Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута
- Тира Осфосдоттир, - Йормунрек только что не лопался от самодовольства. - Твоя пленница, держи!
Он кинул конец цепи Горму.
- Так выходит, горожане...
- Да, как-то ей удалось спастись.
- А как ты...
Конунг, не в силах дольше бороться с натиском тараканов, заржал:
- Мне ее выдал ее же предводитель войска - решил, чем отправляться вместе с хозяйкой в изгнание или собирать новое войско и поднимать восстание, ему лучше будет, если я его поставлю ярлом в Этлавагре!
- А ты...
- А когда мне предатели были нужны? Вот его-то я сейчас на дыбе и запытаю! Верная трупорешина! Все, забирай своих дикарей и эту камышовую кошку! Торлейв, пошли стражу за Леонтоде! Нет, ну это просто праздник какой-то...
Серое небо и серые утесы отражались в сером море. На воду, на крыши хором и ухожей, на остовы недостроенных кораблей, и на серую землю падала смесь мелкого мокрого снега с холодным дождем, известная под более коротким именем дряпни. Дневной свет, даже через большое - три пяди на две - остекленное окно, был ненамного сильнее огня висевшего на цепи под потолком трехфитильного светильника. Из гридни под крутой гонтовой крышей, на которую с шелестом сыпалась дряпня, Ушкуй бросил взгляд на гавань, где с полдюжины конопатчиков радели о швах в брюхе Пря́мого, кренгуемого на пологом песчаном берегу вместе с несколькими стругами и одной бодричской ладьей.
- Напиши мне семь, два, и девять, - сказал он Букану, на корточках склонившемуся с писалом над куском бересты.
Высунув от старания язык, тот принялся водить по бересте.
- Вот!
- И что вышло?
На бересте, в окружении трех знаков, скакал палочный всадник на палочном коне, копьем поражавший палочного неприятеля. Всадник был обозначен как «Быкан,» а враг как «Емурнек.»
- Неплохо, только это не семь, а шесть. Смотри, как проверить. Посчитай, сколько углов. Ты нарисовал четырехугольник и разделил пополам. Считай углы.
- Шесть?
- Верно, а семь будет вот как, - на другом куске бересты, Ушкуй начертил четырехугольник и добавил к нему треугольник. - Напиши мне теперь четыре и одиннадцать.
Букан нарисовал четырехугольник, потом - еще один, разделил его пополам продольной чертой, и прилепил сбоку треугольник:
- Вот! А дюжина будет так?
Мальчонка нарисовал третий четырехугольник побольше и разделил его крест-накрест на четыре треугольника. Его отец улыбнулся.
- Верно, а этого я тебе даже не показывал. Ну, раз ты сам дошел до дюжины, надо открыть тебе тайну.
- Тайну?
- Смотри!
Землепроходец нарисовал галочку.
- Это что?
- Один!
- Теперь смотри! - под галочкой, Ушкуй добавил прочерк. - Что получилось?
- Баклан над морем?
Шкипер Пря́мого рассмеялся.
- Сколько углов у прочерка?
- Нисколько?
- Верно, и он обозначает ничто! Эту тайну мало кто знает, слушай сейчас внимательно. Единичка, а под ней нисколько, это значит одна дюжина и нисколько единиц.
- А так что выйдет? - Букан добавил прочерк под семеркой.
- Семь дюжин. А это что? - Ушкуй нарисовал еще один прямоугольник под четверкой.
- Четыре дюжины и четыре?
- Опять верно. А почему это такая тайна?
- Потому что сухопутные крысы...
Букан засмеялся.
- Сухопутные крысы, они записывают числа рунами. Назови первые шесть.
- Вещь, ушкуй, терн, аз, разлука, костер.
- Разлука, - печально повторил напугай, до того дремавший, сидя на украшавшем южную стену черепе большерогого оленя.
Исполинские рога, каждый с десятью отростками, занимали все пространство от угла до угла. Олень был добыт Лютом где-то на полпути в квены.
- Хотят написать «четыре,» пишут четвертую руну, а над ней ставят закорючку, чтоб знать, что это число. Так до руны «нужда.» С руны «иней» счет идет на десятки, так что «береза» - это восемьдесят. А последние четыре - это сотни. А дальше добавляют кружочки, черточки, и так далее, - Ушкуй нарисовал руну «Вещь» и обвел ее кружком из точек. - Вот, сто тысяч. Но главное, они не понимают, что нисколько - это тоже число.
- А почему сухопутные крысы считают на десятки, а мы на дюжины?
- Сынок, они все по пальцам считают, - шкипер скосил глаза, свесил из одного угла рта язык, и принялся загибать пальцы.
- Крысы, - неодобрительно изрек напугай.
- Десять делится только на пять, - Ушкуй помахал пятерней. - и на два.
Шкипер развел руками и продолжил:
- А на что делится дюжина?
Букан задумался.
- Погоди, мы «делится» с тобой еще не делали, - вспомнил землепроходец. - Но морской счет ведется на дюжины потому, что с дюжинами удобнее управляться.
- А всегда ушкуйники считали на дюжины, а крысы на десятки?
Тут пришел Ушкуев черед задуматься.
- Сказать тебе правду, сыну, не знаю. Может, и не всегда. До сумерек богов, все сильно по-другому было. Взять хоть дятлов.
- Дять хоть взятлов, - переделал Букан и развеселился. - Пошли в снежки играть?
Внизу послышались шаги. Землепроходец думал вслух:
- Сейчас дятлы летят стаей. Встретится на пути тур, носорог, или слон - задолбят, а потом ждут, пока в трупе опарыши заведутся, и их клюют. Почему сразу не едят? Клювы у них чуть-чуть загнуты, не как у ястребов или воронов, неудобно мясо драть. До великой зимы, может, жуков да личинок из-под коры добывали, а как деревья перестали расти, к новому корму приспособились, да не до конца еще?
- Что за дурь ты моему внуку рассказываешь? - Лют, поднявшись в гридню, коротко рассмеялся. - Я тебе в простоте моей про многое верю, даже про лошадей в полоску в южной земле и про зайца, у которого еще один заяц в сумке на животе сидит, но чтоб дятлы деревья долбили, это уж слишком!
Наволокский воевода подхватил на руки бросившегося к нему Букана.
- Я тебе, Буканушко, гостинцы привез, жемки писаные островские, да потешные виды из Альдейгьи, - опустив внука на пол, дед мотнул головой в сторону Новожеи, показавшейся на лестнице с корзиной пряников и свитком из нескольких листов недавно пришедшего из доней изобретения, называемого бумагой.
В донях, правда, бумагу делали из растрепанных на отдельные нити льняных и конопляных тряпок, а в Альдейгье, какой-то Яросветов жрец вмиг догадался, что с тем же успехом, но гораздо дешевле, листы можно сработать из растительных волокон, уже нужным образом размягченных и обильно присутствовавших в слоновьем помете. Сырье придавало бумаге желтоватый цвет, но даже особенно не выделялось запахом. Учитывая любовь венедов к письменному слову и слонам, семя (полупереваренное слоном) нововведения не могло пасть на более благодатную почву - месяца не прошло, как бумажные производства появились в Острове и в Альдейгье, по соседству со слоновниками.
- Лубки! - Букан развернул свиток.
На первом листе было оттиснутое сажей с резной липовой доски и затем вручную раскрашенное изображение, как гласила пояснительная надпись, «балия с завечерней земли и дельфимонов.» Под последними, скорее всего, имелись в виду полуручные косатки Инну, поскольку черно-белые животные тащили балию из ярко размалеванного в синий цвет моря рыбу. Художник, увы, явно никогда не встречался ни с настоящей косаткой, ни даже с дельфином, вследствие чего «дельфимоны» были похожи на длинномордых и длиннохвостых собак с перепончатыми лапами. Последнее не исключало и Саппивока с его выдрой как возможных нечаянных виновников путаницы.
Выражение лица воеводы сменилось с непривычно-умиленного на каждодневно-свирепое, когда он обратил взгляд на зятя:
- Собирайся. Птахе я уж сказал - в Альдейгью едем. Селимир зовет.
- Селимир зовет - что, беда какая? - шкипер насторожился. - Йормунрек снова на север подался?
- Селимирова внучка на сносях! - Лют взглянул на Ушкуя еще свирепее.
- А я здесь причем?
- Ты родня! За шурина твоего Смеяна-то пойдет! - Лют не выдержал и хрюкнул от смеха. - Беркут мух не ловит, с самим посадником породнимся. И вот еще что...
Воевода запустил руку за полу крытой шубы, извлек на свет кошель, и вытащил из него свиток - не берестяной и не бумажный, а веленевый с восковой печаткой.
- Что-то из-под тебя надо Быляте...
Указывая на непонятное место в следующем лубке, Букан спросил:
- Дедушка, а что такое «жепь ебрило?»
Исполненный чувства собственной важности, Хлифхунд продолжал:
- Маленькие морковочки, не больше, чем три вершка, недолго повари в воде с оливковым маслом, чтоб чуть размягчились, потом добавь к несладкой пшенной каше, слегка присоли, и смешай с бараньей похлебкой.
- И когда ярлу это подавать? - справилась Бергтора.
- Вечером, только не мне, а пёсикам, - объяснил Горм, незамеченным проникший в кухню скиллеборгского замка. - Хотя и я бы не отказался.
- Из этого барана с достатком выйдет, - решила повариха. - Хватит пёсикам, тебе, хозяин, и домовым карлам на ужин. Эй, Ингун, ставь пшено вариться!
