Gurulev - Rosstan
– Что у тебя случилось? – подошел в обледенелом полушубке Проня Мурашев.
– Счастье у меня, Проня. Внук родился. Я поеду, а ты мой пай привезешь.
Илья бросил солидного таймешка в кошевку и упал рядом с Финкой.
Назавтра у Каверзиных гуляли. Гости пришли солидные: Проня с женой, Сила Данилыч. Из Караульного прискакал Андрей, привез есаула Букина, обрадовав отца. Ко времени подоспел и поп, сиречь отец Михаил, завернувший на Шанежную крестить ребятишек, народившихся за осень и зиму.
Илья вина не пожалел. С рождением внука отмякло сердце старика. Гости тоже – не заставляли себя принуждать. Пили за здоровье внука, пили за деда, за отца, за Марину. Через час говорить уже хотелось всем.
– Жизнь идет, – философствовал Проня. – Одних убивают, другие умирают, третьи нарождаются.
– Так Господу угодно, – вторил ему отец Михаил.
Сила Данилыч гнул свое:
– Вот ты, господин есаул, и ты, Андрюха, стоите у власти, так растолкуйте мне, когда эта проклятущая война кончится. А то живи и бойся. Неужто партизаны так сильны?
Лицо у Силы глуповатое, тон простецкий, но Илья-то знает, что за человек Сила Данилыч. Он и хозяин крепкий. И грамотей. Газеты читает.
Букин сидит красный, китель расстегнул.
– Надо полагать, что к лету все будет кончено. Партизаны в тайге сидят, боятся нос высунуть. Налет на заимку не в счет. В тайге они голодают. Последних коней доедают. Правда, – это, господа, по секрету, – из России идет большевистская армия. Но здесь она неминуемо столкнется с японцами. И тогда посмотрите, кто сильнее: мужики или императорское войско.
– А потом ведь японцев отсюда не выгонишь, – пугается Сила Данилыч.
– Это другой вопрос и дело будущего, – резко говорит есаул. – Наша основная задача – выжечь красную заразу. Партизан надо искать не только в тайге, но и в поселке, и на заимках.
Сила Данилыч не унимается:
– Нет у нас на Шанежной партизан.
– Ох, Сила, – Илья грозит коричневым пальцем, – принюхиваешься ты, узнаешь, куда ветер дует. Ты ведь против ветра не попрешь.
– Гы-ы! – смеется Сила. – Против сильного ветра даже мочиться не резон.
Андрей томится, что ему не дают говорить, и, уловив паузу, объявляет:
– Есть на Шанежной партизаны.
Все поворачиваются к младшему Каверзину.
Андрей рад вниманию, и ему еще больше хочется удивить всех.
– У меня тут запопутьем еще одно дело. Сегодня ночью или завтра утром возьмем Северьяна Громова, Федьку Стрельникова и их дружка Лучку.
– Как возьмем? – не понимает Сила.
– Арестуем. Сегодня подъедут трое наших, и мы их тихонько, по одному возьмем.
– Ладно ли? – спрашивает Проня. – Мерзавцы-то они мерзавцы, но они не воюют.
– Мы о них больше знаем.
Андрей стукнул ладонью по столу. Потом словно спохватился, осторожными шагами прошел за занавеску, к Марине. Жена спала, Рядом на табуретке, прислонившись к кровати, спала уставшая от бессменного дежурства Федоровна.
– Бабушка, – потряс ее за плечо Андрей. – Пойдем с нами за стол. Слышишь, бабушка.
Зевая и крестя рот, Федоровна медленно встала.
– Стаканчик вина выпьешь?
Не дожидаясь ответа, Андрей подхватил повитуху, потащил к гостям.
На молодую бабку хозяева смотрят с лаской: ребятенка приняла, Марина не болеет.
Наполнили рюмки. Выпили. Но Федоровне не идет водка, комом в горле стоит: ишь, задумали, ироды, крестника заарестовать! И заарестуют – у них власть. А Федька и не знает, сном-духом не ведает, какая беда собирается над его дурной башкой.
За окном послышался лошадиный топот.
– Кого-то черти несут.
Федоровна осуждающе нахмурила брови, закрестилась, зашептала губами.
Андрюха понял, пьяно закрыл рот ладонью, подмигнул.
– Не буду, бабушка. Сорвалось про чертей.
Дверь открылась, вошли вооруженные милиционеры, вытянулись перед начальством.
Выслушав рапорт, Андрей хотел было поднести вошедшим по стаканчику, но, совершенно счастливый, старик Каверзин перегнулся через стол и шепотом попросил у есаула разрешения пригласить милиционеров за стол.
– Вы хозяин, – развел руками Букин.
Милиционеры смущенно сбросили полушубки, бочком подсели к столу. Но, оглушенные большими стаканами водки, легко побороли скованность, жадно набросились на еду.
У повитухи сердце болит: «Вот они, супостаты, уже приехали за крестником. Морды красные. Отъели на казенных харчах».
Делать что-то надо. Делать…
Красные морды у милиционеров. С морозу, от водки. Крепко движутся челюсти.
Федоровна посидела немного, вышла из-за стола.
– Жарко как сразу стало… Пойду охолонусь. В голову вино бросилось.
Надела на себя чей-то полушубок, набросила шаль. Вышла на улицу, оглянулась, заспешила домой. На счастье, крестника увидела на улице.
– Федя, иди-ко сюда.
– Крестная? – заулыбался тот. – Тебя и не узнаешь. А я думаю, что за девка идет?
Анна Федоровна зашептала скороговоркой:
– У Каверзиных бабничаю. Так сейчас пьяный Андрюшка болтал, что вас троих сегодня ночью или утром заберут – и к ногтю.
– Кого троих?
– Известно кого: Лучку, Северьку и тебя.
– Не путаешь, крестная? Верно говоришь? – насторожился Федька. От его веселости не осталось и следа. Глаза сузились, резче обозначились скулы.
– Христос с тобой, Федя. Рази я пьяная? Бегите куда-нибудь. Убьют они вас.
– Спасибо, крестная. И до свиданья. Не бойся. С нами ничего не случится.
Анна Федоровна пошла обратно, а Федька отправился к Северьке. Рыжий его чуб воинственно торчал из-под папахи.
На возвращение Федоровны в зимовье Каверзиных никто не обратил внимания. Сила Данилыч сидел уже рядом с Букиным и длинно рассказывал о том, как он участвовал в боях против турок. Потом объявил, что завтра же уедет в Турцию: надоела неразбериха.
– На кого ребятишек оставишь? – икал ему через стол Проня.
– Хозяйство ладное. Оставлю жене. Пусть ростит. А я уеду.
Илья на такие разговоры внимания не обращал. Знал, что пьяный Сила всегда собирается в Турцию.
Отец Михаил с преувеличенным усердием выбирал из бороды капусту. На впалой его груди висел большой крест с распятым Христом. Поп ни с кем не разговаривал, только тихо повторял одно слово: «Христопродавцы».
Евсеевна в кути угощала Федоровну чаем, настоянным на листьях дикой яблони. Женщины изредка поглядывали на мужиков и качали головами.
Лицо Федьки в красных пятнах, под кожей, как маленькие мыши, перекатываются желваки. Северька редко видел друга таким.
Старый Громов, увидев, что при нем не начинают какого-то важного разговора, обидчиво повернулся спиной, ушел во двор.
– Что-то стряслось? – спросил Северька, когда за отцом закрылась дверь. Федька выпалил одним духом:
– Сегодня ночью или завтра утром нас должны арестовать.
По пути к Громовым Федор зашел за Лучкой, но ничего дорогой ему не рассказывал, и теперь Лучка сидел, напряженно вытянув шею, настороженно прищурив глаза, и еще больше походил на поджарую хищную птицу.
– Кто тебе сказал? – усомнился Северька. – Сорока на хвосте принесла?
Федька обстоятельно рассказал о разговоре с крестной матерью, добавив, что нужно сегодня же бежать.
– Три милиционера уже приехали. Ходили к Каверзиным. Андрей у них за старшего. Не знаю, о чем они договорились. Андрей сегодня в стельку пьян.
– Если дадимся им – хорошего ждать нечего. Скорее всего пошлют караулить шипишку к Лучкиному отцу.
Парни замолчали. Думали.
Старый Громов, вернувшийся в землянку, увидел серьезные лица друзей, вопросительно посмотрел на сына.
– К партизанам сегодня бежим, отец. Милиционеры приехали за нами.
Сергей Георгиевич не удивился.
– Бежать – дело непростое. Кони вам нужны добрые. Оружие.
– Знаем, надо. Об этом и думаем. Шашку свою отдашь?
Вместо ответа старик вышел за дверь. Вернулся, обсыпанный сенной трухой. В руках длинный, обмотанный тряпками сверток. Развернул.
– Винтовка, – ахнули парни. – Японская!
Молча из кармана полушубка достал подсумок. Из подсумка желто глянули патроны.
– Возьми. И шашку возьми.
– Коня у нас доброго нет. Серко хромает, обезножил.
Отец запустил пальцы в густую бороду.
– Для казака хорошего коня украсть – не грех. Без коня казак – не человек.
К полночи Северька отправился во двор Силы Данилыча. Шел вдоль заплотов, прячась в тени. Оглянувшись, – нет ли кого в улице – перемахнул через жердяную изгородь, к лошадям. Белолобого, гривастого жеребца поймал без труда. Прошлый сенокос работал Северька по найму у Силы и хорошо изучил норов Лыски.
Мимо проскрипели размеренные шаги. Северька припал к коню, спрятался за его широкой грудью, готовый на все. Конокрада не пощадят. Рука сама ползет за голенище унта, где с сегодняшнего вечера лежит у парня отливающий синью тесачок.
