Лена Мухина - Блокадный дневник Лены Мухиной
Пока не было еще патефона, мальчики каждый вечер устраивали нам концерты своего собственного джаза. Они довольно хорошо, стройно пели все басом, только Андрюша выделялся среди всех своим высоким, мягким голосом. Музыку они устраивали голосом, подвывали, щелкали языком, кричали петушиными голосами, и у них это здорово выходило. Любимыми их песнями были: «Танюша» и «На Кавказе есть гора». Вот они:
Карапет влюбился в красотку Тамару{29}.
Ей душа любезный совсем не под пару.
(Далее Андрей поет очень похоже, как поет Тамара:)
Ах, отстань ты, старый Карапет!
У меня муж молодой Ахмед.
Как услышит он твои слова,
Оторвет тебе он голова.
(Все:)
На Кавказе есть гора. Самая большая.
А под ней течет Кура, мутная такая.
Если на гору залезть, и с нее бросаться,
Очень много шансов есть с жизнею расстаться.
Карапет приходит под вечер к Ахмеду. (Кто-нибудь один:)
— Ох, Ахмед, ты хочешь большую монету?
Ты отдай, конечно, за это Тамару.
Будем с нею мы жениться ехать в Тифлис (Все:)
Говорит Ахмед: (Кто-нибудь один:)
— Зачем жалеть?
Женщин много, мало так монет.
Забирай жену, запьем вином
Потерял одну, так пять найдем.
(Все:)
На Кавказе есть гора…
Мы весь народ кавказский,
Любим вино и ласки.
Если обманут ласки. О-о-о-о-о!
Будем мы с дурной ходить
И точить кинжалы.
А потом ее прирежем,
Чтоб не убежала.
Ничего не знаю{30}
И знать я не хочу.
Лишь одно я знаю:
Что тебя люблю.
Милая, признайся,
Можешь ли понять,
Как тяжело, любя, страдать?
(С еще большим воодушевлением:)
Целый день страдаю,
По ночам не сплю.
Ничего не знаю И знать я не хочу.
Но твоей улыбки
Мне уж не забыть.
И теперь не знаю,
Как мне быть.
Бевочка, пойми ж ты меня!
Бевочка, не мучь меня.
Бевочка, мне грустно без тебя.
Ведь ты душа моя, радость моя.
Я не стану тебя огорчать.
Пусть все это останется тайной,
Что я стал все скучать и скучать
И думать о встрече случайной.
Я живу в озвученной квартире{31},
Есть у нас рояль и саксофон,
Громкоговорителя четыре
И за каждой дверью патефон.
У меня есть тоже патефончик,
Только я его не завожу,
Потому что он меня прикончил.
Я с ума от музыки схожу.
И в кого такой я только вышел?
Прямо удивляюсь на семью.
Чуть я только песенку услышу,
Я ее тотчас же запою.
И в кого такой я уродился?
Трудно мне с характером своим.
Чуть я только в девушку влюбился,
Смотришь, а она уже с другим.
Кошмар!!
Бывало, вечером соберется перед школой молодежь. Весело, шумно. Играет Зорькин патефон. А мне ничего этого не хочется. Я ухожу от этого шума. Спускаюсь по тропинке с холма. Вдали замирают звуки джаза, крики, смех.
Здесь, у подножья холма, совсем тихо. Я осматриваюсь кругом, какой чудесный вечер, крупные звезды глядят на меня с высоты. Какой удивительно теплый и тихий вечер. Легкий теплый ветерок шевелит на голове волосы. Мое сердце постепенно наполняется грустью. Мне становится жалко себя. Я сажусь на теплое сено и думаю, думаю. Грустные думы приходят мне в голову. Вот я здесь одна, и никому нет до меня дела. У всех свои заботы, свои печали и радости. Андрей с Валей где-нибудь сейчас гуляют. Валя счастлива. Почему у меня нет счастья? Почему? Тамара, наверно, сейчас спит, счастливая. Да она, наверно, и не думает о таких глупостях. А может, и она об этом думает, как знать.
И почему рядом со мной нет никого. Ведь такой вечер. Прямо обидно. Зря пропадает такой вечер. Я не хочу быть одна, но и не хочу шума. Я бы хотела быть с тем, кого люблю и кто меня любит. Но меня никто не любит. Я люблю. Но что из того, что я его люблю. Только лишние страдания. Ведь он-то меня не любит и даже не знает, что я его люблю. Зачем я буду показывать ему это, когда знаю, что ответа не будет. Да, обидно, что мой 16-ый год проходит так пусто. Ну конечно, потом меня кто-нибудь да полюбит. Но что потом. Потом не уйдет. А я хочу сейчас, именно сейчас. В мои 16 лет. Я хочу почувствовать, что меня кто-то любит.
Как тоскливо одной в такой чудесный вечер. А Вова спит, наверно, в Ленинграде или нет, дежурит на чердаке. Да что мне до него. Будь же они прокляты, эти бесчувственные мальчишки.
Я медленно возвращаюсь к школе. Остановилась у патефона. С пластинки льются звуки танго. Андрей собирает пластинки. Танго кончилось. Андрей собирается закрывать патефон. К нему подбегают девушки:
— Андрей, поставь еще.
— Нет, девушки, на сегодня хватит. Хорошенького понемножку.
— Андрюша, ну только обратную сторону. Он вытаскивает одну из пластинок.
— Андрей, какая?
— Танцуйте, девушки! Последний вальс! Полились звуки вальса. Андрей пригласил одну из
стоявших девушек. Вот он обхватил ее ловко за талию и повел плавно и нежно, покачивая из стороны в сторону, потом закружился, закружился быстро, умело, красиво… Кончилась пластинка. Андрей поблагодарил партнершу, подошел к патефону, снял пластинку, уложил ее в ящик.
— Андрей, последнюю. Ну что тебе стоит. Андрей, вытаскивая ручку завода: «Нет, девушки,
сегодня я буду неумолим».
— Ведь еще нет 11-ти.
— Все равно, девочки, всем уже пора спать. Таким маленьким вредно гулять так поздно вечером.
29-ого августа
Сегодня мне мама Лена открыла страшную истину. Сегодня она решилась сказать мне, что моей мамы нет в живых{32}. Я еще не верю. До моего сознания не дошло это. Но я уже чувствую, что пустота одиночества наваливается на меня. Никакими словами невозможно передать, как мы друг друга любили. Только родные дочь и мать могут так любить друг друга.
Ты моя звездочка ясная!
Ты мой цветок полевой!
Вся ты такая прекрасная,
Птенчик ты мой дорогой.
Нету и слов для сравненья
Милой Ленуси моей.
Нет таких девочек в мире,
Лучше Ленуси моей.
Моя рука дрожит. Сердце трепещет в груди. Ее не стало еще 1-ого июля.
1-ое июля 1941 года, во время кровавой войны с немцами скончалась ты на 44 году жизни, и я даже не знаю подробностей твоей смерти.
Моя мама, моя любимая, бесценная мама. Тебя уже нет в живых. Как я могу пережить это. Сердце надрывается. Так вот он, первый удар, который наносит мне судьба. Я вся дрожу. Мне страшно. Я сейчас побегу к Тамаре.
Мне хочется бежать к Вовке. Я не хочу оставаться дома. Мне все противно.
Немцы заняли Днепропетровск{33}. Говорят, они подходят к Гатчине. У нас в городе строятся ДОТы{34}. Ленинград превращается в крепость.
Как бы я хотела иметь любимого, чтоб в это грозное время мы дали бы друг другу клятвы, что, если останемся живы, через несколько лет соединим свои жизни навсегда.
О, лишенько! Как мне больно. Теперь, когда нет на свете родной мамы, мне так [хочется?], чтоб меня любили.
Как мне больно. Я все трясусь. Так вот он, первый удар. Мне еще только 16 лет, и я уже получила первый удар. А что мне дальше готовит судьба. Не знаю.
Тысячи людей гибнут на фронте, и среди них есть 16-тилетние мальчики, мои ровесники.
Сегодня по новому приказу Ворошилова я ограждена от спецработ{35}. Потому что мне 16 лет, а по новому закону на спецработы привлекаются девушки с 18-ти-летнего возраста, а юноши с 16-тилетнего возраста. Сегодня ко мне пришла Тамара, мы с ней хорошо провели время. Она мне рассказала много интересного. Потом я читала вслух рассказ Тургенева «Собака».
Теперь из воспоминаний о прошлом:
Как-то раз, уже вечером, кто-то ворвался к нам в комнату и закричал:
— Ребята, смотрите, самолеты горят!
Мы, понятно, все выскочили. Смотрим, впереди, в поле, пылают три гигантских костра и густой черный дым поднимается вверх. Это действительно горели 3 самолета. Как потом оказалось, один из них — наш истребитель, 2 другие — немецкие бомбардировщики. Целую ночь пылали эти три необыкновенных костра. И еще утром слегка дымились их останки. Так кончилось наше спокойствие. А дня через 4 мы уже привыкли ко всему: над нашими головами происходили воздушные бои, как бешеные крутились самолеты, на разные лады трещали пулеметные очереди. Над нашими головами со свистом проносятся снаряды зениток, и видно, как они разрываются в вышине: сперва огненная вспышка, а потом белое легкое облачко, очень похожее на раскрытый парашют. Потом это облачко постепенно растаивает. Зенитки стреляют на разные лады: одни грохочут, другие рявкают, третьи бухают. Иногда начинается такой концерт зениток, что прямо страшно становится. Местность оглашается оглушительным громом и грохотом, это все пронизывает новый звук, высокий, пронзительный свист, это свистят снаряды. Бух, бух — фю-ють. Трах, бух — фю-ють. Бах, бух, бах — фю-ють.
