Admin - i abe4dc52fd6b0e67
-- Надо слетать на "участок-один".
-- Забирай "мелкий броник". В Транслабе. Военная смена ждёт его к вечеру, а у меня вечерком, понимаешь, "поехало". "Броник" исправен, только... "мой" тумблер не снят.
Ни секунды не думая я согласился. И выбежал раньше, чем он предложил подвезти (Машинист приезжает в депо на спортивной машине... похоже, так может быть только у нас. Мы уже не такие как Внешние.).
Взятый у дома "стандарт" за минуту домчал до Транслабы. Я вышел почти как механик: шагнув на асфальт, крутанулся, и дверь, изогнув как тореро весь корпус, вложил в уплотнители.
Перед Транслабой стоит броневик: приземистый "багги", обвешанный пушками, соткан из граней. Каждая плоскость имеет наклон - часто излишний, "с запасиком". Под камуфляж, под изгиб его линий "подогнана" форма "танковых шашек" динамической брони. Огромные бронестёкла тонированы - они, как борта, никогда не бликуют.
Броневик иллюстрирует новый "виток": он оснащён всеми средствами РЭБ - на случай что у противника есть эти средства; раскалённый глушитель размашистым антикрылом - "приманка" для тепловых ГСН, если закончатся пиро-"приманки"; в прицелах и плитах прозрачной брони - светофильтр, сводящий на нет ослепление лазером... База давно состязалась с самою собой: у врага даже не было пушек, способных пробить его борт по нормали!
Но "броник" чуть-чуть подождёт, я ведь просто обязан "похвастаться", ибо механик, как все мы, в последнее время всё меньше желает быть "подобным флюсу".
Я зашёл внутрь. На верстаке заряжался синхроптер - фоторужьё с "батарейкой" и парой пропеллеров. "Батарейка" (экспериментальный никель-кадмиевый аккумулятор) - огромная ёмкость и быстрый заряд. Штука очень хорошая, но...
Я положил рядом с синхроптером пару дискет: расчёты для литий-ионного принципа. Только расчёты, и в тексте заглавие "НЕ ИСПОЛНЯТЬ!": литий - один из компонентов для термоядерного синтеза (эти работы хотелось бы скрыть). Пара конвертов из чёрной бумаги, пара новейших магнитных пластинок диаметром пять с четвертью дюйма. Гигантская ёмкость.
Вернувшись на улицу, я заглянул в броневик. Всем известно: механик не может, физически просто не может создать тривиальную вещь. Если он ничего не "замудрит", я просто свихнусь, не найдя "замудрёж". Так и есть, "парадокс управления": там, где положено быть КПП - рукоять наведения с кучей гашеток. А передачи включают сцеплением: раз его выжал - "нейтралка", второй - передача. Выбор ступени - за техникой.
Впрочем, задумано - значит логично. Да и вообще парадокс - индикатор зашоренных мыслей. И, обходя броневик, я как механик "проник в него взглядом" (прошу понять меня правильно: не как рентген, а... пытаясь понять его функции в целом и каждой детали в отдельности). Да, только здесь я могу понять технику, видеть изящество химии, чувствовать звёзды... Ведь каждый, с кем ты общаешься, обогащает твой внутренний мир. Жаль, что во Внешнем мы это не помним.
Яростный визг покрышек, щелчок, шаг хлопок. Этот стиль не узнать невозможно.
-- Ты что, веришь, что этим можно управлять? - спросил я не оборачиваясь.
-- Если вы действительно верите в квантовую механику, то вы не можете относиться к ней серьёзно! - парировал он.
Машинист на спортивной машине цитирует Боба Уолда... И это лишь третий "виток"!
Не относиться серьёзно? А это идея! Я вёл с "двойным выжимом", переключая невидимый длинноходный рычаг. С ожидаемой грацией мощи и массы машина рвалась в "монастырь". И её поведение было приятным (я понял, о чём это в западных автожурналах)!
Слегка опьяневшим я вышел на траву. Чуть в лес, но прекрасно мной видим отсюда, стоит "монастырь": невысокие стены из брёвен, отсутствие башен, бойниц. Он состарен искусственно, окна отсутствуют, крыша наружу не скошена (странно, прямой она быть не должна...).
Я всё понял: пытаюсь смотреть как механик. Так с этим нельзя: если дизайн неотделим от функций предмета, то к произведению искусства понятие о функции не приложимо! Тут надо смотреть не линейкой, а сердцем (давненько не пробовал...).
Я обошёл "монастырь": зная где вход, я пошёл через дальнюю сторону. Просто желая почувствовать лес как вместилище здания.
Вот и "ворота": разрыв посредине стены, и напротив - тропа через заросли дикой малины. Красиво. И как-то загадочно. А в глубине, за проёмом, короткая стенка: мол, хочешь вовнутрь заглянуть - заходи. Подойдя, я прочёл на ней ровно на уровне глаз: "За этой стеной ничего нет. Кроме целого мира.".
-- Хозяева! Есть кто? - позвал я.
-- У нас никогда не закрыто, - последовал тихий ответ, и навстречу мне вышел один из "монахов".
Одет он был странно: ни полувоенного френча, обычного для неприятеля, ни балахона-с-беретом художника. Он был одет "как обычно", вот только обычна такая одежда совсем в другом мире. Во Внешнем. А также у нас.
-- А ты ждал какого-нибудь Отца Ксенофонта? - с улыбкой спросил он.
-- Кстати, XENOn FONT по-русски что-то вроде "Чужой Шрифт", - подыграл я, - Ведь ясно, что прозвище дали вам не за религию.
Он на минуту задумался. Явно решал, что нельзя и что можно при мне говорить: я не проверенный, я незнакомый, однако я точно "с другой стороны". Наконец он решился, и думаю, что ни при ком из "своих" он не мог бы сказать это:
"Чернь считает религию истиной, мудрец - ложью, правитель - полезным изобретением" - процитировал "монах" Сенеку Младшего. И прокомментировал: "Я не вижу среди нас ни черни, ни тех правителей, которым нужна чернь."
И кто мог сказать, что "монах" ненавидит правителей?! Это его "оговорка по Фрейду": от римлян ведётся "Не много чести править рабами. Честь - править свободными."
Он замолчал как-то резко. Такое бывает, когда ты сказал много больше чем мог бы решиться. Ответил я тоже цитатой: "Вы мой политический враг, но я знаю, что Вы любите Родину. И это сознание внушает мне глубокое доверие к Вам".
По взгляду я понял, что он тоже знает эти слова (Пуришкевич - Плеханову, в сочинениях дедушки Ленина об этом вряд ли прочтёшь!), но что-то во взгляде меня напугало. Я понял: он стал слишком взрослым. Всего на секунду, но стал. Это плохо: ещё Бертран Рассел заметил, что развитие одарённых личностей, энциклопедистов, как и он сам, требует периода детства, в течение которого они не испытывают совсем никакого давления, побуждающего их следовать установленным догмам, времени, когда ребёнок может развивать свои собственные интересы и следовать им, какими бы необычными и странными они ни казались.
Мало того: узнал я об этом из книги по биологии, написанной физиком! Разум одарённого человека сохраняет эту детскую открытость к истине, какой бы необычной и странной она ни казалась другому.
-- С тобой интересно, - сказал наконец он, - И очень опасно.
Опять этот взрослый, забитый заботами взгляд!
-- Впрочем, всё что могло мне навредить, я уже сделал. Только давай сразу определимся: то что до войны я был против войны, не значит что когда-либо я был за вас.
-- Ты сказал "до войны"? - удивился я.
-- Сейчас быть против войны уже не значит быть против Истины.
Он улыбнулся. Свободно и хищно, мол я говорил, а не верить мне - ваше исконное право. Потом он махнул мне "пойдём!", и пошёл по тропе, у которой я видел мольберт. Подойдя, он поспешно собрал его, но...
Иногда для того чтоб увидеть, не нужно разглядывать. Там, на холсте, было раннее утро. Лучи едва вставшего солнца так буйно рвались разбудить эту чащу, что мне захотелось ТУДА. Незаконченный холст был шедевром уже в этом виде. Без скидки на возраст художника, зрелый отточенный стиль!
-- Где тебя выставляют во "Внешнем"? - по-нашему сразу спросил я.
-- Во "Внешнем" уже не рисую: предки считают это баловством.
-- А на ИЗО?
-- По ИЗО у меня твёрдая тройка. Понимаешь, ну нет привычки "набрасывать" всё сразу. И тяп-ляп тоже не могу, а за 45 минут хорошо ничего не получится.
Я с ним согласен: серьёзное дело - не только искусство - не любит поспешности. Не быстроты и сноровки, а именно спешки: нельзя делать хуже чем можешь, тем более в спешке всё выйдет и хуже, и медленней. Даже когда результат неизвестен, что часто бывает у нас, и когда он понятен лишь автору (как говорится, есть художник-анималист, маринист... а тот, чьё "искусство" "современное" - явно художник-морфинист).
-- Всё равно я рисую... - подумав, сказал он, - Пишу. Не могу не писать.
На минуту задумался, и процитировал:
Малых ребяток
Наставляет учитель добру и пути,
А людей возмужавших - поэты.
О прекрасном должны мы всегда говорить.
-- Те самые "Лягушки" Аристофана, "квакс, квакс, брекекекс" из которых Толстой упомянул в "Буратино"? - спросил я.
-- Ты и этим интересуешься? - удивился "монах".
-- Не я. Один из нас.
-- И ты так принимаешь его увлечения?
-- А ты нет? Твой друг, увидав как ты пишешь картину, играет навеянную тобой музыку. Кто-то, услышав мелодию, пишет рассказ. Ты же, читая рассказ и услышав мелодию, пишешь картину. Вы пишете вместе.
