Александр Янов - Россия и Европа-т.3
Акт седьмой. Тем временем самодержавие деградирует в свирепый полицейский террор, ввязываясь в совершенно уже никчемную авантюру на Дальнем Востоке. Японская война заканчивается, естественно, Цусимой. Чем ответит теперь страна на этот очередной позор? Реформой, как в бо-е, или контрреформой, как в 8о-е? Страна ответила революцией, последней отчаянной попыткой европейской России остановить свой марш к пропасти. Благодаря Витте, самодержавие себя ограничило, открыв, наконец, пусть с полувековым опозданием, двери Государственной думе. Благодаря Столыпину, началось освобождение крестьян от рабства общинам. Два важных ингредиента славянофильской триады были, казалось, убраны с дороги.
И либералы тоже вдруг обнаружили затянувшуюся на десятилетия славянофильскую мистификацию. Оказалось, что после всех уверенных рассуждений о том, как беззаветно предан «народ» самодержавию и крестьянской общине, и о том, как заключена в нём «вся мысль страны» (по Аксакову), и, наконец, о том, как «просветился он уже давно, приняв в свою суть Христа» (по Достоевскому), ровно ничего мы о нем не знаем. Кроме того, что страшна ярость народная. Страшна именно своей полной, безоговорочной непонятностью.
Самое яркое свидетельство этого жестокого открытия «национально ориентированной» интеллигенции - паническая тирада Гершензона в Вехах: «Народ не чувствует в нас людей, не понимает и ненавидит нас ... Мы для него - не грабители, как свой брат, деревенский кулак; мы для него даже не просто чужие, как турок или француз: он видит наше человеческое и именно русское обличие, но не чувствует в нас человеческой души, и потому он ненавидит нас страстно... Тем глубже ненавидит, что мы свои. Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной»138. Душераздирающее, согласитесь, открытие.
Акт восьмой. Практически говоря, оставляла эта печальная констатация русской культурной элите два возможных выхода. Один - встать на путь декабристов, начать все сначала. Признать, что целое столетие блуждала Россия темными проселками Русской идеи, избегая магистральной европейской дороги, указанной ей еще в 1820-е. Признать, другими словами» что все цитированные выше гадания о том, чего «хочет народ», гроша ломаного на самом деле не стоили. Что настало, наконец, время новой Великой реформы, целью которой может быть лишь то самое завещанное декабристами воссоединение России.
Для того чтобы встать на этот путь воссоединения, однако, нужно было раз и навсегда отречься от всех славянофильских фантазий, самим себе честно признаться, что ничуть не более уникальна Россия, говоря словами В.В. Путина, которые мы цитировали во вто-
138 D
вехи, м., 1990. с. 89,92.
рой книге трилогии, нежели любая другая европейская страна - разве что слишком уж много времени, энергии и воображения потратила на блуждание по темным имперским проселкам. И согласиться нужно было с Соловьевым, что есть принципиальная разница между «истинным патриотизмом и национализмом, представляющим для народа то же, что эгоизм для индивида»139. Что, повторим, хотя «национальное самосознание есть великое дело, но когда самосознание народа переходит в самодовольство, а самодовольство доходит до самообожания, тогда естественный конец для него есть самоуничтожение»140.
Соловьев указал России этот путь. Столыпин позвал на него страну, не обещая, однако, ничего в случае, если не гарантировано ей для новой Великой реформы двадцать лет мира. Вот чего, однако, не взял он в расчет: оставался еще третий, решающий ингредиент славянофильской триады - лихорадка сверхдержавного соблазна.
Благодаря контрреформам Александра III оказался в распоряжении русской культурной элиты в роковое десятилетие 1908-1917-го и альтернативный выход из положения. Обманный, конечно, выход, гибельный. Тот самый, что уже в середине 1870-х испробовали славянофилы второго поколения. Заключался он в апелляции к империализму «народа», исходя из очередного славянофильского гадания, что столь свято предан «народ» заботам о судьбах единоплеменников, что готов ради их блага забыть и о земле и о мире. И более того, в единодушном порыве пойти умирать за сербов и Константинополь.
Контрреформаторский курс внешней политики Александра III подталкивал именно к такому фантасмагорическому решению вопроса. Добавьте к этому, что трепетали либеральные сердца при мысли о том, что в кои-то^веки не против Европы « во всей ее общности и целостности» станет теперь, вопреки завещанию Данилевского, воевать Россия, но в союзе с либеральными ее державами - против необузданной «тевтонской расы пожирателей славян»141. И если уж готовы на такую войну - в наших, славянских, патриотических инте-
Соловьев B.C. Сила любви. С. 51.
Соловьев B.C. Сочинения: в 2т.Т. i. С. 282.
Апушкин В. Скобелев о немцах. Пг., 1914. С. 27.
ресах - либеральные западные союзники, то России и сам Бог велел на это идти. А там, глядишь, благотворное влияние союзников образует «в духе европейского просвещения» и царскую камарилью. На этом пути, как мы знаем, и ожидала Россию пропасть самоуничтожения.
Глава девятая Как губили петровскую Россию
парадокс
Вот же чего не смогли разглядеть со своего
пятачка цитированные нами историки. Того, что, хотя между 1908 и 1917 годами русская культурная элита действительно стояла на перепутье, но выбор её был практически предопределен. Если молодые реформаторы в 1850-е, когда славянофильская традиция еще не полностью запала в сознание, не отвердела в нём как «идея-геге- мон», оказались решительно неспособны от нее отречься, если не смогли этого сделать даже крутые оппозиционеры 1870-х, то не было, увы, ни малейшего шанса, что окажется на это способным третье поколение «национально ориентированной» интеллигенции. Никак иначе самоубийственное его поведение нам, боюсь, не объяснить (разве что объявив их, подобно Кожинову, масонами, изменниками родины и «агентами влияния» коварного Запада).
Парадокс-то тут был неоспоримый. Либералы, ничего больше, кроме реформы, в домашних делах не искавшие, вдруг безоговорочно встали на сторону контрреформистского курса во внешней политике, уе желая и слышать ни о какой его реформе. Политики, прославлявшие Столыпина как «русского Бисмарка», начали вдруг отчаянно бороться против его установки на двадцать лет мира. Философы, клявшиеся именем Владимира Соловьева, заняли позицию, прямо противоположную тому, чему он учил. Интеллигенты, преклонявшиеся перед декабристами и презиравшие славянофилов, без колебаний предали декабристскую традицию и последовали за теми, кого презирали.
Ну как, право, объясните вы все эти бьющие в глаза противоречия, окопавшись на пятачке одного десятилетия? Можно ли вообще
объяснить их, не отдав себе отчета, что могли все они возникнуть лишь как финальный, заключительный - и смертельный - аккорд векового процесса деградации патриотизма? Того, что начался с возникновения темной националистической идеи в 1830-е и чей уничто- жающий эффект почувствовала страна лишь на исходе мировой войны в следующем столетии?
Вот так и сгубили петровскую Россию.
Нет, прав был сэр Исайа Берлин, не представляют себе наши философы (и историки) убийственного эффекта идей. И даже когда находится человек, в нашем случае Владимир Сергеевич Соловьев, который на пальцах нам этот эффект объясняет, по-прежнему не хотим мы его слушать, и, слушая, не понимаем...
глава первая ВВОДНдЯ
глава вторая У истоков «государственного патриотизма»
глава третья Упущенная Европа
глава четвертая Ошибка Герцена
глава пятая Ретроспективная утопия
Торжество национального эгоизма Три пророчества глава восьмая На финишной прямой глава девятая Как губили петровскую Россию
нализма
ия бешеного
нацио
глава
глава шестая глава седьмая
ДЕСЯТАЯ
Агон
Одиннадцатая Последний СПОр
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Агония бешеного национализма
Даже самые великие политические успехи наши в Азии и в Европе таят в себе нечто трагическое и жестокое... Не повторяем ли мы в новой форме историю старого Рима? Но разница в том, что под его подданством родился Христос, под нашим скорее родится антихрист. Ч Константин Леонтьев
