Gradinarov - bratia
Иван Иванович протянул руку Сотникову:
– Ну что, молодой человек, хватит на сегодня. Отдыхайте, дышите свежим воздухом после сероводорода. До завтра!
– Премного благодарен, Иван Иванович! Я за день узнал столько, сколько не смог за двадцать три года жизни.
– Прошу еще раз, не огорчайтесь! Я по металлу, как у вас говорят, дока. А вы мастак в торговом деле. В этой жизни каждому свое!
Келлер надвинул заячью шапку, протер платочком пенсне и поклонился Петру Михайловичу.
Сотников тоже ответил поклоном. Ему не хотелось расставаться с умным, добрым человеком. Однако Петр знал: немцы народ пунктуальный и надо уважать их нравы и обычаи. Так наставлял его Александр Петрович Кытманов. И еще просил: «Мотай на ус все, нужное и ненужное, – потом просеешь. Заноси в тетрадь, что успеешь – сразу, остальное – перед сном. Денег наемным рабочим много не сули. Когда прояснятся все виды и последовательности работ, тогда и станем набирать людей. Заводских будем брать только спецов. Черновую работу сделают тунгусы. Их и кормить дешевле, и платить меньше, и морозы им нипочем».
*
Вечером Петр Михайлович приводил в систему записи и впечатления, чтобы не только ему, но и брату, и Кытманову стала понятна суть плавки. Вчитывался, прикидывал в уме, вспоминал и снова вносил важное в наполовину исписанную толстую тетрадь. Тут же, в записях, нашел фамилию своей повалихинской знакомой.
– Чуть не забыл! – возмутился он. – В голове одни штейгеры, шлаки да шихты. А про Авдотью – и не вспомнил.
Несмотря на поздний час, он пошел на трактовую станцию, выяснил, кто из ямщиков уходит завтра на Томск, сел и написал короткое письмо:
«Здравствуйте, моя кормилица Дотюшка! Через три дня буду проездом через вашу станцию. Хочу вас сильно видеть. Целую руки. Петр Сотников».
Он зашел в ямщицкую, наполненную храпом четверых бородатых мужиков. Тянуло табаком и сырой овчиной. На лежанке, на широкой доске, сушились четыре пары валенок.
– Здорово, братцы! – тихонько сказал Сотников. Никто и усом не повел. За храпом ямщики не услышали Сотникова. Тогда он подошел к ближайшим полатям, поднял с пола клочок шерсти и пощекотал ухо спящего. Человек нервно почесался, крутнул головой и захрапел пуще прежнего. Петр Михайлович взял за плечо и потряс, приговаривая:
– Проснись, братец! Пора в дорогу!
Ямщик приподнялся на локтях, посмотрел на своих спящих товарищей и, не глядя на Петра Михайловича, снова рухнул на подушку.
– Не смей спать! Ответь, кто завтра едет в сторону Томска.
Ямщик раскрыл глаза и непонимающе пялился на Сотникова.
– Ты меня слышишь? – переспросил купец. – Кто завтра едет на Томск?
– На Томск?
– Да, на Томск! – повторил с раздражением Сотников.
– Я, а что, полозья лопнули?
– Ты-то мне и нужон! Сделай добро! Доставь депешу по адресу: Повалихино, постоялый двор, Иволгиной Авдотье.
– А вдруг я эту станцию пройду по ходу. Попадется седок спешащий – и гуляй депеша туда-сюда, пока по адресу не дойдет!
– Ну, ты, братец, пройдоха! Вот – полтинник! И смотри: смошенничаешь – из-под снега достану! Понял?
– Понял! Понял! Доставлю в точности адресату. Не впервой. А найти меня по номеру сможете и по маршруту. Что я за полтину мараться буду.
Он взял письмо, сунул за пазуху и откинулся на подушку. Уходя, Петр Михайлович услышал громкий храп своего ямщика.
Два дня Сотников с Иваном Ивановичем ездили по рудникам, смотрели печи по очистке меди, составляли заявку, заключали контракты на поставку необходимого оборудования и нашли толкового штейгера. Он еще не дал согласия на поездку в Дудинское, но как только будет окончательная договоренность между Сотниковым и Кытмановым о строительстве печи, то штейгер Инютин Федор Кузьмич будет к часу по месту требования.
Теперь Петр Михайлович справил все дела на Колывано-Воскресенском заводе и заказал шестерик на Томск. На прощание подарил Ивану Ивановичу шкурку белого песца:
– Вам на память о нашей встрече. Еще называется сей песец полярной собакой. Он и лает по-собачьи. Сшейте себе шапку. Я думаю, это не последняя наша встреча. – И Сотников обнял Келлера.
Утром, не мешкая, Петр вышел из гостиницы и сел в ожидавшую кибитку Шестерка, предчувствуя скорый бег, гарцевала на месте, и ямщик поводья держал натянутыми.
– Садитесь, барин, быстрее, кони замаялись. Потом сдерживать их будет трудно. Дорога ноне скользкая.
И шестерик рванул, оставляя после себя снежный туман.
Через полтора суток Петр Михайлович остановился в Повалихино: сменить лошадей и увидеть Авдотью. Он зашел на постоялый двор. В номерах скучали постояльцы. Слышались детские голоса. Привратницы на привычном месте не оказалось. Из номера вышла немолодая женщина, а за ней два мальчика лет пяти-шести. Они, что называется, путались у нее под ногами, что-то тараторили, перебивали друг друга. Женщина увидела Петра Михайловича. Ей стало неловко за шумливых детей. Она попросила их угомониться, не шуметь и сказала Сотникову:
– Извините! Дети в дороге засиделись, никак не могу успокоить.
– Пожалуйста! Это же детвора. А не скажете, где Авдотья?
– Она в нашем номере кровати расправляет. Хотим немного отдохнуть с дороги.
Женщина приоткрыла дверь и окликнула девушку:
– Авдотья, к вам пришли.
Она вышла в коридор. Белая кофта с кружевным воротником и манжетами были к лицу. Русая коса свисала почти до пояса. Из-под длинной со складками юбки выглядывали носки красных сапожек. «Красивая деваха», – подумал купец и тут же от растерянности выронил:
– Здравствуйте, Авдотья!
– Что-то вы сегодня раньше графика примчали?
– Сюда я прибыл не на тройке, а на шестерке лошадей, да и ямщик пошустрей попался! – Он заулыбался и добавил: – К вам спешил!
– Ну что ж, мне приятно слышать эти слова, даже если они в шутку. А если серьезно, то вас ждет обед в вашем бывшем номере. Все на столе.
А Петру Михайловичу и есть перехотелось! «Как же она похорошела за неделю! Вероятно, красу ее я в прошлый раз и не заметил, потому как Катерина стояла перед глазами. Да она и сейчас стоит, а рядом с ней Авдотья. Только первая в воображении, а вторая – наяву», – восхищался и сомневался купец, глядя на девушку.
Умывался медленно степленной водой. Исподлобья посматривал на дверь в надежде увидеть Авдотью. Но она не заходила, как прежде. Просто, вероятно, не было повода, или поняла неравнодушие к ней Петра и решила выждать. Петр Михайлович недоумевал, отчего у него возникло дурацкое желание видеть эту девушку? Видеть сейчас, когда он моется. Наконец понял:
– Все это вздор! Но как он мог родиться в моей голове? – провел он пальцами по мокрой шевелюре. – Не возомнил ли я, что она влюблена в меня и на все готова? Наверное, в том и есть причина.
Стало стыдно самого себя. Хорошо, что Авдотья не догадывается о его желании. Иначе не могло быть и речи ни о каком обеде.
Он умылся, досуха вытерся, оделся и сел за стол есть. Девушка быстро вытерла брызги на полу и пожелала приятного аппетита.
– Спасибо, Дотенька! Я буду обедать, а вас прошу посидеть рядом. Я сильно соскучился по вас.
Она с неверием глядела на Сотникова.
– Скука, господин Сотников, – слово многоликое. Скучать можно по собаке, по отцу, по матери, по друзьям, по родным местам. По всем, с кем долго и привычно прожили. А ко мне – однажды увиденной – это слово не подходит. Скучают, когда расстаются после длительных встреч! Да и «скучать» – от слова «скука». Кушайте! Я не люблю затасканных слов, особенно когда их говорит мужчина женщине. У меня сразу наступает разочарование.
Авдотья развернулась и ушла. Петр Михайлович хотел возразить, но почувствовал, что такие девушки ему не по зубам, что у него слишком занижены интересы. Для таких девушек одних любезностей мало. Не верят они им.
Петр пообедал. Но так и не нашел, что ответить серьезной и доброй девушке. Рассчитался за услуги. Чуть постоял в нерешительности, взял ее руку и посмотрел в открытые, затянутые грустью глаза.
– Извините, Авдотья, за мое косноязычие. Язык не всегда в ладах с душой. А впрочем, прощайте и не поминайте лихом.
И он поцеловал ей руку.
– С Богом, Петр Михайлович! Будете в наших краях – навещайте!
И повернулась спиной. Сил больше не хватило, чтобы сдерживать слезы.
Вернувшись в Томск, Петр Михайлович подъехал к гостинице, где оставил племянника Дмитрия Сотникова. Тот не ожидал быстрого возвращения дяди из Барнаула и находился под хмелем. В его номере крутился красноносый бородатый лакей, отстоявший ночную смену. Стоял крепкий табачный смрад. Разило пролитым и засохшим вином. Скатерть на столе грязнили красные пятна.
– Почему в номере кавардак? – зыркнул глазами Петр Михайлович на лакея. – Сделать уборку и проветрить! Я за что плачу? За грязь или за номер?
