Кен Уилбер - Краткая история всего
1. Реальность как целостность состоит не из вещей или процессов, а из холонов (целостности являются частями других целостностей; например, целые атомы являются частями целых молекул, которые являются частями целых клеток, которые являются частями целых организмов и т. д.).
2. Холоны проявляют четыре фундаментальные способности: а) самосохранение (деятельность), б) самоадаптация (сообщность), в) самотрансценденция (эрос) и г) саморастворение (танатос).
3. Холоны возникают эмерджентно.
4. Холоны возникают холархически.
5. Каждый эмерджентно возникший холон трансцендирует, но включает предшественника (предшественников).
6. Более низкое устанавливает возможности для более высокого; более высокое устанавливает вероятности для более низкого.
7. Количество уровней, составляющих холархию, определяет то, является ли она «поверхностной» или «глубокой»; и количество холонов на каждом отдельно взятом уровне мы будем называть «охватом» данного уровня.
8. Каждый последующий уровень эволюции производит большую глубину и меньший охват.
Дополнение 1: Чем больше глубина холона, тем выше степень его сознания.
9. Если уничтожить какой-либо холон, то уничтожишь все холоны, стоящие выше его, но ни один из холонов, стоящих ниже.
10. Холархии соэволюционируют.
11. Микро- находится в отношениях взаимообмена с макро- на всех уровнях своей глубины.
12. У эволюции есть направленность:
а) увеличение сложности;
б) увеличение дифференциации/интеграции;
в) увеличение организации/структуризации;
г) увеличение относительной автономии;
д) увеличение телоса.
Дополнение 2: Каждый холон имеет долговые обязательства перед Космосом.
Дополнение 3: Все долговые обязательства искупаются в Пустоте.
Приложение Б. Интеллектуалы и прочие кошмары нью-эйджа
Всё движение нью-эйдж целиком, если использовать этот термин в широчайшем и наиболее обобщённом смысле, находится в крайне неоднозначных отношениях со своим собственным разумом. Нью-эйдж попросту не знает, как поступить с интеллектом, рациональным умом, способностью к словесному и понятийному выражению, которая имеет привычку столь назойливо возникать посреди жизни.
Коль скоро меня часто относят к интеллектуалам нью-эйджа, я хотел бы рассмотреть этот непростой вопрос и, быть может, предложить взгляд изнутри на следующие темы: роль интеллекта в духовной жизни; путь джняна-йоги (духовный путь интеллекта), а также радости и ужасы этого уникальнейшего человеческого инструмента — вербального и рационального ума.
Это предлагается мною не в виде интеллектуального или академического обсуждения, а в виде последовательности личных размышлений. Ужас пятна Роршаха
В течение двух десятилетий моих трудов на ниве написания книг на духовную тематику я постоянно сталкивался с рядом критических нападок, которые, как казалось, практически ничего общего со мной не имели: эти нападки повторялись исключительно лицами, которые никогда со мной не встречались. Это может чрезвычайно озадачивать, если не понять, что данная критика, очевидно, служит отражением не столько моей личности, сколько наших странных отношений с нашим же интеллектом. Нас страшат, по всей видимости, наши же собственные интеллектуальные способности. А посему, будучи «интеллектуалом», я становлюсь тестом Роршаха для выявления того кошмарного ужаса, который рациональный ум вселяет в сердце, живущее нью-эйджем.
Я ошибался не меньше других людей; есть также и много критики, которая, на мой взгляд, мучительно верна, — я стараюсь относиться к ней очень серьёзно. Но виды критики, которые я здесь обсуждаю, в большинстве своём настолько неверны, что не остаётся ничего иного, кроме как отправиться на поиски их источника. Будучи тестом Роршаха, я становлюсь приёмником целого ряда сильнейших проекций, дающих больше сведений о настроении самого проецирующего, нежели о качествах чернильного пятна.
Дело усугубляет то, что я не являюсь публичным человеком. Это ещё более настойчиво приглашает к столу ещё больше проекций. Отсутствие открытой публичности с моей стороны оказывает такой же эффект, что и психоаналитик, который сидит за вашей спиной и которого вы никогда не видите: это способно вызвать самые причудливые свободные ассоциации относительно того, кем же я, должно быть, являюсь.
Не спорю, я не очень-то и публичный человек, но в моём случае причина этому достаточно проста. Когда я написал «Спектр сознания», свою первую книгу, мне едва исполнилось двадцать три. Внимание, которое породила книга, катапультировало меня из положения никому не известного аспиранта, работающего над диссертацией по биохимии, в положение «учителя нью-эйджа». Потоки приглашений прочесть лекцию или провести семинар начали литься как из ведра, и я охотно их принимал. Это было опьяняюще прекрасное время.
Но по прошествии примерно одного года пребывания в ореоле этой незначительной общественной славы передо мной начала маячить необходимость решительного выбора. Стало совершенно ясно, что (по крайней мере, что касается конкретно моего случая) я мог либо продолжать идти этой общественной дорожкой (и вообще распрощаться с надеждой написать что-то новое), либо сойти с неё и вернуться к более изолированной и уединённой стезе писателя. В тот период меня преследовала одна мысль: «Я могу либо почивать на лаврах, либо продолжить творить новое». Эта мысль прочно закрепилась в моём разуме.
И хуже всего было то, что (по крайней мере, мне) нельзя было отрицать тот факт, что я не могу эффективно и беспрепятственно совмещать публичную и частную жизнь: чем больше внимания уделялось мною первой, тем меньше времени у меня оставалось на вторую. И посему я очень резко — и кардинально — прекратил всякую общественную деятельность, сосредоточившись исключительно на написании книг. Хотя я нередко и посмеивался над этим своим решением, я так ни разу и не изменил его за все двадцать лет.
Но стоило мне это сделать, как я сразу же столкнулся с удивительным явлением, которое следовало за мной по пятам в течение всех последовавших двух десятилетий. В Америке не стремиться к свету софитов — значит вести себя очень подозрительно. Как сформулировал это Гари Трудо: «Только в Америке неспособность к саморекламе может повсеместно считаться высокомерием».
Поскольку большинство людей получают удовольствие от общественного внимания, им весьма трудно вообразить, как можно испытывать по этому поводу какие-то иные чувства. И посему они нередко заполняют этот вакуум картинами того, что гипотетически должно было бы случиться с ними самими, чтобы вынудить их отринуть сияние софитов публичности. И обычно оказывалось, что для них это нечто должно было быть чем-то по-настоящему макабрическим и ужасным. В течение двух десятилетий до меня то и дело доходили слухи, будто бы у меня смертельное заболевание и мне осталось жить от силы несколько лет. Совсем недавно я услышал, что-де у меня «патологический страх полётов», на что я вздохнул с облегчением: ведь, по крайней мере, мне перестала грозить скорая смерть!
Высокомерие, вне всяких сомнений, является ещё одной из наиболее часто приводимых причин, почему я не веду публичной деятельности (прямо по цитате из Трудо). Ещё я нередко сталкиваюсь с вариациями на тему, что я являюсь «эмоциональным инвалидом» или «эмоционально травмированным» индивидом. Также есть и два моих любимых классических варианта: страх природы и страх женщин. Не спрашивайте меня, почему именно это... за исключением, быть может, того объяснения, что все мужчины должны быть прямо-таки переполнены этими страхами (так что теперь мы получаем удобную покупку «по акции»: если верить экофеминисткам, два страха теперь можно приобрести по цене одного). На самом деле временами встречаются и очень милые, даже трогательные объяснения: люди полагают, что я не могу себе позволить путешествовать, а посему они посылают мне оплаченные авиабилеты, или вызываются добровольно последить за моим домом, или нечто в подобном духе.
К пёстрому коктейлю моих мнимых мотивов недавно прибавился и ещё один: мол, я не желаю, чтобы люди ставили под сомнение мою систему (то есть идеи, представленные в дюжине или около того моих книг). Однако, разумеется, «моя система» получает интенсивное и пристальное скептическое рассмотрение со всех возможных ракурсов, независимо от того, показываюсь я на публике или нет. Мне пришлось бы быть, мягко выражаясь, немного глуповатым, чтобы считать, что, если я спрячу свою голову в песок, это остановит данную лавину критики.
Однако все эти Роршаховы мотивы и в самом деле отражают несколько крайне реальных и до боли знакомых проблем. Роль интеллекта и, как следствие, роль интеллектуала, особенно в самом духовном процессе, каковы они должны быть? Хороший полицейский, плохой полицейский
