Бейтсон Грегори - Разум и природа
Что касается расходящихся последовательностей, то важно, что при их описании мы имеем дело с индивидами, в частности, с индивидуальными молекулами. Трещина в стекле, момент, в который закипает вода, и тому подобное – все это случаи, когда место и момент события определяются некоторой мгновенной конфигурацией небольшого числа отдельных молекул. Точно так же невозможно предсказать и движение отдельной молекулы при броуновском движении. Даже если бы мы точно знали все, что происходит в данный момент времени, мы не могли бы на основе этих данных предсказать, что произойдет в следующий момент.
Напротив, движение планет в солнечной системе, ход химической реакции в ионном растворе солей, взаимодействие бильярдных шаров – все эти явления, включающие в себя миллионы молекул, предсказуемы, потому что их описание сводится к описанию поведения классов, состоящих из бесчисленного множества индивидуальных объектов. Именно это обстоятельство дает науке основания верить в правомерность статистики, если при этом помнить, что все статистические утверждения относятся только к совокупностям.
В этом смысле так называемые законы вероятности служат связующим звеном между описанием индивидуального поведения и описанием поведения масс. Как мы увидим, именно этот конфликт между индивидуальным и статистическим был камнем преткновения эволюционной теории со времени Ламарка. Если бы Ламарк утверждал, что изменения во внешней среде воздействуют на общие характеристики целых популяций, то это утверждение соответствовало бы последним генетическим экспериментам, например, экспериментам Уоддингтона по генетической ассимиляции, которые мы обсудим в Главе 6. Но может показаться, что у Ламарка, как и у всех его последователей вплоть до настоящего времени, была врожденная склонность к смешению логических типов. (Этот вопрос и, соответственно, путаница во взглядах ортодоксальных приверженцев теории эволюции будут рассмотрены в Главе 6.)
Как бы то ни было, в стохастических процессах (см. Словарь), относятся ли они к эволюции или к мышлению, нечто новое может возникнуть из ничего только случайно. Но чтобы в возникшей случайности различить что-то новое, если оно появляется, необходим какой-нибудь отборочный механизм, сохраняющий эту новую идею. Должно существовать нечто вроде естественного отбора, каким бы тавтологичным ни казалось это объяснение. Новое может закрепиться лишь в том случае, если оно сохраняется дольше, чем его альтернативы. То, что сохраняется среди случайных колебаний, должно продержаться дольше, чем менее продолжительные колебания. Вот кратчайшая формулировка теории естественного отбора.
Марксистский взгляд на историю (который в самой грубой форме приводит к утверждению, что если бы Дарвин не написал Происхождение видов, то кто-нибудь другой в ближайшие пять лет издал бы аналогичную книгу), представляет собой неудачную попытку применить теорию, рассматривающую социальные процессы как сходящиеся, к явлениям, в которых участвуют неповторимые человеческие существа. Итак, здесь мы снова встречаемся с ошибкой в логических типах.
8. «ИЗ НИЧЕГО НИЧТО НЕ ВОЗНИКНЕТ»Эта цитата из Короля Лира [Цитируется по переводу Бориса Пастернака. – Прим. перев.] в одной фразе обобщает ряд глубоких идей, средневековых и более новых. Среди них:
а. Закон сохранения вещества и обратный ему. По этому закону, нельзя ожидать, что в лаборатории возникнет новое вещество. (Лукреций сказал: «Никакая божественная сила не может создать нечто из ничего» [Lucretius, On the Nature of the Universe, translated by Ronald E. Lathan (Baltimore: Penguin Books). – Лукреций, О природе вещей, перевод Рональда Е. Латана (Балтимор: Пенгуин Букс).].)
б. Закон сохранения энергии и обратный ему. По этому закону, нельзя ожидать, что в лаборатории возникнет новая энергия.
в. Доказанный Пастером принцип, согласно которому нельзя ожидать, что в лаборатории возникнет живое существо.
г. Принцип, согласно которому никакой новый порядок или закономерность не могут быть созданы безинформации.
Обо всех этих и других запретах можно сказать, что это скорее правила ожидания, чем законы природы. Они столь близки к истине, что любые исключения представляют чрезвычайный интерес.
Самое интересное заключено в отношениях между этими фундаментальными запретами. Например, как мы теперь знаем, между сохранением энергии и сохранением вещества существует связь, в силу которой каждый из этих запретов отрицается при переходе вещества в энергию и, как можно предполагать, при переходе энергии в вещество.
Но более всего нас будет сейчас интересовать последний из этих принципов – утверждение, что в области коммуникации, организации, мышления, обучения и эволюции «из ничего не выйдет ничего» без информации.
Этот закон отличается от законов сохранения энергии и вещества тем, что не содержит запрета на уничтожение и потерю информации, паттерна или отрицательной энтропии. К сожалению (или счастью) паттерны и информация слишком легко уничтожаются случайными событиями. Если можно так выразиться, сообщения и указания, по которым строится порядок – это надписи на песке или на поверхности воды. Почти любое воздействие, даже малейшее броуновское движение их уничтожает. Информация может быть забыта или искажена. Кодировка может быть утеряна.
Сообщения перестают быть сообщениями, если их никто не может прочесть. Без розеттского камня мы не прочли бы ничего написанного египетскими иероглифами. Они остались бы не более чем изящными орнаментами на папирусе или на камне. Чтобы закономерность приобрела смысл – или хотя бы распознавалась как паттерн – она должна быть дополнена другими закономерностями или, может быть, навыками. И эти навыки так же эфемерны, как сами паттерны – они тоже написаны на песке или на поверхности воды.
Происхождение навыка реагировать на сообщение – это дополнительная, оборотная сторона эволюции. Этокоэволюция (см. Словарь).
Как это ни парадоксально, глубокая, хотя и неполная истина, утверждающая, что «из ничего не выйдет ничего», встречается с интересным противоречием, когда мы переходим в область информации и организации: нуль, то есть полное отсутствие какого бы то ни было явного события, может быть сообщением. Личинка клеща взбирается на дерево и притаивается на выступающей ветке. Если она чувствует запах пота, она падает, с некоторой вероятностью упасть на млекопитающее. Но если в течение нескольких недель она не ощущает запаха пота, она падает и взбирается на другое дерево.
Если вы не написали письма, не принесли извинения, не накормили кошку – все это может быть достаточным и эффективным сообщением, потому что нуль, помещенный в контекст, может приобрести смысл; а контекст создает тот, кто воспринимает сообщение. Умение создавать контекст – это его способность, а формирование этой способности – это его половина упомянутой выше коэволюции. Он должен приобрести эту способность посредством обучения или удачной мутации, то есть в результате удачного использования случайностей. В некотором смысле, получатель сообщения должен быть готов к требуемому открытию, когда оно придет.
Итак, не исключено, что стохастический процесс не подчиняется принципу, гласящему, что «из ничего не выйдет ничего» без информации. Средством, способным выбирать компоненты случайного, превращая их тем самым в новую информацию, может служить готовность. Но для этого необходимо всегда иметь источник случайных явлений, из которого можно было бы извлечь новую информацию.
Это обстоятельство делит всю область организации, эволюции, созревания и обучения на две отдельные области, одна из которых – это область эпигенеза или эмбриологии, а вторая – эволюции и обучения.
Уоддингтон предпочитал называть область своих основных интересов словом эпигенез, употребляя его вместо принятого ранее термина эмбриология. В его термине подчеркивается тот факт, что каждый шаг в развитии эмбриона – это акт становления (по-гречески генезис), которое должно происходить на основе (по-гречески эпи) непосредственного status quo ante.[Положение, существовавшее ранее (лат.). – Прим. перев] Характерно для Уоддингтона, что он презрительно относится к общепринятой теории информации – по его мнению, она совершенно не учитывает «новую» информацию, возникающую, как он полагает, на каждой стадии эпигенеза. В самом деле, согласно общепринятой теории в этом случае никакой новой информации не добавляется.
В идеальном случае эпигенез должен был бы напоминать развитие сложной тавтологии (см. Словарь), в которой после формулировки аксиом и определений больше ничего не добавляется. Теорема Пифагора уже неявно содержится (т.е. уже заложена) в аксиомах, определениях и постулатах Эвклида. Единственное, что требуется – это извлечь ее, а для этого нам надо в какой-то мере знать последовательность необходимых шагов. Необходимость в такой информации возникает лишь тогда, когда эвклидовская тавтология выражается словами и символами, последовательно упорядоченными на бумаге или во времени. В идеальной тавтологии нет времени, нет развития, и нет никаких противоречий. Тавтология содержит все, что в ней скрыто, но расположено все это, конечно, не в пространстве.
