Игорь Ефимов - Новгородский толмач
Свет истины Христовой пришел к нам из Константинополя, отцы наши и прадеды просветлялись им, и мы хотим, чтобы и впредь так было, чтобы наши души и души детей наших нашли жизнь вечную под крестом Святой Софии. Ведь не навсегда же поганые турки закрепились в Святом Граде твоем. Если будем крепки в вере сердцем, то и десницу нашу Господь укрепит и поможет изгнать неверных из твоего града, как изгнал их сто лет назад из Киева».
Конечно, настоящее письмо было гораздо длиннее, со многими отступлениями и ссылками на Священное Писание. На работу у меня ушло почти три часа. И все это время боярыня молча сидела за столом, читая различные книги и манускрипты, делая выписки. Казалось, она совсем забыла обо мне. Если кто и следил за мною, то только голова белого медведя, которая грозила мне с пола оскаленной пастью.
Наконец я кончил и с поклоном подал ей исписанные листы пергамента. Она взяла их своей маленькой цепкой рукой и так же молча начала читать. У меня было время рассмотреть шелковую вышивку на ее ферязи, серебряные пуговицы в форме птичьих лапок, бирюзовое ожерелье. Обшлага и ворот были украшены оторочкой из рысьего меха.
— Ты перевел все правильно, — сказала она, и по губам ее скользнула то ли гримаса недоверия, то ли тень улыбки. — И почерк у тебя отличный. Я достаточно знаю греческий, чтобы читать, но в письме делаю слишком много ошибок. Было бы жестоко мучить Его Преосвященство моей безграмотностью. Думаю, ты понадобишься мне в будущем не раз. Но ты помнишь условие?
— Да, госпожа.
— Я умею награждать за верную службу. Но умею и карать за измену. Если я узнаю, что ты кому-то рассказал об этом письме…
— Этого не случится, госпожа.
— Ты доволен платой?
— О, да! Вы очень щедры.
Она взяла в руки перо, обмакнула его в чернильницу, но вдруг передумала.
— Ты ведь католик?
— Да.
— И знаешь множество языков?
— Не так уж много. Не больше дюжины.
— А когда ты молишься в душе — на каком языке?
— Пожалуй, чаще всего — на латыни.
— Я молюсь по-русски. Но как подумаешь: сколько же языков нужно знать Господу и ангелам его, чтобы выслушивать наши молитвы. Или молитвы, обращенные к святым. Покровителем моего покойного мужа был Святой Исаак. Что ж, выходит, ему нужно было выучить арамейский, чтобы молиться своему святому?
— «Мною преклонится всякое колено, Мною будет клясться всякий язык», сказано у пророка Исайи.
— На вече перед Святой Софией мы все говорим на одном языке — но как часто не можем понять друг друга! И тогда хватаемся за дубины и мечи. Язык меча — единственный язык, который не нуждается в переводе. Но хватит. Теперь ступай. Я пошлю за тобой вскоре опять.
Она уже не глядела на меня, снова потянулась к перу. Я чуть замешкался и успел краем глаза увидеть, как она вывела под моим переводом слова: «Марфа Борецкая».
Хорошо, что в этот момент никто не мог видеть ни моего раскрытого рта, ни испуганных глаз. Борецкие! Нет человека во владениях Великого Новгорода, который не знал бы этого имени. По богатству, по знатности эта семья не имеет себе равных. Вот куда привело меня неисповедимое Провидение! Муж боярыни Марфы был здесь посадником, и один из сыновей сейчас имеет ту же должность. Вот почему письмо к патриарху Константинопольскому, которое довелось мне переводить, представляется мне таким важным, что я позволил себе, преподобный отец, отнять у Вас столько времени на ознакомление с ним.
Ведь если перемены, задуманные Марфой Борецкой, осуществятся, если новгородский архиепископ будет утверждаться не в православной Москве, а в католической Литве (Киев был отбит литовцами у татар около ста лет назад), это будет означать могучее усиление нашего влияния в государстве, силу которого местные кощунники порой сравнивают с силой Всевышнего, восклицая в слепом самодовольстве: «Кто против Бога и Великого Новгорода?!»
Фрау Урсуле Копенбах, Новгород, август 1470Бесценная и любимая матушка!
Получил Ваше письмо, отправленное месяц назад. Хожу как оглушенный. Такая новость поистине может лишить сна, довести до безумия. Ведь мой отец всем говорил, что он убежал из Богемии, спасаясь от преследований за веру. И мы все были уверены, что он бежал от еретиков-гуситов, от этих страшных таборитов. А теперь Вы обрушили на мою голову такой камень! Оказывается, он сам был таборитом! И сражался на их стороне в битве под Липянами. И убежал только тогда, когда табориты были разбиты.
Если он действительно смертельно болен и поехал в Богемию умирать, зачем нужно было ввергать всех близких в такую душевную смуту? Уехал бы тихо и незаметно — никто бы и не вспомнил о нем. Хорошо, что моя мать не дожила до такого позора. Уверен, что она тоже не знала правды о его прошлом, как и все мы. И как он ловко скрывал свою ересь в течение тридцати пяти лет! Копал себе железную руду в горах и не мозолил людям глаза. А теперь, видите ли, захотел принять предсмертное причастие из рук гуситского священника. Которые снова там захватили все церкви под покровительством Иржи Падебрада проклятого Папой еретика на троне.
Поневоле вспомнишь слова Христа: «Враги человека — домашние его». Грех так говорить и так чувствовать, но я очень надеюсь, что мы в этой жизни уже с ним не увидимся. Мало того, что он мучил меня в детстве, — теперь на прощанье ухитрился нанести такой тяжелый удар. Представляю, как Вам было противно выслушивать его признания. Решил сыграть на Вашем сострадании — и не ошибся. Напрасно Вы отвечали ему на расспросы о моей жизни среди вероотступников. Простите, бесценная, что из-за меня Вам пришлось пережить этот тягостный и опасный разговор. Как — когда — я смогу искупить, загладить? Дайте мне знать. В Гиппократовой книге, о которой я Вам писал, сказано, что душа имеет три части: словесную, желающую и яростную. Сейчас мне кажется, что первые две части у меня испарились совершенно, осталась только последняя.
Тем временем жизнь продолжается. Наше книжное дело стало процветать и в Новгороде. Среди заказчиков не только купцы, но и монастыри, и священнослужители, и даже бояре. Среди местных пишущих людей сейчас весьма популярен некий Пахомий по прозвищу «Серб», нам доводилось уже переписывать сочиненные им жизнеописания местных святых и церковные славославия им.
С особенным старанием мы переписываем книги для боярского семейства Борецких. Ибо во главе этого знатного семейства стоит женщина властная и начитанная — ошибок она не потерпит. Ей послушна не только семья. Недавно я оказался на вечевой площади, в то время как она обращалась к собравшемуся народу. Древней сивилле-пророчице, наверное, не внимали так самозабвенно. Но и врагов у нее в городе тоже немало. Чернь, как водится, ненавидит богатых и знатных, и эта ненависть порой выплескивается в настоящие уличные побоища.
В Новгороде ходит такая легенда: до принятия христианства местные жители поклонялись языческим богам, главным среди которых был Перун — бог грома и молнии. И статую этого Перуна новообращенные христиане сбросили в Волхов. И будто, проплывая под мостом, соединяющим правый и левый берега, статуя вдруг высунула руку из воды и забросила на мост палку, сказав при этом: «Вот вам, новгородцы, от меня дубинка на память, чтобы колотили друг друга». И с тех пор мост этот много раз был местом драк и побоищ между двумя враждующими партиями: правым берегом, где живут беднота и торговцы, и левым — где Кремль, храм Святой Софии и улицы, заселенные знатью.
А неделю назад мне выпала большая честь: я был приглашен в дом Борецких на пир. Конечно, не в качестве гостя, а лишь в качестве переводчика для венецианского посланника, проезжавшего через Новгород в Москву. Он сидел по левую руку от Марфы Борецкой, а я стоял сзади и переводил их беседу. С правой же стороны от боярыни сидел знаменитый монах Зосима, прибывший в Новгород с Соловецкого острова, что посреди далекого Белого моря.
Несколько слов про этого монаха.
Хотя он едва притронулся к приносимым яствам и промолчал почти весь обед, у всех осталось впечатление, что старец Зосима принимал живое участие в беседе. Видимо, это оттого, что он умеет молчать красноречиво. Да-да, ему удается молчать удивленно, одобрительно, огорченно, радостно, недоверчиво, презрительно — все оттенки молчания ему доступны.
Мне рассказывали, что в Новгород он явился просить помощи у архиепископа и бояр для своего недавно созданного монастыря. Когда он вместе с молодым иноком основал его лет десять назад, им казалось, что выбрали они место на Соловецком острове совершенно пустынное, никому не принадлежащее. Постепенно к ним стали присоединяться другие монахи и послушники, начали строить жилье, а потом и церковь, и часовню, а потом и огороды копать, и рыбу ловить. Даже завели солеварню, так что к ним стали заворачивать купцы на своих судах, привозить им в обмен на соль всякие нужные товары.
![Алан Эйкборн - Дверь в смежную комнату [=Тайна двери отеля «Риган»]](/uploads/posts/books/228832/228832.jpg)
