Васильев В.В - Подвалы кантовской метафизики
Теперь, чтобы почти наверняка можно было бы сказать, что классификация категорий из письма к Герцу совпадает с доказательством априорного происхождения элементарных понятий рассудка, надо найти свидетельства того, что в 1772 году Кант уже принимал тезис о тождестве категорий и логических функций вообще. Эта задача решаема. В одном из черновых набросков 1771 года (R 4276) Кант замечает, что "категории суть всеобщие акты рассудка", причем "эти акты касаются либо понятий, ... либо вещей", т.е. предметов, данных в созерцании. Далее Кант пишет: "Оба [акта] различаются только тем, что в первом [устанавливается отношение] между представлениями, во втором через представления полагаются предметы" (XVII: 492-493). "Всеобщие акты рассудка по отношению к понятиям" есть не что иное как прообразы "логических функций" (ср. А 79 / В 105). Поскольку Кант уже в 1771 году отождествляет категории и логические функции, систематизация категорий, упомянутая в письме к Герцу, очевидно, совпадает с доказательством их априорного происхождения, что и нужно было показать (5
).
В целом, проведенное рассмотрение письма к Герцу позволяет заключить, что гипотеза о влиянии на Канта в 1771 году определенных юмовских аргументов помогает прояснить структуру письма к Герцу и устранить видимость противоречий в его композиции, получая тем самым весомое подтверждение. А именно, с одной стороны, подтверждается правильность реконструкции юмовских доводов, которые, судя по "Пролегоменам", вывели Канта из "догматического сна", с другой - подкрепляется общий тезис об исторической ценности кантовских описаний из "Пролегомен" (6
).
Мы уже можем сделать общий вывод: изменение кантовской позиции в 1771 году действительно произошло под влиянием "юмовских аргументов"
(7)
Именно в это время у Канта появилась возможность дополнительно ознакомиться с философскими взглядами Юма. Летом 1771 года в двух номерах приложения к "Кенигсбергской научной и политической газете" был опубликован анонимный перевод заключительной главы первой книги юмовского "Трактата о человеческой природе" "Conclusion of this Book" (graph-definition>
8
) под более поэтичным названием "Nachtgedanken eines Zweiflers" (Мрачные думы скептика). Этот перевод, как впоследствии выяснилось, был осуществлен И.Гаманом, не упомянувшим также о том, что это глава именно из "Трактата" Юма (9
). Но для Канта, часто общавшегося с Гаманом и внимательно следившего за его переводческой деятельностью, ни авторство перевода, ни название оригинала, конечно, не было секретом. Вполне возможно, что, заинтересовавшись самой "эмоциональной" главой "Трактата", где, помимо прочего, обсуждается связь причинности и привычки как склонности воображения (10
), Кант осведомился у Гамана о подробностях юмовской трактовки причинности, и Гаман, вероятно, рассказал ему о содержании знаменитой третьей главы третьей части первой книги "Трактата" "Почему причина всегда необходима" (кстати, не исключено, что Гаман, который, как известно, еще в пятидесятые годы пытался привлечь внимание Канта к юмовским сочинениям, помнил о впечатлении, которое этот рассказ произвел на Канта, и возможно это объясняет, почему вскоре после выхода "Критики" он нарек Канта "прусским Юмом"). В этой главе "Трактата" содержится тот самый аргумент, который, как было предположено ранее, вывел Канта из "догматического сна". Опровергнув здесь все попытки доказать основоположение о причинности, т.е. принцип "все, что начинает существовать, должно иметь причину существования", Юм приходит к следующему выводу: "Но если к мнению о необходимости причины для каждого нового порождения мы приходим не с помощью знаний или научного доказательства, то это мнение необходимо должно иметь своим источником наблюдение и опыт" (Since it is not from knowledge or any scientific reasoning, that we derive the opinion of the necessity of a cause to every new production, that opinion must necessarily arise from observation and experience - 11
).
Последнее утверждение и есть аргумент, приписываемый Кантом Юму.
Влияние Юма в 1771 году любопытным образом повлекло за собой, словно шлейф, примечательные изменения кантовской терминологии, произошедшие на рубеже 1771 и 1772 годов. Речь идет об именовании Кантом непосредственных данных чувств. В 1769-1770 годах Кант называет их по-разному, но чаще всего "ощущениями" (Empfindungen) и "идеями" (характерный термин "непосредственные идеи опыта", unmittelbare Erfahrungsideen XVII: 373-374; см. также XVII: 352), находясь таким образом в рамках локковской терминологии. Сильные изменения происходят в 1771 году. Кант резко учащает использование в этой роли термина "впечатление" (Eindruck; в черновиках по метафизике, достоверно датируемых периодом 1769-1771 годов, это слово встречается один раз - еще два раза, в другом смысле, в заметках, лишь предположительно созданных в это время; в рукописях же периода 1771-1774 годов мы находим около дюжины достоверных употреблений). Между тем, именно Юм попытался устранить двусмысленность, идущую от Декарта и Локка, когда данные чувств, наряду с образами воображения и памяти, обозначались одним термином "идея". Сохранив за двумя последними их старое название, Юм обозначил первые как "впечатления" (impressions = Eindruecke). Добавим, что в переведенной Гаманом главе "Трактата" термины "впечатление" и "идея" упоминаются Юмом в контексте заинтересовавших Канта рассуждений о причинности, т.е. как бы совмещаются у Канта с тематикой будущей дедукции категорий. Это подтверждает неслучайность последующего изменения кантовской терминологии: большинство употреблений Кантом слова "впечатление" в 1771-1774 годах "встроено" в обсуждение проблем дедукции (см. XVII: 373-374, а также XVII: 619).
Кстати, первые следы "пробуждения от догматического сна" обнаруживаются в "Размышлениях" 4275 и 4276 (XVII: 491-493), которые должны быть датированы серединой 1771 года. Идеи первого фрагмента разрабатываются в "Размышлении 4446" того же периода, где есть упоминание о Юме (XVII: 553).
Итак, мы знаем, что аргумент Юма "если невозможно a priori доказать основоположение о причинности, то оно, а также понятие причины, проистекают из опыта и привычки" вывел Канта из "догматического сна" в 1771 году. Этот аргумент стал одной из исходных интуиций всей теоретической философии Канта. Однако обсуждение его истинности не входит в наши планы. Мы должны были бы отвлечься в сферы конститутивной теории сознания, и успех далеко не гарантирован.
Но все же почему он убедил Канта? В самом деле, вплоть до 1771 года Кант был уверен в невозможности априорного доказательства основоположения о причинности по отношению к предметам опыта, но отсюда он вовсе не делал вывод о его эмпирическом происхождении.
Есть два варианта ответа на данный вопрос, выбор между которыми возможен, но несколько затруднен из-за недостатка информации.
Первый из этих вариантов состоит в том, что в период диссертации Кант, во-первых, мог различать два вида основоположения о причинности (общее и частное). Во-вторых, признавая субъективный и a priori недоказуемый характер частного основоположения о причинности, касающегося связей событий в мире феноменов, Кант вполне мог считать общее основоположение - все, что существует, имеет причину - a priori истинным (первое может быть даже ложным, при том, что второе сохранит свою истинность: к примеру, если некоторые события в мире явлений вызываются сверхъестественными причинами). В этом случае влияние Юма состояло бы в том, что он лишил в глазах Канта очевидности общее основоположение о причинности, которое также подверглось бы опасности утраты статуса априорного познания. У этого варианта очень скудная фактологическая база. В черновиках того времени мы не встретим упоминаний о двух типах основоположений. Впрочем, одно подтверждение того, что в 1771 году Кант различал два вида основоположений о причинности и считал одно из них самоочевидным и притом значимым для объектов, на первый взгляд, все же может быть найдено. В семнадцатом параграфе диссертации 1770 года Кант пишет, что, по всей видимости, есть лишь одно необходимое отношение, присущее субстанциям в силу "самого их существования" - "к их собственной причине" (Nam propter ipsam subsistentiam non respiciunt aliud quicquam necessario, nisi forte sui causam - 2: 305). Это высказывание может быть понято только в одном смысле - самоочевидно то, что всякая существующая субстанция, или нечто вообще, имеет причину своего существования. С другой стороны, в тридцатом параграфе диссертации Кант отрицает возможность априорного доказательства основоположения "все в мире происходит сообразно с естественным порядком" (не говоря уже о возможности признания данного принципа очевидным), тождественного частному основоположению о причинности "всякое событие в мире явлений имеет причину, относящуюся к тому же миру". Избежать противоречия между этими высказываниями Канта можно лишь в том случае, если допустить, что речь в них идет о разных основоположениях, точнее, если признать, что сам Кант различал их в это время. Соответственно, получается, что общее основоположение Кант считает самодостоверным, частное же рассматривает вне критериев истинности и ложности.
