулянки-то… - И мужик начинал неумело, неуклюже разъяснять значение ихнего леса, покуда его не подымали на смех.
Мужик обозлевался, сплевывал:
- Жеребцы вы, жеребцы и есть, - и уходил из конторы. За полдником сидели мы на поле с дедушкой Родионом.
Он говорит;
- Смотри ты, Кузярка, на лесок наш: вишь, туча ползет к нему из гнилого угла ("гнилой угол" у нас запад - приносящий дождь), - да-к будь покоен - не проскочить ей, туче-то. Он ее как гребнем задерет, а сухой не выпустит, вот что. Иной раз мы на деревне капельки не увидим - все лес выпьет. А нам хоть бы что, страху нам никакого: росы каждую ночь, и колос нежный, неломкий, и налив неспешный, ровный. Это, видишь ли, еще отцы заприметили за лесом нашим. Для завистников да недоумщиков небылица всякая: дыркинцы, мол, водяной лес наговором держат - на голой бабе сохой опахивают, а того не вздумают, что быль всяких небылиц страшнее - вот что.
С детства меня удивляла способность мужиков ощущать до любых делений участки суточного времени и соразмерение их с пространством и собственным движением. Это ощущение менялось с временами года и оставалось безошибочным.
- Вставай, - будит меня Родион Антоныч, - самый раз: как выберемся на Любкин изволок, и солнце покажется.
И я знал, что с изволока, на востоке, за Волгой в расщелину степей и неба покажется краешек солнца. Или, проснувшись ночью, скажет дед:
- Опоздал наш дурень. Ему бы в самый раз третье горло драть надо. - И тут же со двора, спешно, спросонок загорланит запоздавший петух.
Зори, туманы, свойства облаков, узоры замерзшего окна, вид растопляемой печи, подъем теста, все эти бесконечного разнообразия явления говорили мужику на точном физическом языке о больших и малых наступающих событиях в природе.
- Ой, мужик, - причесываясь, говорит жена, - волос не чешется. Сено бы успеть закопнить - дождик будет.
Дед говорил:
- Это в городе только дивятся этому. Повесят на брюхо аль на стену тикалку часовую, да окромя ее ничего и не слышат, что на свете делается, а рабочему человеку тикалка только помеха - поверит он ей, и уши завянут, а та его в эти самые уши и треснет - вот что.
Масленая неделя для молодых супругов пролетела незаметно. Сережа первый раз в жизни попал в деревню, но сейчас же с ней освоился, и деревня почувствовала к нему симпатию. Парни первый день еще присматривались к городскому человеку, ну, а к вечеру второго дня, когда Сергей Федорыч взялся сам за гармонику и пустился под "Камаринскую" в пляс, так не только молодые, но и старики заахали на доброго весельчака парня, а дед Родион затолкался руками и ногами, вспоминая былую удаль, вообразил себя пляшущим.
Родион Антоныч улучил как-то Анену без мужа, сказал ей:
- Хороший парень муж твой. Простого сердца парень. Ты и сама попроще с ним будь. У вас по трофимовской линии недогляды до человека имеются, а ты начисто вглядывайся… Ядрышко у каждого имеется, и Сергей не без него - так вот не наскакивай на ядро - вот что.
Масленая неделя проходила как один день в другой. Те же лица в разных избах и обстановках.
С утра аршинные стопы блинов, залитые коровьим маслом, сметаной, кислым молоком. Потом хождение по родне с остановкой на улицах. К вечеру катание с гор и опять блины, брага.
Все это однообразие с разговорами, пересудами, вздохами, все это, казалось бы, пустое, незначительное было насыщено деликатной внимательностью и теплотой, никаких экивоков и задних мыслей не несли с собой эти люди. Анена млела в этой атмосфере и самолюбиво следила за мужем: не иного ли он мнения об окружающем.
На одном из последних пиршеств разыгралось деревенское событие, несколько омрачившее общий ход праздников. В одной из очередных изб с гостями за общим столом случился Василий Носов.
Сильно хмельной, он без конца и навязчиво излагал свои жалобы на несчастья, на мирскую несправедливость. Он сидел против Сережи и обращался к нему:
- Вот ты, слышь, - с пригнусом говорил Носов, - на меня мир нападает, а мне-то что делать? Будь у меня как у всех, живи мир вровень со мной - чего бы мне до мира тягаться, - за милу душу с миром бы шел… Плевать мне тогда за милу душу… Ты вот, слышь, суди: полосу рядом с Петрухой сеял и зерна в одночасье бросал, - а у Петрухи хлеб, а у Васьки, на - выкуси.
- А ты коли на борозду являлся, мил-человек? - крикнул Петруха. - Солнце-то во-н где оно, а ты еще морду об лукошко продираешь… Куда уж, пахарь-хахаль…
Сосед наклонился к Носову:
- Тебе, Василь, другим бы чем заняться: в городе всякие должности есть - тебе бы главным помощником к младшему лодырю… - гости захохотали.
Носов разнюнился и бил себя в грудь, перекрикивая смех:
- А что ж, по-вашему, не должен был Петруха помочь мне? - потом он расхорохорился.
- А это правильно, - у вас дети как дети, а мой пащенок уж отца колотит. У вас, рас-туды вас туды, носы во как торчат, - а мой нос в голову ушел, это правильно?
Разъярившись, Носов вскочил.
- Петуха вам, сукины дети, пустить всем… Мужики съежились.
