Всеволод Крестовский - Торжество Ваала
V. ПРОБНЫЙ УРОК
На следующий день у нее в школе прибавилось еще несколько учеников, так что всех собралось человек четырнадцати разных возрастов, и из них более чем на половину прошлогодних. Это был для Тамары уже большой и неожиданный успех, объясняемый, впрочем, более интересом к ее собственной личности, как новой учительницы, чем стремлением к учению. Последнее подтверждалось и еще одним обстоятельством, которого она тоже никак не ожидала: вместе с учениками пришло и несколько взрослых, преимущественно отцов, из числа степенных мужиков, нарочно явившихся послушать, как и чему будет учить новая учительнида. Они так прямо это ей и высказали, — пришли-де послушать, и степенно расселись себе рядком на одной из задних скамеек. На такое внимание к себе и к учебному делу со стороны отцов Тамара никак не рассчитывала. Это была для нее совершеннейшая новость. — «Неужели, думалось ей, темный мужик может интересоваться таким делом и что-нибудь понимать в нем?» Однако же она и виду не подала им о своем сомнении и тотчас же принялась за первый свой урок, достав предварительно из шкафа несколько учебных пособий для классного чтения.
— Ну, садитесь, дети, — предложила она ребятишкам, разделив их по возрастам и заняв сама место за учительским столом, против передних парт.
Дети гурьбою, теснясь и толкаясь, споря из-за мест и шагая по скамейкам один через спину другого, расселись наконец за четырьмя передними партами. Говорок и перешептывание между ними мало-помалу затихли, все успокоились и приготовились слушать.
Учительница раскрыла одно из пособий и уже хотела было начать, как вдруг на задней скамье поднялась во весь рост почтенная фигура пожилого крестьянина.
— Извините, госпожа, на мужицком нашем слове, — начал он, слегка запинаясь, очень сдержанно и вежливо, но не совсем довольным и даже как будто обиженным тоном, — на селе вот болтают, быдто ваша милость того… маленько… из жидов быдто будете.
Тамару точно бы что в сердце кольнуло. — Опять это ее вечное жидовство… Господи, да доколе же! — Она невольно вспыхнула и, не понимая, к чему могла бы вести эта прелюдия, вопросительно смотрела на говорившего встревоженными и растерянными глазами.
— Мы-то и не поверили было, — продолжал тот, — мало-ль какой пустяковины пустельга мелет! — Ан выходит одначе же, быдто оно и на правду похоже, не в обиду вам будь сказано.
Оскорбленная и смущенная до крайности девушка, пересиливая свое волнение, просила его высказать яснее, чем это вызвано с ее стороны такое обидное для нее замечание.
— Да как же, сами подумайте, — заговорил мужик, но уже с более мягкой укоризной в голосе. — Мы хоша и простые люди, а почитаем так, что школа — дело, значит, Божье, святое дело, и надо бы ему, по-нашему, по мужицкому разуму, зачал-то класть с благословения да с молитвой, а не то что… У нас так не водится.
— Да, вы правы, — покорно согласилась, спохватившись про себя, Тамара, и чтоб скорей поправить свой существенный промах, сделанный ею чисто по недомыслию, от непривычки к новой своей роли, тотчас же пригласила детей встать и повернуться лицом к иконе, а сама громко и внятно прочитала затем на память «Царю небесный», «Отче наш» и «молитву перед учением», истово осеняя себя по временам крестным знамением. «Пускай же видят, что я такая же, как и они, христианка и православная!»-думалось ей при этом.
— Вот теперь как след! — удовлетворенно заметил ей мужик, с благодарным поклоном.
По выражению лиц его и остальных родителей, Тамара поняла, что после этой молитвы они совершенно примирились с нею и что подозрения их насчет ее жидовства рассеялйсь. Это намного успокоило и, в свой черед, примирило и ее с ними, тем более, что в душе она сама сознавала себя виноватою, и ей стало очень на себя досадно за свою оплошность.
Прежде чем приступить к обучению, ей хотелось проверить знания учеников прошлогоднего курса, чтобы знать, с чего отправляться с ним далее… Поэтому она попросила их показать ей наперед чему и как они обучались.
Старшие ребята пошептались между собою, сговариваясь и подбодряя друг друга, и затем все разом, в один голос и такт, заговорили нараспев скороговоркой:
Шли сорок мышей,
Несли сорок грошей.
Две мыши поплоше
Несли по два гроша.
— Это что же такое? — с удивлением оглядела их девушка, как бы огорошенная всеми этими «мышами» и «грошами».
— Вона, слышь, чему учили! — сдержанно и вполголоса послышалось замечание между взрослыми на задней скамейке.
— Это так в книжке прописано, — доложил учительнице один из мальчиков постарше и, для пущего убеждения ее в справедливости своих слов, отыскал в «Родном Слове» надлежащую страницу и подал ей раскрытую книжку.
Та прочла и собственными глазами убедилась, что стишок про сорок мышей, точно, в ней находится.
— А то мы еще учили про «кота и козла», — заявил тот же бойкий мальчик и, моргнув товарищам, сделал им жест на манер запевалы, после чего весь хор старших учеников подхватил за ним разом:
Идет козел мохнатый,
Идет бородатый.
Рожищами помахивает,
Бородищей потряхивает и т. д.
Окончив же эту «занятную» песенку, хор сразу перешел на следующую, с притоптываньем каблуками об пол:
Тук, тук, тук! черный дятел стучит,
Носом кору добит,
Длинный язык в дыры запускает,
Мурашей словно рыбку таскает.
— Ну, хорошо, — похвалила Тамара. — А пропойте-ка мне хором «молитву Господню», — вы так хорошо поете.
Мальчики переглянулись между собой и замялись: никто не хотел начинать первым. Они только подталкивали локтем один друга, — начинай, мол, ты! — Нет, ты!..
— Что же вы, милые, призадумались?.. Ну-ка ты, бойкий? Как тебя звать-то?
— Петра Чалых, — отозвался мальчик.
— Ну, Петра, начинай-ка первым, а другие за тобой подтянут.
Тот затянул было неуверенным голосом «Отче наш», но едва дойдя до «иже еси на», запнулся и стал: остальные не подхватывали. Сконфуженный запевало, извиняясь, объяснил, что молитву Господню они хотя и знают, но хором петь ее не умеют, — никогда-де не пробовали, потому что нас этому не учили.
— Ишь ты, смекай-ка!.. Хорошо? — снова послышалось вполголоса на задней скамейке у взрослых между собою.
— Ну, даст Бог, научимся! — . ласкою ободрила учеников Тамара. — А гимн народный знаете? — спросила она.
Те опять стали в тупик, и только переглядываются между собою, недоумевая, о чем это еще их спрашивают? Самое слово «гимн» оказалось им совершенно неизвестным.
— Да это «Боже, Царя храни», — пояснила девушка, — неужели не слыхали?!
— Слыхать-то слыхали, только в книжках у нас этого нигде нету, — отозвались некоторые из мальчиков. — Нас не учили этому.
— Придется, значит, научиться; этого стыдно не знать русскому мальчику, — заметила Тамара. — А еще чему же вы учились?
— Учили мы, как «жил себе дед да баба, у них курочка ряба».
— Вот как, а еще?
— А еще «тюшки-тетюшки, овсяны лепешки», и про «прилежного барина» тоже учили.
— Про «прилежного барина»? — переспросила она, — это что же такое?
— А это про то, как жил-был один такой барин, что завсегда говорил своему лакею: «раздень меня, уложи меня, закрой меня, перекрести меня, а усну я уже сам», — больно умный, знать, барин был.
Мальчики рассмеялись.
— Помещик то же, барин-то! — раздался чей-то иронический голосенок, покрывшийся новым общим смехом.
— Почему же ты думаешь, что это был барин и помещик? — обратилась к мальчику Тамара.
— Иван Павлыч так объясняли нам, — учитель, что до вас был, потому, сказывали, никто окромя барина таким дураком и лентяем не может быть, особливо как в крепостное время, когда крестьян помещики угнетали.
Тамара захотела удостовериться, насколько ученики умеют читать по печатному, и обратилась к крайнему на парте мальчику, раскрыв перед ним книжку на первой попавшейся страница. — Читай!
— «Грязна наша хавроньющка», — зачитал тот, несколько заикаясь, — «грязна и обжорлива, все жрет, все мнет, об углы чсшстся, лужу найдет, как в перину прет, хрюкает, нежится».
— Что же это прочитал ты, про кого, можешь объяснить? — спросила учительница.
— Про свинью читал, — отозвался чтец и пошел, как пописанному. — Свинья есть животная четвероногая, млекопитающая, принадлежит к числу всеядных, бывает очень пользительна в домашнем хозяйстве, но по неряшеству, свиньями называют также и некоторых людей, как ежели например, напьется кто пьян, — мужик ли, поп ли, барин ли, — все они одинаково будут свиньи. Поэтому крестьянин никогда не должен пить водки, хотя пьянство ему и простительнее, чем протчим, по бедности состояния его и по необразованности, почем-как деревенский мужичок лишен пока всяких образовательных и пользительных развлечениев, как например, народных киатеров, лекиратурных чтениев, а так же как туманные картины и протчее: но со временем, конечно…
