Неизв. - Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру
Вопроса с Потемкиным больше не возникало. Его удалило одно слово Орлова, и молодой лейтенант понял, что для того, чтобы нижнему офицерскому чину вновь приблизиться к императрице, надобна более важная служба, чем предложенный и принятый темляк. Но будьте покойны, мы снова увидим его появление, и на этот раз он явится сослужить куда более великую службу. Помочь удавить Петра III.
Теперь позволим императрице выступить в поход и устремим взгляд на замок в Ораниенбауме.
Известно было, что император жил в Ораниенбауме. Только, когда наступило 29 июня - день св. Петра, император решил, что отпразднует этот торжественный день в замке Петергофа. Для большей безопасности.
Ему доложили об аресте Пассека, но на известие об аресте он удовольствовался ответить:
- Это сумасшедший!
Утром, выполняя задуманное, он выехал из Ораниенбаума в большом открытом экипаже со своей любовницей, своим неразлучным компаньоном - министром Пруссии и набором самых красивых женщин своего двора. Тогда как они весело ехали к Петергофу, в Петергофе все были глубоко опечалены. Днем обнаружился побег императрицы. Ее тщательно повсюду искали, пока часовой не заявил, что в четыре часа утра он видел, как две дамы вошли в парк. К тому же, те, кто прибыл из Санкт-Петербурга, покидая его раньше, чем туда приехала Екатерина, и вспыхнул военный мятеж, говорили, что в столице все совершенно спокойно. Однако передать Петру III новость о бегстве императрицы представлялось делом серьезным. В Ораниенбаум отправился камергер. В двух-трех верстах от замка он встретил адъютанта императора, по имени Гудович, который опережал того в пути, выполняя роль курьера. Камергер передал Гудовичу известие, с каким он ехал, рассудив, что лучше пусть император услышит это не из его, а из других уст. Адъютант, натянув повод, повернул обратно своего коня, и погнал его во весь опор. Он вернулся к императору и почти силой остановил экипаж. А поскольку император приказал своим кучерам продолжать путь, адъютант наклонился и на ухо прошептал:
- Sire, - императрица бежала этой ночью из Петергофа; полагают, что она в Санкт-Петербурге.
- О! Какое сумасбродство! - отреагировал император.
Но адъютант еще тише добавил несколько слов, которых никто не расслышал. Император побледнел.
- Пустъ мне позволят сойти, - сказал он.
Для него открыли дверцу, и он высадился. Его колени заметно дрожали. Он оперся на руку адъютанта и с живостью засыпал его вопросами. Затем, так как находились перед открытыми воротами парка:
- Высаживайтесь, mesdames, - сказал он, - и идите прямо в замок; там я к вам присоединюсь или, скорей всего, буду там раньше вас.
Дамы, в полном смятении, подчинилисъ. Они слышали только несколько отрывочных слов и терялись в догадках. С помощью Гудовича император снова забрался в пустой уже экипаж и приказал адъютанту галопом скакать у дверцы, а кучеру - гнать лошадей во весь опор к замку.
По прибытии, он побежал прямо в спальню императрицы, словно все, что ему смогли сказать, его нисколько не убедило, заглядывал под кровать, открывал шкафы и тыкал своей тростью в потолок и деревянные панели стен. В разгар этих занятий он увидел, как вбегают его любовница и молоденькие женщины, которые служили ему каким-то подобием двора.
- Ах! Я это вам всегда говорил, - вскричал он в запальчивости, смешанной с ужасом, - я это вам всегда говорил, что она способна на все!
Все сохраняли глубокое молчание, потому что сомневались, что еще непонятная, еще покрытая мраком ситуация была из самых серьезных. Так продолжалось там, когда каждый взирал на себя с тоской, и пока не объявили, что молодой лакей-француз, прибывший из Санкт-Петербурга, может сообщить новости об императрице.
- Пусть войдет! - живо сказал Петр III.
Молодого человека впустили.
- О! - весело сказал он, полагая, что принес превосходную новость. - Императрица не пропала, она в Санкт-Петербурге, и праздник св. Петра там будет великолепен.
- Это почему же? - спросил император.
- Потому что ее величество велела выдать оружие всем солдатам.
Новость была ужасная и вдвое усугубила подавленное состояние. Тем временем, крестясь, с земным поклоном, вошел крестьянин.
- Подойди, подойди! - выкрикнул император. - И скажи, что тебя привело!
Крестьянин повиновался; не говоря ни слова, извлек из-за пазухи записку и отдал ее императору. Этим крестьянином был переодетый слуга, которого мы видели уезжающим из Санкт-Петербурга с приказом передать записку только самому государю. Записка гласила:
«Подняты гвардейские полки, во главе них - императрица. Ровно девять часов; она входит в Казанский собор; народ, похоже, вовлечен в это движение, а верные подданные вашего величества никак не проявляют себя».
- Отлично, господа! - вскрикнул император. - Вы видите, что я был прав!
Тогда канцлер Воронцов, дядя фаворитки и княгини Дашковой, у которого было по племяннице в каждом из двух лагерей, вызвался ехать в Санкт-Петербург как посредник. Его предложение было принято. Он отбыл в ту же минуту, но получилось, как мы знаем, для того, чтобы принести присягу императрице. Однако великий канцлер, принося присягу, поставил условие: он не будет участвовать в ее военной экспедиции, но, напротив, будет взят у нее под арест, под охрану офицера, который его не бросит. Таким образом, как человек осторожный, великий канцлер, куда бы ни повернули события, был защищен с обеих сторон. Со стороны Екатерины: он принял присягу; следовательно, это был друг. Со стороны Петра III: он взят под арест; значит это не враг.
Когда великий канцлер уехал в Санкт-Петербург, Петр III подумал о средствах, позволяющих повернуться лицом к буре. В Ораниенбауме у него было три тысячи войск из Гольштейна, на которые он мог положиться. Перед его глазами, на расстоянии в пять-шесть верст была неприступная крепость Кронштадт. Император начал с того, что послал приказ своим гольштейнским войскам прибыть к нему с пушками в спешном порядке. По всем дорогам, по каким можно было добраться до Санкт-Петербурга, срочно отправили гусар за новыми сведениями; курьеров - во все деревни, чтобы собрать крестьян, и во все полки, что были на марше в окрестностях, а также - нарочных, чтобы поторопить их с движением к Ораниенбауму. Затем, камергера, прибывшего сообщить ему о побеге императрицы, царь назначил верховным главнокомандующим всех этих войск, которых у него еще не было.
Такие меры оказались принятыми в первый и последний раз, словно в его голове больше не было ни одной разумной мысли, и он принимается отдавать один за другим самые безумные приказы: чтобы убили императрицу, поехали в Санкт-Петербург за его полком; отдавая такие приказы, быстро бегает, потом вдруг садится, диктует направленные против императрицы и наполненные самыми страшными оскорблениями два манифеста, велит отдать их на размножение копиистам и шлет во все концы гусар, чтобы они эти копии распространяли. Наконец, обратив внимание, что на нем прусские униформа и орден, снял их и надел русскую военную форму, которую перегрузил русскими наградами.
Потрясенный двор в это время бродил по садам.
Вдруг Петр III услышал крики, радостные, как ему показалось; он выбежал в дверь; к нему вели старого Мюниха, который, будучи вызволенным из Сибири его помилованием, в знак признательности или, может быть, движимый амбицией, только что примкнул к нему. Эта помощь была такой нежданной, что император бросился в объятья старого капитана [в смысле: полководца] с криком:
- Спасите меня, Мюних! Полагаюсь только на вас.
Но Мюних не был энтузиастом; он смотрел на вещи холодно, и на эту надежду императора позволил пасть снегу своих волос.
- Sire, - сказал он, - через несколько часов императрица будет здесь с 20-ю тысячами войск и громадной артиллерией. Ни Петергоф, ни Ораниенбаум не способны сдержать натиска; всякое сопротивление там, где еще жив солдатский энтузиазм, поможет только устроить бойню для вашего величества и тех, кто вас окружает. Спасение и победа - в Кронштадте.
- Поясни, мой дорогой Мюних, - сказал император.
- Кронштадт располагает многочисленным гарнизоном и внушительным флотом. Тот сброд вокруг императрицы разбежится так же, как и собрался, если он будет упорствовать, с вашими тремя тысячами гольштейнцев, гарнизоном и флотом вы получите равную силу.
Это предложение придало мужества и самым перепуганным; генерал был послан в Кронштадт и немедленно отправил своего адъютанта с донесением, что гарнизон жил сознанием долга и решил умереть за императора, если император придет под его защиту. И тогда бедный коронованный идиот от панического страха перешел к безграничной вере в спасение. Когда прибыли его гольштейнцы, провел их смотр и, восхищенный их прекрасным видом:
